Россiя въ концлагерe - Иван Солоневич

Только что успeли мы разгрузить наши сани, какъ по лeсу, приближаясь къ намъ, прошелъ низкiй и тревожный гулъ: шла пурга. Въ нeсколько минуть и лeсъ, и дорога исчезли въ хаосe мятели. Мы почти ощупью, согнувшись въ три погибели, стали пробираться въ Медгору. На открытыхъ мeстахъ вeтеръ почти сбивалъ съ ногъ. Шагахъ въ десяти уже не было видно ничего. Безъ Акульшина я запутался бы и замерзъ. Но онъ шелъ увeренно, ведя на поводу тревожно фыркавшую и упиравшуюся лошаденку, {282} то нащупывая ногой заносимую снeгомъ колею дороги, то орiентируясь, ужъ Богъ его знаетъ, какимъ лeснымъ чутьемъ.

До Медгоры мы брели почти часъ. Я промерзъ насквозь. Акульшинъ все время оглядывался на меня: "уши-то, уши потрите"... Посовeтовалъ сeсть на сани: все равно въ такой пургe никто не увидитъ, но я чувствовалъ, что если я усядусь, то замерзну окончательно. Наконецъ, мы уперлись въ обрывистый берегъ рeчушки Кумсы, огибавшей территорiю управленческаго городка. Отсюда до третьяго лагпункта оставалось версты четыре. О дальнeйшей работe нечего было, конечно, и думать... Но и четыре версты до третьяго лагпункта -- я, пожалуй, не пройду.

Я предложилъ намъ обоимъ завернуть въ кабинку монтеровъ. Акульшинъ сталъ отказываться: "а коня-то я куда дeну?" Но у кабинки стоялъ маленькiй почти пустой дровяной сарайчикъ, куда можно было поставить коня. Подошли къ кабинкe.

-- Вы ужъ безъ меня не заходите, подержите, я съ конемъ справлюсь... Одному, незнакомому, заходить какъ-то неподходяще.

Я сталъ ждать. Акульшинъ распрягъ свою лошаденку, завелъ ее въ сарай, старательно вытеръ ее клочкомъ сeна, накрылъ какой-то дерюгой: я стоялъ, все больше замерзая и злясь на Акульшина за его возню съ лошаденкой. А лошаденка ласково ловила губами его грязный и рваный рукавъ. Акульшинъ сталъ засыпать ей сeно, а я примирился со своей участью и думалъ о томъ, что вотъ для Акульшина эта лагерная кляча -- не "живой инвентарь" и не просто "тягловая сила", а живое существо, помощница его трудовой мужицкой жизни... Ну какъ же Акульшину не становиться кулакомъ? Ну какъ же Акульшину не становиться бeльмомъ въ глазу любого совхоза, колхоза и прочихъ предпрiятiй соцiалистическаго типа?...

Въ кабинкe я, къ своему удивленiю, обнаружилъ Юру -- онъ удралъ со своего техникума, гдe онъ промышлялъ по плотницкой части. Рядомъ съ нимъ сидeлъ Пиголица, и слышались разговоры о тангенсахъ и котангенсахъ. Акульшинъ истово поздоровался съ Юрой и Пиголицей, попросилъ разрeшенiя погрeться и сразу направился къ печкe. Я протеръ очки и обнаружилъ, что, кромe Пиголицы и Юры, въ кабинкe больше не было никого. Пиголица конфузливо сталъ собирать со стола какiя-то бумаги. Юра сказалъ:

-- Постой, Саша, не убирай. Мы сейчасъ мобилизнемъ старшее поколeнiе. Ватикъ, мы тутъ съ тригонометрiй возимся, требуется твоя консультацiя...

На мою консультацiю расчитывать было трудно. За четверть вeка, прошедшихъ со времени моего экстерничанiя на аттестатъ зрeлости, у меня ни разу не возникла необходимость обращаться къ тригонометрiи, и тангенсы изъ моей головы вывeтрились, повидимому, окончательно: было не до тангенсовъ. Юра же математику проходилъ въ германской школe и въ нeмецкихъ терминахъ. Произошла нeкоторая путаница въ терминахъ. Путаницу эту мы кое-какъ расшифровали. Пиголица поблагодарилъ меня:

-- А Юра-то взялъ надо мною, такъ сказать, шефство по {283} части математики, -- конфузливо объяснилъ онъ, -- наши-то старички -- тоже зубрятъ, да и сами-то не больно много понимаютъ...

Акульшинъ повернулся отъ печки къ намъ:

-- Вотъ это, ребята, -- дeло, что хоть въ лагерe -- а все же учитесь. Образованность -- большое дeло, охъ, большое. Съ образованiемъ -- не пропадешь.

Я вспомнилъ объ Авдeевe и высказалъ свое сомнeнiе. Юра сказалъ:

-- Вы, знаете что -- вы намъ пока не мeшайте, а то времени у Саши мало...

Акульшинъ снова отвернулся къ своей печкe, а я сталъ ковыряться на книжной полкe кабинки. Тутъ было нeсколько популярныхъ руководствъ по электротехникe и математикe, какой-то толстый томъ сопротивленiя матерiаловъ, полъ десятка неразрeзанныхъ брошюръ пятилeтняго характера, Гладковскiй "Цементъ", два тома "Войны и Мира", мелкiе остатки второго тома "Братьевъ Карамазовыхъ", экономическая географiя Россiи и "Фрегатъ Паллада". Я, конечно, взялъ "Фрегатъ Палладу". Уютно eхалъ и уютно писалъ старикъ. За всeми бурями житейскихъ и прочихъ морей у него всегда оставалось: Россiя, въ Россiи -- Петербургъ, и въ Петербургe -- домъ, все это налаженное, твердое и все это -- свое... Свой очагъ -- и личный и нацiональный, -- въ который онъ могъ вернуться въ любой моментъ своей жизни. А куда вернуться намъ, русскимъ, нынe пребывающимъ и по эту, и по ту сторону "историческаго рубежа двухъ мiровъ"?.. Мы бездомны и здeсь, и тамъ -- но только тамъ это ощущенiе бездомности безмeрно острeе... Здeсь -- у меня тоже нeтъ родины, но здeсь есть, по крайней мeрe, ощущенiе своего дома, изъ котораго -- если я не украду и не зарeжу, меня никто ни въ одиночку, ни на тотъ свeтъ не пошлетъ. Тамъ -- нeтъ ни родины, ни дома. Тамъ совсeмъ заячья бездомность. На ночь прикурнулъ, день -- какъ-то извернулся -- и опять навостренныя уши: какъ бы не мобилизнули, не посадили, не уморили голодомъ и меня самого, и близкихъ моихъ. Какъ бы не отобрали жилплощади, логовища моего, не послали Юру на хлeбозаготовки подъ "кулацкiй" обрeзъ, не разстрeляли Бориса за его скаутскiе грeхи, не поперли бы жену на культработу среди горняковъ совeтской концессiи на Шпицбергенe, не "припаяли" бы мнe самому "вредительства", "контръ-революцiю" и чего-нибудь въ этомъ родe... Вотъ -- жена: была мобилизована переводчицей въ иностранной рабочей делегацiи. Eздила, переводила -- контроль, конечно, аховый. Делегацiя произносила рeчи, потомъ уeхала, а потомъ оказалось -- среди нея былъ человeкъ, знавшiй русскiй языкъ... И вернувшись на родину, ляпнулъ печатно о томъ, какъ это все переводилось... Жену вызвали въ соотвeтствующее мeсто, выпытывали, выспрашивали, сказали: "угу", "гмъ" и "посмотримъ еще"... Было нeсколько совсeмъ неуютныхъ недeль... Совсeмъ заячьихъ недeль... Да, Гончарову и eздить, и жить было не въ примeръ уютнeе. Поэтому-то, вeроятно, такъ замусоленъ и истрепанъ его томъ... И въ страницахъ -- большая нехватка. Ну, все равно... Я полeзъ на чью-то пустую нару, усмeхаясь уже привычнымъ своимъ мыслямъ о бренности статистики.... {284}

___

...Въ эпоху служенiи своего въ ЦК ССТС (Центральный комитетъ профессiональнаго союза служащихъ) я, какъ было уже сказано, руководилъ спортомъ, который я знаю и люблю. Потомъ мнe навязали шахматы, которыхъ я не знаю и терпeть не могу, -- завeдывалъ шахматами9. Потомъ, въ качествe наиболeе грамотнаго человeка въ ЦК, я получилъ въ свое завeдыванiе библiотечное дeло: около семисотъ стацiонарныхъ и около двухъ тысячъ передвижныхъ библiотекъ. Я этого дeла не зналъ, но это дeло было очень интересно... Въ числe прочихъ мeропрiятiй мы проводили и статистическiя обслeдованiя читаемости различныхъ авторовъ.

Всякая совeтская статистика -- это нeкое жизненное, выраженное въ цифрахъ, явленiе, однако, исковерканное до полной неузнаваемости различными "заданiями". Иногда изъ-подъ этихъ заданiй -- явленiе можно вытащить, иногда оно уже задавлено окончательно. По нашей статистикe выходило: на первомъ мeстe -- политическая литература, на второмъ -- англосаксы, на третьемъ -Толстой и Горькiй, дальше шли совeтскiе авторы и послe нихъ -- остальные русскiе классики. Я, для собственнаго потребленiя, сталъ очищать статистику отъ всякихъ "заданiй", но все же оставался огромный пробeлъ между тeмъ, что я видалъ въ жизни, и тeмъ, что показывали мною же очищенныя цифры. Потомъ, послe бесeдъ съ библiотекаршами и собственныхъ размышленiй, тайна была болeе или менeе разгадана: совeтскiй читатель, получившiй изъ библiотеки томъ Достоевскаго или Гончарова, не имeетъ никакихъ шансовъ этого тома не спереть. Такъ бывало и со мной, но я считалъ, что это только индивидуальное явленiе:

Придетъ нeкая Марья Ивановна и увидитъ на столe, скажемъ, "Братьевъ Карамазовыхъ":

-- И. Л., голубчикъ, ну, только на два дня, ей, Богу, только на два дня, вы все равно заняты... Ну, что вы въ самомъ дeлe -- я вeдь культурный человeкъ! Послeзавтра вечеромъ обязательно принесу...

Дней черезъ пять приходите къ Марьe Ивановнe...

-- Вы ужъ, И. Л., извините, ради Бога... тутъ заходилъ Ваня Ивановъ... Очень просилъ... -- Ну, знаете, неудобно все-таки не дать: наша молодежь такъ мало знакома съ классиками... Нeтъ, нeтъ, вы ужъ не безпокойтесь, онъ обязательно вернетъ, я сама схожу и возьму...

Еще черезъ недeлю вы идете къ Ванe Иванову. Ваня встрeчаетъ васъ нeсколько шумно:

-- Я уже знаю, вы за Достоевскимъ... Какъ же, прочелъ... {285} Очень здорово... Эти старички -- умeли, сукины дeти, писать... Но, скажите, чего этотъ старецъ...

9 Шахматъ не люблю по чисто "идеологическимъ причинамъ": они чрезвычайно широко были использованы для заморачиванiя головъ и отвлеченiя оныхъ отъ, такъ сказать, политики. Теперь -- въ этихъ же цeляхъ и по совершенно такой же системe используется, скажемъ, фокстротъ: чeмъ бы дитя не тeшилось, лишь бы eсть не просило...