Шахта - Михаил Балбачан

– Вы их даже не прибиваете, ребятки, – опять встряла вредная маркшейдерша. – Вам, что ли, жить надоело?

Ермолаев, свесив повинную голову, начал переминаться с ноги на ногу и со всем соглашаться. Тут уж Колька не вытерпел:

– Дорогая гражданочка маркшейдерша! Опоздали вы со своими интересными замечаниями. Крепь у нас принята уже по месячному замеру, вот, товарищем начальником участка нашего, здесь присутствующим, и безо всяких, между прочим, замечаний! Нам уже за нее уплочено все до копеечки. Так что…

– Так что рамы вам придется перекрепить, «уплочено» за них или нет! Тем более глядите! Кровля тут никакая – сыпучий песок. Немедленно все перекрепить, и без разговоров!

– Небось дураков нет, за бесплатно вкалывать! Не будем, …, по новой перекреплять! Ходют тут грымзы всякие, ученые больно, хвостами крутят.

– Ну ты, это самое, полегче давай! Язык-то попридержи, – сделал замечание подчиненному Скрынников, а Леха вдруг как заорет:

– Замолчи, Слежнев, не пори ерунды! И перед товарищем главным маркшейдером извинись сейчас же!

– Левицкая моя фамилия, если кто не знает, – развязно вставила дамочка.

– Перед товарищем Левицкой. А крепь мы сейчас же переделаем, товарищ Левицкая, обещаю вам, – унижался бригадир.

– Можешь сам извиняться перед этой… товарищем Левицкой, – продолжал бузить Колька, – а рамы эти, …, тоже, кому охота, тот, …, пусть и перекрепляет!

– Нет, ты извинишься! – еще громче заорал Леха. – И сейчас же!

– Молчу, молчу, – поднял в шутовском ужасе руки Слежнев, – успокойся только, а то товарищ главный маркшейдер подумает, что ты оченно нервный у нас.

Как только начальство скрылось из виду, он начал беззлобно подтрунивать над другом:

– А бабенка-то чудо как хороша! Личико породистое, как у кобылки, ножки вот только кривоваты, но это ничего, зато ручки грабельками. А носик…

– Да заткнись же ты наконец! Правду она, …, сказала, перекреплять надо. А носик ее тут совершенно ни при чем.

– Для такой красотки и поработать лишку не жалко. Прям прынцесса Греза.

В ближайший выходной Слежнев заприметил Левицкую в клубе. Она стояла со злым лицом около буфета и разговаривала о чем-то все с тем же Скрынниковым. Дождавшись, пока занудный начальник не отвалил, Колька гоголем подлетел к ней с кулечком мятных карамелек, намереваясь завязать непринужденную светскую беседу. Но был резко отшит. Что ему особенно не понравилось, так это то, что маркшейдерша глядела на него так, словно был он каким-то насекомым типа таракана. Колька решил попробовать еще раз, уже по-серьезному, на улице. Увидев, как она стремительной походочкой выходит из клуба, он вынырнул из-за газетного стенда, где успел отсмолить уже четвертую папироску, и, широко улыбаясь, предложил себя в провожатые. Она только безразлично рукой махнула. Слежнев попробовал, как обычно, распустить руки и схлопотал звонкую оплеуху. Народ вокруг издевательски засмеялся – многие в это время расходились по домам. Колька ужасно обозлился.

– Граждане-товарищи, чего это она? Я еще ничего такого не делал! Ты чего творишь, а? Цаца гребаная! Чего об себе воображаешь? – на этой высокой ноте он попытался снова ее облапить. Левицкая влепила ему еще пару пощечин, да таких, что ухажер чушкой повалился в грязь. Публика зааплодировала.

– Так ему и надо, козлу поганому, наподдайте ему еще, товарищ маркшейдер, – завизжала девушка Нюрка, старая Колькина знакомая.

– Правильно! – поддержала ее рыжеволосая подруга. – Еще ему, гаду, наподдайте!

– Ишь ты! – закричал не своим голосом Колька. – Чего ж это творится? Ну, счас я тебя… вас… – и получил еще пару расчетливо отмеренных ударов. Вконец опешив, он забормотал что-то невнятное.

– И извиняться-то ты, Слежнев, толком не умеешь. Придется мне, видно, заняться твоим воспитанием, – победительно засмеялась Левицкая. – Ну, чего разлегся, словно купчиха на перине? Ты, кажется, провожать меня собирался? Так провожай!

Потерявший последнее соображение Колька поплелся за ней. Когда они подошли таким манером к ее крыльцу, она свистнула в два пальца прямо ему в лицо и, не попрощавшись, ушла, громко хлопнув дверью.

Вскоре Слежнев таскался за ней повсюду, превратившись не то в мальчика на побегушках, не то во что-то и вовсе непотребное. Но ничего «такого» между ними не было. Даже намека. Он теперь и помыслить не мог о том, чтобы без позволения дотронуться хотя бы до ее руки. А если это ненароком случалось – бледнел и терял дар речи. Боялся ее до чертиков, но какая-то неодолимая сила заставляла его все время о ней думать, искать с ней встречи или хотя бы быть от нее неподалеку. Она же относилась к нему скорее покровительственно, как к неразумной зверушке. Бывала с ним в кино и на танцах, а иногда под настроение и если погода была хорошая – они гуляли по парку. Танцевать она очень любила и высоко ценила Колькино мастерство, а он осторожно, едва прикасаясь, обнимал ее за талию, будто тончайшую стеклянную вазу, и был при этом на седьмом небе от счастья. Во время совместных прогулок Колька вовсю плел свои байки, она тоже рассказывала ему много всякого. Когда же он завирался окончательно, она делала строгое лицо, поднимала узкий указательный пальчик, и он умолкал.

– Ну и балаболка же ты, Слежнев, – укоризненно говорила Левицкая в таких случаях.

Несмотря на такое пренебрежительное к себе отношение, а может быть, именно благодаря ему, Колька втюрился не на шутку.

– Вот это так девушка, – расписывал он ее приятелям, – умная, красивая, сердце золотое просто. А характер какой!

– Ты ж говорил, лицо у ней лошадиное, – нарочно подтрунивал Леха.

– Так это когда было, мне теперь и самому это странно. Дурак был, – сокрушался Колька. – Эх, кабы я тогда не… Все равно никуда теперь не денется, моя будет!

– Я считаю: бабе ум ни к чему. И характер тоже. Мой тебе совет: бросай лучше ерундить. Мало ль девок вокруг? Ты у нас ходок известный, взять хоть эту, как ее?

– Ни … ты, Лешка, не соображаешь! Нашел с чем сравнивать. Не встречал я еще таких, как она. Это ж, …, совсем другое дело!

Как-то во время перерыва в кинокартине Левицкая попросила его:

– Ты бы, Слежнев, познакомил меня со своим бригадиром, что ли.

– Как хотите, Елизавета Сергеевна, а только он малокультурный персонаж, кроме как о производстве говорить ни об чем не может, к тому же…

– К тому же?

– Ну не способен он такую девушку, как вы, понимать. Еще, чего доброго, обидит вас, придется мне тогда… А мы ведь с ним приятели как-никак.

– Не беспокойся, Слежнев. Если не забыл, я вполне могу сама за себя постоять.

Колька эту ее просьбу так и не выполнил. Все время находились разные причины. Но через неделю он повстречал их, идущих вместе по улице и увлеченно беседующих. Более того, она держала его под ручку, словно буржуя какого. Колька сперва чуть не умер на месте, но потом взял себя в руки и нарочно пошел им навстречу, как бы случайно. Поравнявшись, поздоровался, а они ответили так безразлично, словно бы не узнали его. Разговор же у них, как ни странно, велся о чем-то жутко скучном, вроде того, что в газетах на первой странице печатали.

Весь тот вечер Слежнев прослонялся около ее дома. Если бы она только улыбнулась ему или проехалась ехидно насчет Ермолаева, как она умела, он бы все ей простил. Но она все никак не шла, а когда наконец появилась, вышло совсем по-другому, не так, как он надеялся:

– Чего ты тут отираешься, Слежнев?

– Да, так… Я думал… Завтра в клуб артисты из области приезжают, я уже билетики прикупил. Вот…

– Завтра не смогу. Ты бы лучше еще кого-нибудь пригласил. И вообще, нечего тебе все время за мной таскаться.

– Но как же так, Лиза? Почему?

– А все так же. Надоел ты мне. Пытаешься с вами как-то по-человечески… Так что давай, Слежнев, оставь меня в покое, сделай одолжение. У тебя что, других дел нету?

И ушла.

Всю свою недлинную жизнь Колька свято верил, что может заполучить все, чего бы ни захотел. К примеру, захотелось ему мотоцикл – и пожалуйста, купил. Подзанял только деньжат у того же Лехи, и вот он, в сарае стоит. Захотел на гармошке выучиться – мигом выучился! И очень даже просто. Опять же, захотел поиметь Нюрку Пиченюк, первую красавицу на шахте, и тоже никаких проблем, хотя многие не верили. А тут вдруг нашла коса на камень.

Между тем у Ермолаева с Левицкой завязались какие-то странные отношения. Ночи напролет они бродили по степи, болтая обо всякой ерунде, а то и просто молча. Бедный Колька высох от ревности. Он часами раздумывал, почему все так неудачно сложилось, перебирал всю свою жизнь, эпизод за эпизодом, и всякий раз приходил к выводу, что человек он необыкновенный, совершенно не такой, как другие-прочие, потому их любовь с Лизой обязательно должна была совершиться, не могла она никого другого встретить, кто смог бы ее понять и оценить. И всякие там Лехи были тут совершенно ни при чем. Он легко убедил себя, что общение у нее с Ермолаевым чисто товарищеское, какие-то там дела, но все равно одна мысль об этом была ему нестерпима. Он придумывал необыкновенно сложные причины, вследствие которых она временно отдалила его от себя. Бедный Колька даже не подозревал, какая глубокая пропасть лежала между ним и Левицкой. К тому же она была лет на пять старше них с Лехой.