Шахта - Михаил Балбачан

– Убью! Убью его! Не могу терпеть! – орал Муса.

– Зачем тебе из-за него в тюрьму идти? – резонно спросил дядя Ваня. – Его и так в расход пустят, по суду. Давайте лучше свяжем этого субчика, пока не оклемался.

Так они и сделали. Дебров не шевелился. Его оттащили с глаз долой и бросили на песок.

– Вот те и помощь, – сплюнул Пилипенко.

– Сильный, шайтан, чуть не зарезал меня, – отдувался Муса.

– Давайте работать, ничего! – поднялся Леха. Вдруг Слежнев завыл, тонко и протяжно, так, что пробирала дрожь.

– Ты, Коленька, успокойся, – забормотал дядя Ваня. Ничего. Правильно Алешка говорит, живы будем – не помрем. А этого не жалей. Пришлось нам его связать, а то бы он нас всех тут кончил. Ничего.

Но Колька не унимался.

– Меня, меня вяжите, я тоже бандит, еще хуже, – выговорил он наконец.

– Что ты, что ты, Коля, успокойся. Тоже мне бандит нашелся, – улыбнулся Ермолаев. – Жар у тебя.

Слежнева напоили водой и вновь навалились на работу. Молотки спасателей стучали уже близко, рукой подать. Часа через два, пройдя еще полтора метра, они решили все-таки пошабашить. Спать улеглись рядом, у самого входа в ходок. Дядя Ваня остался дежурить, объявив, что его черед.

Леха не спал. Страх у него прошел. Ему казалось в тот момент, что он очень ясно, до тонкости понимает происходящее. Судьба, или кто там, играла с ними в очко, и пока с одной стороны, мерно тарахтя, неторопливо пододвигалось спасение, с другой – с той же скоростью, бесшумно подкрадывалась смерть. Угадать, кто победит, было нельзя. Самое замечательное, что все выглядело совсем буднично: штрек, транспортер, уголь, даже песок был самый что ни на есть обыкновенный. Вообще смертью не пахло, а пахло прокисшим бульоном. Спокойно, уверенно горела электрическая лампа, приятно шипя, выходил из трубы свежий воздух. «В случае чего, ходок, даже такой короткий, выдержит, обязан выдержать!» – решил для себя Леха. На чем основывалась эта уверенность, думать ему не хотелось. По мере погружения в дремоту милые, светлые образы окружили его. С ними было легко, покойно, он смеялся, легкомысленно болтал, все дальше уходя от ненасытного черного зева. Вдруг он проснулся, как от удара, уже точно зная, что случилось. Поглядел в сторону забоя. Там ничего не изменилось. Хотя, сидевший рядом Пилипенко смотрел именно туда, шевеля губами и часто, мелко крестясь.

– Дядь Вань, ты чего?

Тот, не отвечая, продолжал креститься. Леха глянул в другую сторону. Ну да, куча песка пододвинулась еще на четыре рамы. «Осталось, значит, тринадцать», – вяло подумал бригадир. Он встал, сделал пару рывков локтями для развития плечевого пояса и пошел смотреть. Что-то было не так. Деброва не было! Они же его бросили там, связанного, на откосе. И его засыпало.

– Ребята, вставай! Пилипенко, Алимов! Сюда, сюда все! Леха схватил лопату и бросился к осыпи. Рядом, тоже с лопатой, приткнулся мигающий со сна Алимов. Подковылял и Слежнев.

– В чем дело, бригадир, зачем звал?

– Деброва засыпало. Это мы его… Мы его тут бросили. Он даже не мог…

– Ай, шайтан! Ай, шайтан! – Муса принялся размашисто разгребать песок.

– Ребята, не надо, – подал голос Пилипенко, так и не двинувшийся с места, – без толку это. Его уж не достать, метра три там. И потом…

– Правильно! Так ему и надо! – Муса бросил лопату и, харкнув, сплюнул на откос.

– Потом, он сам этого хотел, – закончил дядя Ваня.

– Все равно. Мы не должны были, не имели права!

Слежнев, держась за стойки, поплелся назад и рухнул на свое место. Свинцовое чувство вины охватило всех оставшихся, даже Алимов пробормотал:

– Алла, умер человек, совсем пропал, мы виноваты, связали, положили, убежать не мог человек…

– Куда там бежать? – негромко заспорил дядя Ваня. – Видел я. Раз, и всё. Связанный, не связанный, олень и то не убежал бы. Никто бы не убежал.

– А ты, Пилипенко, умереть не боишься разве? – с какой-то неприязнью спросил Колька.

– Чего ее, Коленька, бояться? Так и так не миновать. Я всю жизнь ее, паскуду, боялся, да попривык, что ли. Один черт, в землю зароют, а тут чисто, и бабе моей экономия получится.

– Так нас же опять потом отроют и все равно по новой хоронить будут. Так что с экономией ошибся ты, дядь Вань.

– Верно, не сообразил я!

– Хватит вам, – крикнул Муса, – нельзя! Нельзя мне теперь помирать, дочки сиротами останутся, милостыню просить пойдут, водку пить будут, пропадут совсем. Никак нельзя!

– Ну-ка, ребятки, за работу. Муса, цепляй молоток.

– Вот это правильно, еще чуток поиграемся. А ну, дай мне, – попросил Пилипенко, подтягивая шланг в ходок, – и это, давайте-ка все лучше сюда. И ты, Коленька. От греха. Инструмент, воду – всё сюда тащите!

Алимов с Ермолаевым быстро собрали вещи, Слежнев взялся укреплять переноску на новом месте. Забрали всё, даже каску Деброва, выплеснув из нее холодный борщ. Пилипенко открутил от трубы шланг Семкиного молотка, с усилием, преодолев свистящий напор, закрутил заглушку. Конец шланга он сунул под транспортер.

– Ты чего делаешь, дядь Вань? – спросил Слежнев.

– Потом сам поймешь, Коленька. А пока протяни-ка его в ходок. Да и молоток открути там.

– Молодец, дядя Ваня, а я и не подумал об этом. Вот бы… – содрогнулся Ермолаев.

Через пять часов, длина тупичка достигла девяти с половиной метров. Дядя Ваня силой не мог сравниться с Мусой, зато брал опытом. Уронив наконец молоток, он присел, неторопливо, дрожащими пальцами отвинтил его от шланга. Упругой струей ударил холодный воздух. Старик, а за ним и все остальные, омылись этой живительной струей, как душем. Часы мучительной работы отодвинули в их мыслях страшную смерть Семки Деброва в бледное, выцветшее прошлое. Выходить, даже по нужде, в штрек, никому теперь и в голову не приходило.

– Теперь должно хватить, – уверенно сказал Леха.

– Да, так оно повеселее будет, – согласился дядя Ваня.

– Правильно, – добавил Муса.

Слежнев промолчал. Он сидел рядом с остальными, но как будто на другом конце шахты. Уже несколько часов Колька не мог понять, зачем все это сотворил. Вызывал в памяти Лизу, но ее лицо казалось некрасивым и злым. Вспомнились сухие морщинки около рта, резкий, холодный голос, взгляд чужой и колючий. «Что же это? – удивился он, не чувствуя к предмету своей любви ничего, кроме неприязни. – Что за дурь на меня нашла?» Собственное сидение в кустах, подглядывание, слезы, загулы, мысли о смерти – все это выглядело теперь непонятным, постыдным безумием. «Убийца я. Настоящий. Псих. Хуже Семки. Он просто думал, что его никто не любит, и правда – никто его не любил. Почему же ему было не убивать? А я, оттого только, что одна стерва мне не дала, хотел четверых жизни лишить. И одного лишил, все равно каким бы он ни был. А может, и всех, неизвестно еще. Меня надо было связать и бросить в завал», – думал мечущийся в горячке Слежнев. Рана его воспалилась и ныла, мысли бились изнутри по черепу, боль от этих ударов смешивалась с болью от раны. И не было спасения от этой муки, горшей, чем все предыдущие. «Если откопают нас, хана мне. Расстреляют. И правильно сделают. Пусть лучше не откапывают. Погоди, погоди… А зачем мне сознаваться? Буду жить-поживать как ни в чем не бывало. Уеду, все равно куда. Дерьмо! Уж лучше пусть расстреливают. Она узнает, поймет тогда, на что я из-за нее пошел, что не такая я серая личность, как она думает. Решено». Он живо представил, как его ведут на казнь, ставят лицом к стенке… «Нет! Ни за что! Пусть все будет, как будет». Колька рывком сел. Рядом безмятежно спал Ермолаев. Даже улыбался во сне. «Хорошо ему, суке!»

– Алеша, Алеша! Проснись, пожалуйста! – он коснулся плеча бригадира. Тот распахнул глаза и начал озираться.

– Коля? Случилось что? Опять?

– Нет.

– Плохо тебе? Болит?

– Болит. Я тебе одну вещь сказать хочу.

– Ну?

– Я это.

– Чего ты?

– Я завал устроил.

– Приснилось тебе. Ложись, скоро нас спасут, тебя положат в больницу, вылечат. Все хорошо будет. Ложись.

– Нет. Я не свихнулся еще, ты не думай. Из-за Лизы это. Мы ведь с ней… Точнее, я… А она бросила, из-за тебя. Вот и решил я тебя убить. Тебя одного!

– Молчи! Все не так, не понял ты, она… Мы с ней…

– Нет, так! Не буду молчать, не хочу, пусть расстреливают. То-то вы с ней порадуетесь!

– Коля, услышат, не надо.

– Ничего, пускай слушают, их тоже касается! Это я, м…, балдой ту раму выбил! Вас всех положить хотел, а сам убежать. Не вышло. Чего уставился? Вяжите и меня теперь!

– А может, все-таки… Может, приснилось тебе?

– Нет, Леша.

Бригадир задумался. Двое других, похоже, крепко спали.

– Значит, из-за Лизы ты…

– Да. Нет, не знаю теперь.

– Понимаю.

– Чего ты там понимать можешь? Понимает он!

– Погоди, послушай…

– Чего еще слушать? Вяжите меня, говорю!

– Нет, я тебя очень понимаю, Коля. Может, на твоем месте я бы тоже что-нибудь такое сотворил. Еще похуже.

– Да ты пойми, не от всяких там «любовей» это. Завидовал тебе просто.