Шахта - Михаил Балбачан

– А Сичкина тоже ты убил? – спросил Ермолаев.

– Я.

– За что?

– Так просто, скучно было.

Опять помолчали. Дебров, сидя на корточках, разглядывал свои грязные пальцы и улыбался.

– Так ты, Семка, может, и нас зарезат хочешь? – спросил Алимов, тяжело, по-бычьи, взглянув на Деброва.

– Может быть, не решил еще.

– Тады вязать тебя надо!

– Вяжи, коли охота. Мне плевать.

Никто не двинулся с места. Со стороны забоя послышался треск. Все, кроме Деброва, закричали, а он продолжал сидеть у стенки и похабно ухмыляться. Впрочем, в забое все осталось по-прежнему, ничего не изменилось.

– Брось, Дебров, загибать, зачем тебе нас резать? Чего мы тебе сделали? – пробормотал, запинаясь, Леха.

– Ты гляди, бригадир, как он смотрит! Смеется над нами. Ему человека сгубить, что моргнуть. Пускай прямо скажет, убьет нас или нет?

– Убью, конечно, – просто ответил Дебров. Затрещало громче, раздался скрежет, потом – несколько тупых ударов. Все вскочили на ноги, даже Слежнев. Бежать он не мог, только кричал:

– Чего? Чего там?

В забое обрушилась временная крепь и высыпалась такая же куча песка. Погрузочную машину почти завалило. Три рамы постоянной крепи заметно накренились.

– Дело наше табак, прав бандюган этот, – бесцветным голосом сказал дядя Ваня, – больно слабую крепь поставили.

Дебров захохотал.

– Ты, ты сам эта креп ставил! Не мы! – заорал Муса.

– Мы не мы, мы не рабы – рабы не мы… Я-то человек маленький, а вот куда начальство твое любимое глядело?

Они понуро вернулись к месту своего лежбища у конца воздушной трубы, а Пилипенко прошел дальше, туда, где в полумраке виднелся первый завал.

– Идите все сюда! – раздался его голос. Оказалось, что и там несколько рам сильно накренилось. Вернувшись, каждый улегся на свое место, делать все равно было нечего. Уркаган глядел по-прежнему вызывающе, но интерес к нему почти иссяк. Слежнев дышал тяжело, постанывал. Алимов что-то мычал и время от времени колотил огромным своим кулачищем по ни в чем не повинному рештаку. Один только дядя Ваня выглядел обыкновенно, если что и проявлялось на его морщинистом лице, так это желание испить водочки. Но в этом, конечно, ничего особенного не было.

– Бандыт! Настоящий бандыт! Из-за него все, – крикнул вдруг Муса. Никто не отозвался. Леха возился со своей тетрадкой. Отбойные молотки монотонно стучали за черной толщей угля. По трубе пошел борщ. Они набрали полные каски, но есть не стали. Супный туман, вновь наполнивший их камеру, вызывал отвращение к еде. В четыре часа пополудни шесть рам со стороны выхода рухнули. Песчаный откос приблизился еще на несколько шагов. Обе кучи были теперь прекрасно видны, освещенные пронзительным светом переноски. Все пятеро скорчились, каждый наособицу, на своих местах. Так, в полудреме-полузабытьи прошел остаток дня. Дядя Ваня уставился в кровлю невидящим взглядом и вспоминал. Послышался шорох. Рамы у забоя упали почти бесшумно. Зашелестел песок. Дядя Ваня привстал, глянул, махнул рукой, опять лег и закрыл глаза. Вскоре он захрапел. Ермолаев проснулся оттого, что его душили слезы. Поднявшись справить нужду, он увидел, как мало места им осталось. К горлу поднялась тошнота. «Значит, все-таки пропадаем, – сблевав, отчетливо понял он. – Надо бы что-то срочно придумать».

– Ребята! – заорал Леха, – Вставай! Беда! Беда! Вставай! А то подохнем тут!

Все, кроме Деброва, вскочили и уставились на бригадира, а потом на придвинувшиеся осыпи.

– Интересно, – сказал Дебров с торжеством.

– Все сделаем, начальник, только скажи! – умоляюще сложил ладони Муса.

– Чего делать? – Ермолаев попытался собраться с мыслями. – Так это… это самое… Ходок прорубать будем в сторону вентиляционного штрека! Узкий. Там переждем. А то сгинем тут ни за что.

– Где? Где начинать? – Алимов уже прикручивал к трубе прорезиненный шланг своего молотка.

– Тут прямо. Давайте по очереди, один рубит, остальные отгребают.

– Я не буду, – сказал Дебров, – я, может, желаю в покое посидеть перед смертью, да на вас, придурков, полюбоваться. Ходок этот ваш первым делом завалится, то-то смеху будет!

– Сам ты, Семка, дурак! Бригадир знает, он правильно говорит, а ты здесь оставайся, подыхай один, как собака, – прорычал Муса.

– А что, попытка – не пытка, – потер руки дядя Ваня, – мне вот, к примеру, помирать чего-то не хочется.

Время, прежде едва тянувшееся, понеслось стрелой. Леха, Муса и дядя Ваня остервенело вгрызались в уголь. Колька, хоть ползком, хоть рачком, а тоже помогал – отгребал назад отбитые куски. Они не заметили бы очередного обвала, если бы не восторженный вопль проклятого уркагана. Оказалось, что всего пространства у них осталось: семнадцать метров – семнадцать рам все еще стояли. Через четыре часа пришлось передохнуть, потому, что молоток захлебнулся, – пошла вода. Напились, наполнили фляги и каски. Ермолаев записал себе, что за четыре часа пройдено было три метра. Трое работников окатили, напоследок, свои потные спины, и Муса бешено заколотил по трубе, чтобы давали воздух.

Ходок шел тяжело. Они падали с ног от усталости, а воздух стал заметно хуже – отработанный выхлоп давал недостаточно кислорода. Когда через шесть часов сделали второй перерыв, оказалось, что пройти удалось еще только два метра, то есть всего – пять. Все трое, вконец обессиленные, рухнули где стояли.

– Товарищ бригадир, – выговорил сухими губами Муса.

– А?

– Пускай Семка тоже работает.

– Черт с ним, обойдемся!

– Муса прав, – вмешался дядя Ваня, – я так понимаю, нам еще столько же пройти нужно. Не сдюжим мы, Алешка, не успеем. Надо его заставить, гаденыша.

– Я заставлю, – посулил Алимов. – Вставай, шайтан! – заорал он.

– Чего надо? – выкрикнул из штрека Дебров. Видно было, что он весь напрягся, словно змея перед броском. Правая рука потянулась к голенищу.

– Работать будешь! Вставай давай, – навис над ним Алимов.

– Не хочу!

– Заставим!

В руке у Деброва возникла финка.

– Не надо, Муса, брось его!

– Слышишь, татарва, чего тебе начальство советует? Ты его слушай, оно умное, хороший совет тебе дает, – прошипел Дебров.

Муса вдруг стремительно врезал ему кулаком в зубы. Семка отлетел, но сразу же вскочил, как резиновый. Рожа его исказилась от ненависти, из пасти закапала кровь. Он пригнулся, держа оружие на отлете.

– Осторожней, Муса! – Ермолаев выпрыгнул из ходка и обхватил Деброва сзади.

– А, ты так! – заорал Муса и со всей силы ударил врага под дых. Тот согнулся и упал, нож откатился в сторону. Алимов принялся пинать его ногами, стараясь попасть в лицо. Когда ему это удавалось, раздавалось чавканье, словно носок сапога попадал в тесто.

– Прекрати! – попытался оттащить его Ермолаев. – Ты убьешь его.

– Убью! Убью его! Не могу терпеть! – орал Муса.

– Зачем тебе из-за него в тюрьму идти? – резонно спросил дядя Ваня. – Его и так в расход пустят, по суду. Давайте лучше свяжем этого субчика, пока не оклемался.

Так они и сделали. Дебров не шевелился. Его оттащили с глаз долой и бросили на песок.

– Вот те и помощь, – сплюнул Пилипенко.

– Сильный, шайтан, чуть не зарезал меня, – отдувался Муса.

– Давайте работать, ничего! – поднялся Леха. Вдруг Слежнев завыл, тонко и протяжно, так, что пробирала дрожь.

– Ты, Коленька, успокойся, – забормотал дядя Ваня. Ничего. Правильно Алешка говорит, живы будем – не помрем. А этого не жалей. Пришлось нам его связать, а то бы он нас всех тут кончил. Ничего.

Но Колька не унимался.

– Меня, меня вяжите, я тоже бандит, еще хуже, – выговорил он наконец.

– Что ты, что ты, Коля, успокойся. Тоже мне бандит нашелся, – улыбнулся Ермолаев. – Жар у тебя.

Слежнева напоили водой и вновь навалились на работу. Молотки спасателей стучали уже близко, рукой подать. Часа через два, пройдя еще полтора метра, они решили все-таки пошабашить. Спать улеглись рядом, у самого входа в ходок. Дядя Ваня остался дежурить, объявив, что его черед.

Леха не спал. Страх у него прошел. Ему казалось в тот момент, что он очень ясно, до тонкости понимает происходящее. Судьба, или кто там, играла с ними в очко, и пока с одной стороны, мерно тарахтя, неторопливо пододвигалось спасение, с другой – с той же скоростью, бесшумно подкрадывалась смерть. Угадать, кто победит, было нельзя. Самое замечательное, что все выглядело совсем буднично: штрек, транспортер, уголь, даже песок был самый что ни на есть обыкновенный. Вообще смертью не пахло, а пахло прокисшим бульоном. Спокойно, уверенно горела электрическая лампа, приятно шипя, выходил из трубы свежий воздух. «В случае чего, ходок, даже такой короткий, выдержит, обязан выдержать!» – решил для себя Леха. На чем основывалась эта уверенность, думать ему не хотелось. По мере погружения в дремоту милые, светлые образы окружили его. С ними было легко, покойно, он смеялся, легкомысленно болтал, все дальше уходя от ненасытного черного зева. Вдруг он проснулся, как от удара, уже точно зная, что случилось. Поглядел в сторону забоя. Там ничего не изменилось. Хотя, сидевший рядом Пилипенко смотрел именно туда, шевеля губами и часто, мелко крестясь.