К суду истории. О Сталине и сталинизме - Рой Медведев

После назначения Ежова наркомом произошли изменения в аппарате НКВД. Вместе с Ягодой оттуда были удалены, а позднее арестованы многие его заместители и ведущие работники, а также начальники областных управлений. Вероятно, не менее десяти-пятнадцати видных работников НКВД покончили жизнь самоубийством. Ежов привел с собой для работы в «органах» несколько сотен новых людей, главным образом из числа партийных работников среднего звена. Однако многие, выпестованные Ягодой сотрудники, остались на своих местах. Ежов и «его люди» плохо знали механику работы карательных органов, и им старательно помогали освоить ее Л. Заковский, С. Реденс, М. Фриновский, Г. Люшков и некоторые другие.

С приходом Ежова аппарат органов НКВД был значительно расширен. Однако осенью 1936 г. поток репрессий стал ослабевать. Это происходило в первую очередь из-за массовых кадровых перемещений в органах безопасности и перестройки их работы. Разгулу террора мешало, вероятно, и то обстоятельство, что именно в эти месяцы по всей стране шло обсуждение проекта новой Конституции, которая на бумаге гарантировала всем гражданам нашей страны неприкосновенность личности и многие другие демократические права. Неудивительно, что смещение Ягоды и назначение Ежова не были восприняты в стране как предвестие усиления террора. Многие из тех, кто опасался ареста, стали вести себя более спокойно, некоторые жертвы террора 1934 – 1936 гг., оставшиеся в живых, надеялись на улучшение своей участи. Но их надеждам не суждено было сбыться. В новом 1937 г. на партию и на всех граждан нашей страны репрессии и террор обрушились в невиданных ранее масштабах. Понятие «37-й год» до сих пор является не столько календарной датой, сколько синонимом жестокого массового террора.

СУДЕБНЫЙ ПРОЦЕСС ПО ДЕЛУ «ПАРАЛЛЕЛЬНОГО ЦЕНТРА»

1937 г. начался новым большим политическим процессом-спектаклем. На этот раз перед военной коллегией Верховного суда СССР предстали Г. Л. Пятаков, К. Б. Радек, Г. Я. Сокольников, Л. П. Серебряков, Я. А. Лившиц, Н. И. Муралов, Я. Н. Дробнис, М. С. Богуславский и другие – всего 17 человек. В большинстве подсудимые были известными деятелями партии, активными участниками революции и Гражданской войны. Почти все принадлежали в 1924 – 1928 гг. к «объединенной» оппозиции, но затем публично заявили о своем разрыве с Троцким и были восстановлены в партии. Перед арестом осенью 1936 г. эти люди занимали, как правило, важные посты в хозяйственном и партийном аппаратах, в органах печати и др. Теперь все они были обвинены в принадлежности к так называемому «параллельному центру», в подготовке террористических актов, в шпионаже, в стремлении добиться поражения СССР в войне с фашистской Германией, в вынашивании планов расчленения СССР и восстановления капитализма.

Процесс «параллельного центра» проходил уже с соблюдением некоторых юридических норм, которыми пренебрегали на предыдущем судилище. Так, обвиняемым выделили защитников, которые, впрочем, даже и не пытались защищать их от несправедливых и необоснованных обвинений. Убедившись в безотказности «следственной» машины, Сталин разрешил пригласить на процесс большое число иностранных корреспондентов и некоторых дипломатов. Но и теперь никаких документов или вещественных улик обвинение не представило. Как только А. Вышинский объявлял о предстоящем предъявлении суду документов «н-ской разведки», открытое заседание суда немедленно прекращалось и назначалось закрытое. Единственным доказательством и теперь оставались показания обвиняемых.

Естественно возникал вопрос, что побудило обвиняемых, которые, по данным следствия, давно уже потеряли стыд и совесть, превратились в убийц и диверсантов и не могли надеяться на снисхождение, что заставляло их «чистосердечно» признаваться в своих преступлениях? К тому же все обвиняемые делали оговорку, что их не подвергали пыткам или давлению. Однако чтобы предупредить появление каких-либо сомнений, Вышинский почти каждому из этих «убийц, вредителей, предателей и шпионов» задавал вопрос о мотивах их чистосердечных признаний. Приведем лишь один типичный диалог между Вышинским и Мураловым, обвиненным в организации вредительства и террористических актов в Сибири.

«Вышинский. Меня интересует, почему вы решили дать правдивые показания? Изучая следственное производство, я вижу, что на протяжении ряда допросов вы отрицали свою подпольную работу… Изложите мотивы, по которым вы решили все выложить на стол…

Муралов. По-моему, тут три причины, которые меня сдерживали и заставляли все отрицать… Начну с моего характера. Я очень горячий, обидчивый человек. Когда меня посадили, я обиделся, озлобился. Вторая причина – моя привязанность к Троцкому. Третий момент – вы знаете, во всяком деле есть перегибы. И я думал, если я и дальше останусь троцкистом, то я могу стать знаменем контрреволюции. Это меня страшно испугало. В то время как на моих глазах росли кадры, промышленность, народное хозяйство… Я не слепец. И я сказал себе, что надо подчиниться интересам того государства, за которое я активно сражался в трех революциях… Как же я останусь и буду усугублять это дело? Мое имя будет знаменем для тех, кто еще есть в рядах контрреволюции. Для меня это было решающее, и я сказал: ладно, иду и показываю всю правду…» [333]

Фальшивый характер подобного рода «признаний» бросается в глаза.

Во время этого процесса уже вполне отчетливо прозвучали (или, вернее, были вложены в уста подсудимых) слова о «шпионско-террористической деятельности Бухарина и Рыкова». «Я признаю за собой еще одну вину, – заявил, например, в своем последнем слове 29 января 1937 г. К. Радек. – Я, уже признав свою вину и раскрыв организацию, упорно отказывался давать показания о Бухарине. Я знал: положение Бухарина такое же безнадежное, как и мое, потому что вина у нас если не юридически, то по существу была та же самая. Но мы с ним близкие приятели, а интеллектуальная дружба сильнее, чем другие дружбы. Я знал, что Бухарин находится в том же состоянии потрясения, что и я, и я был убежден, что он даст честные показания Советской власти. Я поэтому не хотел приводить его связанного в Наркомвнудел. Я так же, как и в отношении других наших кадров, хотел, чтобы он мог сложить оружие. Это объясняет, почему только к концу, когда я увидел, что суд на носу, понял, что я не могу явиться в суд, скрыв существование другой террористической организации» [334] . Не только Радек, но и некоторые другие подсудимые подробно рассказывали суду о своих «контрреволюционных связях» с группой Бухарина – Рыкова.

Показания на процессе «параллельного центра» решали судьбу почти всех, кто прежде придерживался «правого» уклона. 17 января 1937 г. «Известия» вышли без подписи ее главного редактора – Н. И. Бухарина. Был снят со всех постов и А. И. Рыков. Многие решили поэтому, что Бухарин и Рыков уже арестованы. Но это было не так. Сталин не торопился с арестом Бухарина и Рыкова, хотя они всенародно были объявлены «врагами народа».

Еще осенью 1936 г., когда арестовали Радека, Пятакова и готовился процесс «параллельного центра», Бухарин ждал ареста и вместе с тем постоянно писал письма Сталину, на которые тот не отвечал. Однако Сталин вел с Бухариным и Рыковым гораздо более сложную игру, чем с Каменевым и Зиновьевым. По свидетельству жены Бухарина А. М. Лариной, 7 ноября 1936 г. Бухарин решил пойти с женой на праздник Октября. Конечно, он не поднялся на трибуну мавзолея, но по гостевому билету «Известий» прошел на соседние с мавзолеем трибуны. Сталин заметил Бухарина. Неожиданно Ларина увидела, что через густую толпу людей к Бухарину пробирается часовой. Она подумала, что часовой предложит Бухарину немедленно оставить Красную площадь. Но тот отдал честь Бухарину и сказал: «Товарищ Бухарин, товарищ Сталин просил передать, что вы не на месте стоите. Поднимитесь на мавзолей».

Однако после праздника в жизни Бухарина началась самая тяжелая полоса. Его не вызывали на Лубянку, но в Кремле одну за другой Бухарину устраивали очные ставки и с арестованными «левыми», и с членами так называемой «школы Бухарина», то есть его ближайшими учениками. За очной ставкой с Сокольниковым последовала очная ставка с Пятаковым, Радеком, с одним из любимых учеников Бухарина Ефимом Цетлиным. И все эти люди говорили о своих мнимых преступных связях с Бухариным, о существовании еще одного контрреволюционного и террористического центра, во главе которого якобы стояли Бухарин и Ягода. Так, например, Е. Цетлин сообщил, что Бухарин дал ему револьвер и поставил его на углу улицы Герцена, по которой должен был в этот день проехать Сталин. Однако машина Сталина проехала по другой улице и покушение не состоялось.

Кроме очных ставок, на квартиру Бухарина и Рыкова почти каждый день доставлялись копии протоколов «показаний» тех деятелей партии, которые были уже арестованы и от которых следователи НКВД постоянно получали все новые и новые сведения по поводу их «вредительской» и «террористической» деятельности. Имя Бухарина и Рыкова встречалось в этих показаниях очень часто. Такие же пачки протоколов получали и другие члены и кандидаты в члены ЦК ВКП(б).