К суду истории. О Сталине и сталинизме - Рой Медведев

«Выборочные» репрессии не прекращались на протяжении всего 1935 г. и первой половины 1936 г. В каждой области и республике оказались в тюрьме несколько десятков человек как из числа бывших оппозиционеров, так и коммунистов, никогда не примыкавших ни к каким оппозициям. Одновременно сотни членов партии сурово наказывали «за связь с враждебными элементами» или «недостаток бдительности». Начавшаяся еще в 1933 г. «чистка» партии была продолжена не до конца 1934 г., как предполагалось, а до конца 1935 г. Фактически до середины 1936 г. прием в партию был закрыт. Однако большинство бывших руководителей и активных участников «правой» и «левой» оппозиции продолжали оставаться до осени 1936 г. на свободе; они по-прежнему занимали ответственные посты в наркоматах, органах печати, учебных заведениях. Н. Бухарин редактировал «Известия» и даже выезжал за границу для переговоров о покупке для Института Маркса – Энгельса – Ленина части архива германской социал-демократии. Г. Пятаков напряженно работал в качестве первого заместителя наркома тяжелой промышленности. Статьи К. Радека почти еженедельно появлялись на страницах центральной печати.

Репрессии почти не затронули высшие партийные и государственные круги. Однако были арестованы некоторые работники среднего звена (член бюро Дальневосточного крайкома партии П. И. Шабалкин, один из руководителей Управления Волго-Дона В. В. Дьяков и др.).

В 1935 г. был арестован видный историк партии, директор Библиотеки имени Ленина В. И. Невский, в прошлом один из руководителей Военной организации при ЦК РСДРП. Он был крупным идеологическим работником партии и при этом сохранял определенную самостоятельность. По свидетельству М. А. Солнцевой, Невского арестовали после того, как он запретил изъять из фондов библиотеки значительную часть «неугодной» политической литературы и не подчинился даже тогда, когда явившиеся к нему работники НКВД предъявили ему письменное распоряжение Сталина. «Я не сторож, – заявил Невский. – Партия поручила мне хранить все это».

Тогда же, в 1935 г., погиб В. В. Ломинадзе, секретарь Магнитогорского горкома партии. В этот период Сталин ввел в практику такой обычай: членам Политбюро и некоторым видным партийным работникам рассылали копии протоколов допросов, проводимых в НКВД. Эти протоколы направляли часто и тем, чьи фамилии упоминались во время допросов. Так, например, Ломинадзе получил копию допроса Л. Каменева, на котором тот дал показания о своем разговоре с Ломинадзе летом, во время отдыха. На большом приеме в Кремле в честь металлургов Сталин прошел мимо Ломинадзе, не поздоровавшись, хотя именно Ломинадзе возглавлял большую группу магнитогорцев. После возвращения домой Ломинадзе получил распоряжение немедленно прибыть в Челябинск. По дороге в автомашине он попытался застрелиться и умер в одной из челябинских больниц.

Из членов ЦК ВКП(б) пострадал, по-видимому, только секретарь ЦИК СССР Авель Енукидзе, который был исключен из ЦК и из партии, но не был тогда еще арестован. Авель Енукидзе считался, и не без оснований, одним из немногих личных друзей Сталина. Их дружба возникла еще в начале века – в годы совместной работы в Закавказье. Тем не менее А. Енукидзе обвинили в потере бдительности и моральном разложении. Поводом для таких обвинений послужило то, что в аппарате ЦИК СССР были «обнаружены» некоторые бывшие дворяне, меньшевики и эсеры. Так, например, юрисконсультом ЦИК работал бывший меньшевик Э. Э. Понтович. Однако все эти работники были в прошлом активными участниками русского революционного движения и теперь честно работали в аппарате ЦИК, подчиняясь директивам ЦК ВКП(б). Бывших дворян, меньшевиков или эсеров можно было встретить тогда и в аппарате Прокуратуры СССР, в Госплане да и в самом НКВД. Для Сталина это никогда не было секретом. Подлинной причиной опалы и отстранения Енукидзе было его возмущение фальсификаторской книгой Л. Берии «Из истории большевистских организаций в Закавказье», где Сталину приписывались несуществующие заслуги, в том числе и те, которые в действительности принадлежали А. Енукидзе. На заседании пленума ЦК Сталин молчал, делая вид, что он не хочет вмешиваться в это дело. Молчал, впрочем, и Енукидзе, он не стал выступать ни с покаяниями, ни с возражениями. Только тогда, когда на пленуме зачитывали подробные и явно ложные показания арестованных работников аппарата ЦИК СССР, Енукидзе выкрикнул со своего места: «Будь у меня власть Ягоды, я бы мог зачитать здесь и еще более нелепые показания!» После пленума ЦК «проработка» Енукидзе продолжалась несколько недель по всем партийным организациям.

Значительно усложнилось в 1935 г. положение А. М. Горького. Вскоре после убийства Кирова было принято постановление об усилении охраны «вождей» и членов правительства. Это постановление позволяло также усилить контроль за деятельностью членов правительства со стороны НКВД [326] . Горький был включен в список «вождей». Утром 3 декабря он обнаружил неожиданно для себя, что для его охраны выделено чуть ли не целое подразделение войск НКВД. Это лишило А. М. Горького свободы передвижения, так как все свои поездки он должен был теперь согласовывать не только с врачами, но и с начальником охраны. И. С. Шкапа, давний сотрудник Горького, посетивший его в сентябре 1935 г., писал в своих воспоминаниях:

«В пятницу 20 сентября я снова был в кабинете Горького. Он слушал мой доклад о вторичном посещении Краматорки… В соседней комнате зазвонил телефон. Крючков (секретарь Горького) ушел на несколько минут. Мы остались вдвоем. Вдруг, наклонившись ко мне, Горький сказал:

– Что происходит, мой друг? Неужели головотяпство нельзя выкорчевать?

Не получая ответа, он продолжал:

– Устал я очень… Сколько раз хотелось побывать в деревне, даже пожить, как в былые времена. Не удается. Словно забором окружили, не перешагнуть!

Слова о деревне были ответом на мои неоднократные советы провести два-три дня среди колхозников, но я молчал, ибо знал, что в своих выездах за пределы Москвы – Горок – Крыма Горький ограничен…

Вдруг я услышал:

– Окружили… Обложили… ни взад, ни вперед, непривычно сие!» [327]

Уже в начале 30-х гг. попасть на прием к Горькому было очень трудно.

Но в 1935 – 1936 гг. охрана и секретари писателя вообще перестали пускать к нему «нежелательных лиц». Однажды старик М. Пришвин, крупнейший русский писатель, избегавший, однако, политических тем, пришел к Горькому, но его задержал секретарь последнего Крючков, которого многие считали агентом Г. Ягоды. Пришвин просто оттолкнул Крючкова и прошел в кабинет Горького. Услышав о поведении своего секретаря, Горький конфузливо произнес: «Разве вы не знаете, что я нахожусь под домашним арестом?»

Однажды Н. И. Бухарин, часто заходивший к Горькому, был остановлен наружной охраной. У Бухарина не было с собой удостоверения кандидата в члены ЦК, и он не позаботился заранее позвонить Горькому с просьбой заказать пропуск. Склонный ко всякого рода шутливым проделкам, Бухарин обошел дом сзади и просто перелез через высокий забор. Но и здесь был задержан двумя охранниками. На шум вышел Крючков и, узнав Бухарина, велел пропустить его. Вряд ли Бухарину и Горькому этот эпизод доставил повод для шуток.

Рост политического напряжения в стране был, однако, заметен далеко не всем, многие руководители партии, члены ЦК, секретари обкомов, народные комиссары, высшие военные руководители не чувствовали опасности. Сталин умел скрывать свои планы.

В экономике после всех трагедий минувших лет положение стало улучшаться. Развивалась промышленность. Прирост валовой продукции в 1934 г. составил 19%, в 1935 г. – 23%, а в 1936 г. – 29%. Большинство народных комиссаров и секретарей обкомов наградили в 1935 – 1937 гг. орденом Ленина, тогда это была не только высшая, но и редкая награда; в 1936 г. награжденных орденом Ленина было не более 200 – 300 человек. В армии было введено звание маршала, его получили не только К. Е. Ворошилов и С. М. Буденный, но и М. Н. Тухачевский, А. И. Егоров и В. К. Блюхер.

После нескольких лет застоя начало увеличиваться и сельскохозяйственное производство; по сравнению с 1933 г. в 1935 г. деревня дала на 20% больше продукции, и этот рост продолжался. Вслед за отменой карточной системы была разрешена продажа сельскохозяйственной продукции на колхозных рынках. Это увеличивало материальную заинтересованность колхозников в развитии производства, ибо система государственных заготовок из-за очень низких заготовительных цен не создавала подобных стимулов. Острый продовольственный кризис начала 30-х гг., казалось, остался позади. Именно в это время Сталин произнес на одном из приемов знаменитую фразу: «Жить стало лучше, товарищи, жить стало веселее». Жить стало, действительно, немного лучше как в городах, так и в деревне. При этом все хозяйственные успехи советская пропаганда приписывала «мудрому руководству» Сталина, культ личности которого непрерывно возрастал. Это было, конечно, не только результатом стихийного энтузиазма масс. Сам Сталин поддерживал и поощрял неумеренные восхваления в свой адрес. Усердно раздували культ Сталина и приближенные к нему Молотов, Каганович, Ворошилов.