Россiя въ концлагерe - Иван Солоневич

Когда, послe нeкоторой литературной дискуссiи, вы ухитряетесь вернуться къ судьбe книги, то выясняется, что книги уже нeтъ: ее читаетъ какая-то Маруся.

-- Ну, знаете, что я за буржуй такой, чтобы не дать дeвочкe книги? Что съeстъ она ее? Книги -- для того, чтобы читать... Въ библiотекe? Чорта съ два получишь что-нибудь путное въ библiотекe. Ничего, прочтетъ и вернетъ. Я вамъ самъ принесу.

Словомъ, вы идете каяться въ библiотеку, платите рубля три штрафа, книга исчезаетъ изъ каталога и начинается ея интенсивное хожденiе по рукамъ. Черезъ годъ зачитанный у васъ томъ окажется гдe-нибудь на стройкe Игарскаго порта или на хлопковыхъ поляхъ Узбекистана. Но ни вы, ни тeмъ паче библiотека, этого тома больше не увидите... И ни въ какую статистику эта "читаемость" не попадетъ...

Такъ, болeе или менeе мирно, въ совeтской странe существуютъ двe системы духовнаго питанiя массъ: съ одной стороны -- мощная сeть профсоюзныхъ библiотекъ, гдe спецiально натасканныя и отвeтственныя за наличiе совeтскаго спроса библiотекарши втолковываютъ какимъ-нибудь заводскимъ парнямъ:

-- А вы "Гидроцентрали" еще не читали? Ну, какъ же такъ! Обязательно возьмите! Замeчательная книга, изумительная книга!

Съ другой стороны:

а) классики, которыхъ "рвутъ изъ рукъ", къ которымъ власть относится весьма снисходительно, новeе же не переиздаетъ: бумаги нeтъ. Въ послeднее время не взлюбили Салтыкова-Щедрина: очень ужъ для современнаго фельетона годится.

б) рядъ совeтскихъ писателей, которые и существуютъ, и какъ бы не существуютъ. Изъ библiотекъ изъять весь Есенинъ, почти весь Эренбургъ (даромъ, что теперь такъ старается), почти весь Пильнякъ, "Улялаевщина" и "Пушторгъ" Сельвинскаго, "12 стульевъ" и "Золотой теленокъ" Ильфа и Петрова -- и многое еще въ томъ же родe. Оно, конечно, нужно же имeть и свою лирику, и свою сатиру -- иначе гдe же золотой сталинскiй вeкъ литературы? Но массъ сюда лучше не пускать.

в) подпольная литература, ходящая по рукамъ въ гектографированныхъ спискахъ: еще почти никому неизвeстные будущiе русскiе классики, вродe Крыжановскаго (не члена ЦК партiи), исписывающiе "для души" сотни печатныхъ листовъ, или Сельвинскаго, пишущаго, какъ часто дeлывалъ и авторъ этихъ строкъ, одной рукой (правой) для души и другой рукой (лeвой) для хлeба халтурнаго, который, увы, нуженъ все-таки "днесь"... Нелегальные кружки читателей, которые, рискуя мeстами весьма отдаленными, складываются по трешкe, покупаютъ, вынюхиваютъ, выискиваютъ все, лишенное оффицiальнаго штампа... И многое другое.

Ясное, опредeленное мeсто занимаетъ политическая литература. Она печатается миллiонными тиражами и въ любой библiотекe губернскаго масштаба она валяется вагонами (буквально {286} вагонами) неразрeзанной бумажной макулатуры и губитъ бюджеты библiотекъ.

А какъ же со статистикой?

А со статистикой вотъ какъ:

Всякая библiотекарша служебно заинтересована въ томъ, чтобы показать наивысшiй процентъ читаемости политической и вообще совeтской литературы. Всякiй инструкторъ центральнаго комитета, вотъ вродe меня, заинтересованъ въ томъ, чтобы по своей линiи продемонстрировать наиболeе совeтскую постановку библiотечнаго дeла. Всякiй профессiональный союзъ заинтересованъ въ томъ, чтобы показать ЦК партiи, что у него культурно-просвeтительная работа поставлена "по сталински".

Слeдовательно: а) библiотекарша вретъ, б) я вру, в) профсоюзъ вретъ. Врутъ еще и многiя другiя "промежуточныя звенья". И я, и библiотекарша, и ЦК союза, и промежуточныя звенья все это отлично понимаемъ: невысказанная, но полная договоренность... И въ результатe -- получается, извините за выраженiе, статистика... По совершенно такой же схемe получается статистика колхозныхъ посeвовъ, добычи угля, ремонта тракторовъ... Нeтъ, статистикой меня теперь не проймешь.

ЗУБАМИ -- ГРАНИТЪ НАУКИ

Отъ Гончарова меня оторвалъ Юра: снова понадобилось мое математическое вмeшательство. Стали разбираться. Выяснилось, что, насeдая на тригонометрiю, Пиголица имeлъ весьма неясное представленiе объ основахъ алгебры и геометрiи, тангенсы цeплялись за логарифмы, логарифмы за степени, и вообще было непонятно, почему доброе русское "х" именуется иксомъ. Кое-какiя формулы были вызубрены на зубокъ, но между ними оказались провалы, разрывъ всякой логической связи между предыдущимъ и послeдующимъ: то, что на совeтскомъ языкe именуется "абсолютной неувязкой". Попытались "увязать". По этому поводу я не безъ нeкотораго удовольствiя убeдился, что какъ ни прочно забыта моя гимназическая математика -- я имeю возможность возстановить логическимъ путемъ очень многое, почти все. Въ назиданiе Пиголицe -- а, кстати, и Юрe -- я сказалъ нeсколько вдумчивыхъ словъ о необходимости систематической учебы: вотъ-де училъ это двадцать пять лeтъ тому назадъ и никогда не вспоминалъ, а когда пришлось -- вспомнилъ... Къ моему назиданiю Пиголица отнесся раздражительно:

-- Ну, и чего вы мнe объ этомъ разсказываете -- будто я самъ не знаю... Вамъ хорошо было учиться, никуда васъ не гоняли, сидeли и зубрили... А тутъ мотаешься, какъ навозъ въ проруби... И работа на производствe, и комсомольская нагрузка, и профсоюзная нагрузка, и всякiе субботники... Чтобы учиться -- зубами время вырывать надо. Мeсяцъ поучишься -- потомъ попрутъ куда-нибудь на село -- начинай сначала... Да еще и жрать нечего... Нeтъ, ужъ вы мнe насчетъ стараго режима -- оставьте...

Я отвeтилъ, что хлeбъ свой я зарабатывалъ съ пятнадцати {287} лeтъ, экзаменъ на аттестатъ зрeлости сдалъ экстерномъ, въ университетe учился на собственныя деньги и что такихъ, какъ я, было сколько угодно. Пиголица отнесся къ моему сообщенiю съ нескрываемымъ недовeрiемъ, но спорить не сталъ:

-- Теперь стараго режима нeту -- такъ можно про него что угодно говорить... Правящимъ классамъ, конечно, очень неплохо жилось, я и не говорю, зато трудящiйся народъ...

Акульшинъ угрюмо кашлянулъ.

-- Трудящiйся народъ, -- сказалъ онъ, не отрывая глазъ отъ печки, -трудящiйся народъ по лагерямъ не сидeлъ и съ голодухи не дохъ... А ходъ былъ -- куда хочешь: хочешь -- на заводъ, хочешь -- въ университетъ...

-- Такъ ты мнe еще скажешь, что крестьянскому парню можно было въ университетъ идти?

-- Скажу... И не то еще скажу... А куда теперь крестьянскому парню податься, когда ему eсть нечего? Въ колхозъ?

-- А почему же не въ колхозъ?

-- А такiе, какъ ты, будутъ командовать, -- презрительно спросилъ Акульшинъ и, не дожидаясь отвeта, продолжалъ о давно наболeвшемъ: -- на дуракахъ власть держится; понабрали дураковъ, лодырей, пропойцъ -- вотъ и командуютъ: пятнадцать лeтъ изъ голодухи вылeзть не можемъ.

-- Изъ голодухи? Ты думаешь, городской рабочiй не голодаетъ? А кто эту голодуху устроилъ? Саботируютъ, сволочи, скотъ рeжутъ, кулачье...

-- Кулачье?... -- Усы Акульшина встали дыбомъ. -- Кулачье? Это кулачье-то Россiю разорило? А? Кулачье, а не товарищи-то ваши съ револьверами и лагерями? Кулачье? Ахъ, ты, сукинъ ты сынъ, соплякъ. -Акульшинъ запнулся, какъ бы не находя словъ для выраженiя своей ярости. -Ахъ, ты, сукинъ сынъ, выдвиженецъ...

Выдвиженца Пиголица вынести не смогъ.

-- А вы, папаша, -- сказалъ онъ ледянымъ тономъ, -- если пришли грeться, такъ грeйтесь, а то за выдвиженца можно и по мордe получить.

Акульшинъ грузно поднялся съ табуретки.

-- Это -- ты-то... по мордe... -- и сдeлалъ шагъ впередъ.

Вскочилъ и Пиголица. Въ лицe Акульшина была неутолимая ненависть ко всякаго рода активистамъ, а въ Пиголицe онъ не безъ нeкотораго основанiя чувствовалъ нeчто активистское. Выдвиженецъ же окончательно вывелъ Пиголицу изъ его и безъ того весьма неустойчиваго нервнаго раздраженiя. Терминъ "выдвиженецъ" звучитъ въ неоффицiальной Россiи чeмъ-то глубоко издeвательскимъ и по убойности своей превосходитъ самый оглушительный матъ. Запахло дракой. Юра тоже вскочилъ.

-- Да бросьте вы, ребята, -- началъ было онъ... Однако, моментъ для мирныхъ переговоровъ оказался неподходящимъ. Акульшинъ вeжливо отстранилъ Юру, какъ-то странно исподлобья уставился въ Пиголицу и вдругъ схватилъ его за горло. Я, проклиная свои давешнiя уроки джiу-джитсу, ринулся на постъ {288} миротворца. Но въ этотъ моментъ дверь кабинки раскрылась и оттуда, какъ deus ex machina, появились Ленчикъ и Середа. На все происходившее Ленчикъ реагировалъ довольно неожиданно.

-- Ура, -- заоралъ онъ. -- Потасовочка? Рабоче-крестьянская смычка? Вотъ это я люблю... Вдарь его, папаша, по заду... Покажи ему, папаша...

Середа отнесся ко всему этому съ менeе зрeлищной точки зрeнiя.

-- Эй, хозяинъ, пришелъ въ чужой домъ, такъ рукамъ воли не давай. Пусти руку. Въ чемъ тутъ дeло?

Къ этому моменту я уже вeжливо обжималъ Акульшина за талiю. Акульшинъ отпустилъ руку и стоялъ, тяжело сопя и не сводя съ Пиголицы взгляда, исполненнаго ненависти. Пиголица стоялъ, задыхаясь, съ перекошеннымъ лицомъ...

-- Та-акъ, -- протянулъ онъ... -- Цeльной, значитъ, бандой собрались... Та-акъ.

Никакой "цeльной банды", конечно, и въ поминe не было -- наоборотъ, въ сущности, всe стали на его, Пиголицы, защиту. Но подъ бандой Пиголица разумeлъ, видимо, весь "старый мiръ", который онъ когда-то былъ призванъ "разрушить"; да и едва-ли Пиголица находился въ особенно вмeняемомъ состоянiи.