Семь лет за колючей проволокой - Виктор Николаевич Доценко

впервые задумался над тем, кто столько времени правил в нашей стране, кто устанавливал порядки, кто руководил нами. Постепенно мои размышления вылились в стихотворение:

«Великий» вождь

Ах, как Ленина мало вы знаете!

Разве мог он придумать такое?

«Декрет о земле», о Земле, представляете?

Глупость, какая! Оставьте в покое!

То, что Ильич и придумать не мог,

То, во что нам просто не верится:

Это не Ленин, не ленинский слог!

Как же бык, положим, не телится.

Ленин — Великий, непревзойдённый!

Ленин, как знамя, краснел от стыда!

Если ему предлагали казённый

Лишний кусок, то просто беда!

Ленин краснел, отдавая приказ:

«В детей Николая стрелять боевыми!»

Ленинский мы выполняем наказ:

Жвачку жуём, коммунизмом хранимы.

Ну, кто, скажите-ка на милость,

Трудов не знает Ильича?

И кто виновен, что мы силос

Едим, от радости крича?

Ильич, родной, прости убогих!

Прости! Порою сгоряча

Мы в рот «дерём» тебя и многих,

От дикой ярости рыча!

Но ничего, придёт пора:

Тебе, наш вождь велеречивый,

Народ закатит на-гора

И пнёт ногой в твой лоб плешивый…

Мораль, друзья, увы, не в том,

Что Ленин сам скотина:

Нас бьют и палкой, и кнутом —

Советская рутина…

Конечно, сейчас, когда всё дозволено, в Ленина не плюёт только ленивый, но тогда, в 85-м году, в самом начале горбачёвской Перестройки, эти стихи были подобны разорвавшейся бомбе. Они в буквальном смысле вызвали шок у руководства колонии, когда по их наводке одного из «козлов» обнаружили в моём тайнике. Меня даже навестил Начальник УКГБ по Оренбургской области и пытался, обещая мне «златые горы», выбить из меня «правду», не содержится ли в моих намерениях создать «тайное общество по свержению советского строя».

Я лихо «прокосил» под человека, «горячо любящего свой народ и своего нового мудрого Генерального секретаря родной партии и всего мирового пролетариата», и тот, махнув рукой, оставил меня в покое. Скорее всего, в его интересах было представить меня как сумасшедшего, чем поднимать шумиху на всю область.

Не знаю, какой совет он дал начальству колонии, но после его ухода за меня Степанцов решил взяться всерьёз, и мне пришлось отсидеть в ШИЗО в общей сложности ровно ДВЕСТИ ДЕВЯНОСТО ТРОЕ СУТОК…

От Автора

«ШИЗО» — это «штрафной изолятор» в местах лишения свободы, в который сажают за мелкие правонарушения. Причём законом предусмотрено сажать не более чем на пятнадцать суток! Но обойти этот закон было проще пареной репы: зэка, отсидевшего пятнадцать суток, выпускают на день, а потом снова по какой-нибудь «солдатской причине» сажают на «пятнашку», и так далее, и так далее…

Питание в ШИЗО едва ли не вполовину меньше, чем обычная дневная пайка в столовой, но и её выдают лишь через день, в другие дни — уменьшенная пайка хлеба и кружка кипятка. Какой-то остроумный зэк прозвал отбывание в ШИЗО — «День — лёта, день — пролёта!».

И вам, наверное, нетрудно себе представить, как выглядел я после почти годовой отсидки в ШИЗО: ДВЕСТИ ДЕВЯНОСТО ТРОЕ СУТОК — без малого ЦЕЛЫЙ год! Если мне не изменяет память, за это время я потерял более двадцати килограммов, и, вполне возможно, кто-то заслуженно называл меня доходягой…

Как говорит моя жена Наташа, мой характер конечно же «не подарок к Восьмому марта». И я точно не мог спокойно сносить издевательское отношение Степанцова и «Старшего Кума», а потому при любом удобном случае открыто дерзил им и иногда, вконец съезжая с катушек, начинал угрожать, что рано или поздно им этот беспредел ещё аукнется.

Моё поведение привело к тому, что на меня ополчилось почти всё начальство зоны, исключая того самого Замполита, о котором упоминал пожилой зэк.

С Замполитом Давиденко Александром Игоревичем у нас была отдельная история. Кстати, он дружил с нашим отрядным Мельниковым. Всеми силами они пытались улучшить моё положение, но ничего не могли сделать. Единственное, что удалось Замполиту, это облегчить моё передвижение по колонии.

Я упоминал ранее, что на «пятёрке» все отряды были огорожены забором, то есть у каждого отряда имелся собственный локальный участок, за пределы которого можно было выходить только по спецпропускам или в силу привилегированного положения на зоне. К таким счастливчикам относились завхозы, нарядчики, заведующий столовой, заведующий библиотекой, заведующий клубом, заведующий баней-прачечной, члены секций общественного порядка, проще говоря, зэковские «менты», то есть «козлы».

Ко всем перечисленным я, естественно, не относился, но Замполит придумал именно для меня то, с чем должен был считаться даже Степанцов, не говоря уже о «Старшем Куме» и Заместителе по режиму.

Как-то Замполит попросил меня написать в местную «сучку», или, как говорилось выше, в многотиражную газету, издаваемую специально для колоний. Если не изменяет память, называлась она «На свободу с чистой совестью».

Именно после знакомства с этой газетой я и написал стихотворение:

На свободу с чистой совестью

«На свободу с чистой совестью!» —

Призывает плакат на стене.

Я же невиновен полностью,

И угрызений даже капли нет.

Значит, совесть представляется

Нам с Законом, словно день и ночь.

Или у Фемиды своя палица,

Что никто не сможет мне помочь?

Свои принципы должен бросить я,

Для себя мерзавцем стать.

Вывод сам собою напросится:

Позабудь всё, о чём мечтал!

Круг замкнулся заколдованный:

Коль я невиновен — отпусти!

Хоть тюрьмою жизнь поломана,

Чистоту души не зачернить!

От раздумий можно тронуться

Иль наметить в жизни поворот,

Но плакат: «Свобода с совестью…»

Для меня никак не подойдёт!..

Тогда Замполит предложил мне на выбор три темы. И я, действительно соскучившись по творчеству, не стал выбирать, а расписал все три темы. Все три статьи Давиденко понравились, и он стал посылать их по одной в газету, выходящую дважды в неделю. Прошло два месяца, и неожиданно в зону приезжает «высокое» начальство из ГУИТУ — Главного управления исполнения наказаний. Приехавший полковник, как бы «главный Замполит», вызывает меня и Замполита Давиденко