Семь лет за колючей проволокой - Виктор Николаевич Доценко

в кабинет Степанцова и при них зачитывает приказ:

«…за серию статей, выполненных на высоком уровне, вручить осуждённому Доценко Виктору Николаевичу главную премию управления… в размере пятидесяти рублей… Замполиту Давиденко Александру Игоревичу вынести благодарность и поощрить тринадцатой зарплатой…»

Представляете? До меня «пятёрка» ни разу даже не упоминалась в столь высоких начальственных кругах, а тут ещё не только главная премия зэку колонии, но ещё и благодарность Замполиту! Нужно было видеть волнение Александра Игоревича и округлившиеся глаза Степанцова, которого приехавший полковник поблагодарил «за такого работника, как Давиденко, и за то, что не оставляются без должного внимания такие талантливые осуждённые, как Виктор Доценко!».

Как бы там ни было, но с того дня я получил спец-пропуск, подписанный Замполитом, на моё свободное передвижение по колонии.

Однако эта привилегия сослужила мне и негативную службу. Многие «шерстяные» зэки «пятёрки», в других зонах они называются блатными, ревниво отнеслись к моему новому положению и не преминули открыто выражать своё недовольство: то толкнут в строю, то на плацу во время проверки в бок ткнут, — в общем, всячески провоцировали меня на драку. Защиты ждать было неоткуда, и я дошёл до такого состояния, что понял: ещё немного, и сорвусь… Зарублю топором кого-нибудь или забью молотком.

И в полном отчаянии решил встретиться с самим Бесиком, то есть с негласным «Хозяином», точнее, со «Смотрящим» колонии. Но как это сделать? И придумал…

К тому времени я сблизился с одним из «шерстяных», который нормально ко мне относился. Родом он был из Ленинградской области, и прозвище имел оригинальное — Пашка-Хруст. Дело в том, что ему вдруг стукнуло в голову поучиться в Институте культуры на заочном отделении.

(Как ни странно, но такое возможно в нашей стране, даже «за колючей проволокой».)

Захотеть-то он захотел, но для этого нужны были ещё и знания, а их-то ему явно и не хватало. А кто на «пятёрке» «сечёт по культуре»? Конечно же «москвач», то есть Режиссёр. Вот он и предложил мне, конечно же, за соответствующее вознаграждение, писать за него домашние задания, рефераты, решать творческие задачи и прочее, прочее… Мне это было нетрудно, а он позднее мог хвастаться «корочкой» о высшем образовании.

Однажды дошло до курьёза — приходит ко мне Пашка-Хруст и говорит:

«— Слушай, Режиссёр, ты не мог бы писать мои работы чуть проще?

— Зачем? — удивился я.

— Да декан заочного обучения письмо прислал, пишет, что я наверняка окончил какой-нибудь театральный институт, а потому просит перестать морочить им голову!

— Отчислили, что ли?

— Нет пока, но…

— Ладно, попытаюсь писать проще…

— А как объяснишь?

— Напишу, что с книжки Станиславского списывал, — быстро нашёлся я…»

Так вот, приняв решение встретиться с Бесиком, я обратился за помощью к Пашке-Хрусту, который тут же замахал руками:

— Ты что, Режиссёр, хочешь, чтобы тебя ногами вперед от него вынесли?

— С чего это?

— Ты же сам знаешь, как к тебе относится его окружение… Даже не представляешь, сколько раз мне пришлось тебя отмазывать, — неожиданно признался он.

Я действительно знал, что Пашка-Хруст ко мне хорошо относится, он даже на свой день рождения меня приглашал, понимая, что многие из тех, кто придут к нему, будут недовольны, столкнувшись со мной.

Почему-то вспомнились стихи, которые я написал ему ко дню рождения…

Пашке-Хрусту — тридцать

Июнь принёс мне много бед:

Я этот месяц ненавидел…

Но ты увидел в нём рожденья свет,

Никто ни разу не обидел.

Прав Пушкин: «много парадоксов под луной»!

Возьми меня: я дольше на земле живу,

Но ты — «профессор в жизни уголовной»,

Я же, Режиссёр, с трудом по ней плыву…

В ней принимать тебе решенья,

Что мне десяток слов запоминать.

Меня же мучают сомненья:

«А можно ль Режиссёру так поступать?»

Твой взгляд не очень прост, но он открыт,

Ты не принимаешь подлость, подлецов…

И я всегда готов ломать их быт —

Наследство это получили от отцов!

Свой крест нам нелегко нести!

Но мы — мужчины: бросить — не годится!

Вперёд, не склоним головы!

Нам есть чему гордиться!

На «пятёрке» трудно и фигово!

Но звучат в ушах Поэта строки:

«В этой жизни умереть не ново,

Но и жить, конечно, не новей!».

Однако я отвлёкся…

— Кое-кто на меня уже волком смотрит, — продолжал меж тем Пашка-Хруст, — и всё достают и достают: чего это я так за москвача вписываюсь?

— Вот видишь! Именно поэтому я и хочу встретиться с Бесиком: если он с мозгами, то всё правильно поймёт, а нет… — Я развёл руками. — Всё равно куда ни кинь — всюду клин!

— Смотри, если по балде получишь, не говори тогда, что не предупреждал тебя.

В этот же вечер к нам в барак прибежал один из мордоворотов Бесика.

— Ты Режиссёр? — подошёл он ко мне.

— Ну…

— Пошли!

— Куда?

— К тому, с кем ты хотел встретиться…

Ещё до его ответа я понял, что он от Бесика, и на душе стало тревожно: чем закончится эта встреча? Может, напрасно я не послушался Пашку-Хруста? Напрасно или нет, размышлять было поздно: передо мною стоял посыльный, которого вряд ли бы устроил мой неожиданный отказ…

Собрав волю в кулак, я согласно кивнул и молча двинулся следом за ним…

Рождение и смерть

Для нас расставляют по жизни

Такие рогатки порой,

Что волком становится ближний,

А сам по-тигриному злой!

Тогда, потеряв силу воли,

Прервав светлой жизни полёт

И челюсти стиснув до боли,

Кидаешься слепо вперёд…

Кидаешься в жизненный омут,

Попутно устои круша…

За это в дурдоме закроют,

Сказав, что больная душа…

Там годы жизни пустые умчатся,

Забудешь, каков белый свет…

Нет в жизни ни капельки счастья:

Есть только рожденье и смерть!

Спальное место Бесика я бы постеснялся назвать шконкой: полутораспальная кровать с панцирной сеткой была заправлена белоснежным бельём и стояла в самом дальнем, блатном, углу барака. И конечно же над ней не было ни второго, ни тем более третьего яруса, а свободного пространства вокруг было раза в три больше, чем у других осуждённых.

Бесик полулежал на подушках