Россiя въ концлагерe - Иван Солоневич

Никакой "цeльной банды", конечно, и въ поминe не было -- наоборотъ, въ сущности, всe стали на его, Пиголицы, защиту. Но подъ бандой Пиголица разумeлъ, видимо, весь "старый мiръ", который онъ когда-то былъ призванъ "разрушить"; да и едва-ли Пиголица находился въ особенно вмeняемомъ состоянiи.

-- Та-акъ, -- продолжалъ онъ, -- по старому режиму, значитъ, дeйствуете...

-- При старомъ режимe, дорогая моя пташечка Пиголица, -- снова затараторилъ Ленчикъ, -- ни въ какомъ лагерe ты бы не сидeлъ, а уважаемый покойничекъ, папаша твой то-есть, просто загнулъ бы тебe въ свое время салазки, да всыпалъ бы тебe, сколько полагается.

"Салазки" добили Пиголицу окончательно. Онъ осeкся и стремительно ринулся къ полочкe съ инструментами и дрожащими руками сталъ вытаскивать оттуда какое-то зубило. "Ахъ, такъ салазки, я вамъ покажу салазки". Юра протиснулся какъ-то между нимъ и полкой и дружественно обхватилъ парня за плечи...

-- Да, брось ты, Сашка, брось, не видишь что-ли, что ребята просто дурака валяютъ, разыгрываютъ тебя...

-- Ага, разыгрываютъ, вотъ я имъ покажу розыгрышъ...

Зубило было уже въ рукахъ Пиголицы. На помощь Юрe бросились Середа и я...

-- Разыгрываютъ... Осточертeли мнe эти розыгрыши. Всякая сволочь въ носъ тыкаетъ: дуракъ, выдвиженецъ, грабитель... Что, грабилъ я тебя? -вдругъ яростно обернулся онъ къ Акульшину.

-- А что, не грабилъ?

-- Послушай, Саша, -- нeсколько неудачно вмeшался Юра, -- вeдь и въ самомъ дeлe грабилъ. На хлeбозаготовки вeдь eздилъ?

Теперь ярость Пиголицы обрушилась на Юру.

-- И ты -- тоже. Ахъ, ты, сволочь, а тебя пошлютъ, такъ ты не поeдешь. А ты на какомъ хлeбe въ Берлинe учился? Не на томъ, что я на заготовкахъ грабилъ? {289}

Замeчанiе Пиголицы могло быть вeрно въ прямомъ смыслe и оно безусловно было вeрно въ переносномъ. Юра сконфузился.

-- Я не про себя говорю. Но вeдь Акульшину-то отъ этого не легче, что ты -- не самъ, а тебя посылали.

-- Стойте ребята, -- сурово сказалъ Середа, -- стойте. А ты, папашка, послушай: я тебя знаю. Ты въ третьей плотницкой бригадe работалъ?

-- Ну, работалъ, -- какъ-то подозрительно отвeтилъ Акульшинъ.

-- Новое зданiе ШИЗО строилъ?

-- Строилъ.

-- Заставляли?

-- А что, я по своей волe здeсь?

-- Такъ какая разница: этого паренька заставляли грабить тебя, а тебя заставляли строить тюрьму, въ которой этотъ паренекъ сидeть, можетъ, будетъ? Что, своей волей мы тутъ всe сидимъ? Тьфу, -- свирeпо сплюнулъ Середа, -вотъ, мать вашу... сволочи, сукины дeти... Семнадцать лeтъ Пиголицу мужикомъ по затылку бьютъ, а Пиголицей изъ мужика кишки вытягиваютъ... Такъ еще не хватало, чтобы вы для полнаго комплекта удовольствiя еще другъ другу въ горло и по своей волe цeплялись.. Ну, и дубина народъ, прости Господи. Замeсто того, чтобы раскумекать, кто и кeмъ васъ лупитъ -- не нашли другого разговору, какъ другъ другу морды бить... А тебe, хозяинъ, -- стыдно, старый ты мужикъ, тебe ужъ давно бы пора понять.

-- Давно понялъ, -- сумрачно сказалъ Акульшинъ.

-- Такъ чего же ты въ Пиголицу вцeпился?

-- А ты видалъ, что по деревнямъ твои Пиголицы дeлаютъ?

-- Видалъ. Такъ что, онъ по своей волe?

-- Эхъ ребята, -- снова затараторилъ Ленчикъ, -- не по своей волe воробей навозъ клюетъ... Конечно, ежели потасовочка по хорошему отъ добраго сердца, отчего же и кулаки не почесать... а всамдeлишно за горло цeпляться никакого расчету нeтъ.

Юра за это время что-то потихоньку втолковывалъ Пиголицe.

-- Ну и хрeнъ съ ними, -- вдругъ сказалъ тотъ. -- Сами же, сволочи, все это устроили, а теперь мнe въ носъ тычутъ. Что -- я революцiю подымалъ? Я совeтскую власть устраивалъ? А теперь, какъ вы устроили, такъ гдe я буду жить? Что я въ Америку поeду? Хорошо этому, -- Пиголица кивнулъ на Юру, -онъ всякiе тамъ языки знаетъ, а я куда дeнусь? Если вамъ всeмъ про старый режимъ повeрить, такъ выходитъ, просто съ жиру бeсились, революцiи вамъ только не хватало... А я за кооперативный кусокъ хлeба, какъ сукинъ сынъ, работать долженъ. А мнe, чтобы учиться, такъ послeднее здоровье отдать нужно, -- въ голосe Пиголицы зазвучали нотки истерики... -- Ты что меня, сволочь, за глотку берешь, -- повернулся онъ къ Акульшину, -- ты что меня за грудь давишь? Ты, сукинъ сынъ, не на пайковомъ хлeбe росъ, такъ ты меня, какъ муху, задушить можешь. Ну и души, мать твою... души... -- Пиголица судорожно сталъ разстегивать воротникъ своей рубашки, застегнутой не пуговицами, а веревочками... -- Нате, {290} бейте, душите, что я дуракъ, что я выдвиженецъ, что у меня силъ нeту, -- нате, душите...

Юра дружественно обнялъ Пиголицу и говорилъ ему какiя-то довольно безсмысленныя слова: да брось ты, Саша, да ну ихъ всeхъ къ чертовой матери: не понимаютъ, когда можно шутить -- и что-то въ этомъ родe. Середа сурово сказалъ Акульшину:

-- А ты бы, хозяинъ, подумать долженъ, можетъ, и сынъ твой гдe-нибудь тоже такъ болтается... Ты, вотъ, хоть молодость видалъ, а они -- что? Что они видали? Развe отъ хорошей жизни на хлeбозаготовки перли? Развe ты такимъ въ двадцать лeтъ не былъ? Сидeлъ ты въ лагерe? Помочь парню надо, а не за глотку его хватать.

-- Помочь? -- презрительно усмeхнулся Пиголица. -- Помочь? Много вы тутъ мнe помогли?..

-- Не трепись, Саша, зря... Конечно, иногда, можетъ, очень ужъ круто заворачивали, а все же вотъ подцeпилъ же тебя Мухинъ, и живешь ты не въ баракe, а въ кабинкe, и учимъ мы тебя ремеслу, и вотъ Юра съ тобою математикой занимается, и вотъ товарищъ Солоневичъ о писателяхъ разсказываетъ... Значитъ -- хотeли помочь...

-- Не надо мнe такой помощи, -- сумрачно, но уже тише сказалъ Пиголица.

Акульшинъ вдругъ схватился за шапку и направился къ двери:

-- Тутъ одна только помощь: за топоръ -- и въ лeсъ.

-- Постой, папашка, куда ты? -- вскочилъ Ленчикъ, но Акульшина уже не было. -- Вотъ совсeмъ послeзала публика съ мозговъ, ахъ, ты Господи, такая пурга... -- Ленчикъ схватилъ свою шапку и выбeжалъ во дворъ. Мы остались втроемъ. Пиголица въ изнеможенiи сeлъ на лавку.

-- А, ну чего къ.... Тутъ все равно никуда не вылeзешь, все равно пропадать. Не учись -- съ голоду дохнуть будешь, учись -- такъ все равно здоровья не хватитъ... Тутъ только одно есть: чeмъ на старое оглядываться -лучше ужъ впередъ смотрeть: можетъ быть, что-нибудь и выйдетъ. Вотъ -пятилeтка...

Пиголица запнулся: о пятилeткe говорить не стоило...

-- Какъ-нибудь выберемся, -- оптимистически сказалъ Юра.

-- Да ты-то выберешься. Тебe -- что. Образованiе имeешь, парень здоровый, отецъ у тебя есть... Мнe, братъ, труднeе.

-- Такъ ты, Саша, не ершись, когда тебe опытные люди говорятъ. Не лeзь въ бутылку со своимъ коммунизмомъ. Изворачивайся...

Пиголица въ упоръ уставился на Середу.

-- Изворачиваться, а куда мнe прикажете изворачиваться? -- Потомъ Пиголица повернулся ко мнe и повторилъ свой вопросъ: -- Ну, куда?

Мнe съ какой-то небывалой до того времени остротой представилась вся жизнь Пиголицы... Для него совeтскiй строй со всeми его украшенiями -единственно знакомая ему соцiальная среда. Другой среды онъ не знаетъ. Юрины разсказы о Германiи 1927-1930 года оставили въ немъ только спутанность мыслей, {291} спутанность, отъ которой онъ инстинктивно стремился отдeлаться самымъ простымъ путемъ -- путемъ отрицанiя. Для него совeтскiй строй есть исторически данный строй, и Пиголица, какъ большинство всякихъ живыхъ существъ, хочетъ приспособиться къ средe, изъ которой у него выхода нeтъ. Да, мнe хорошо говорить о старомъ строe и критиковать совeтскiй! Совeтскiй для меня всегда былъ, есть и будетъ чужимъ строемъ, "плeномъ у обезьянъ", я отсюда все равно сбeгу, рано или поздно сбeгу, сбeгу цeной любого риска. Но куда идти Пиголицe? Или, во всякомъ случаe, куда ему идти, пока миллiоны Пиголицъ и Акульшиныхъ не осознали силы организацiи единства?

Я сталъ разбирать нeкоторыя -- примeнительно къ Пиголицe -- теорiи учебы, изворачиванiя и устройства. Середа одобрительно поддакивалъ. Это были приспособленческiя теорiи -- ничего другого я Пиголицe предложить не могъ. Пиголица слушалъ мрачно, ковыряя зубиломъ столъ. Не было видно -- согласенъ ли онъ со мною и съ Середой, или не согласенъ.

Въ кабинку вошли Ленчикъ съ Акульшинымъ...

-- Ну вотъ, -- весело сказалъ Ленчикъ, -- уговорилъ папашку. Ахъ, ты, Господи...

Акульшинъ потоптался.

-- Ты ужъ, парнишка, не серчай... Жизнь такая, что хоть себe самому въ глотку цeпляйся.

Пиголица устало пожалъ плечами.

-- Ну, что-жъ, хозяинъ, -- обратился Акульшинъ ко мнe, -- домой что ли поeдемъ. Такая тьма -- никто не увидитъ...

Нужно было eхать -- а то могли бы побeгъ припаять. Я поднялся. Попрощались. Уходя, Акульшинъ снова потоптался у дверей и потомъ сказалъ:

-- А ты, парнекъ, главное -- учись. Образованiе -- это... Учись...

-- Да, ужъ тутъ -- хоть кровь изъ носу... -- угрюмо отвeтилъ Пиголица... -- Такъ ты, Юрка, завтра забeжишь?

-- Обязательно, -- сказалъ Юра.

Мы вышли.

НА ВЕРХАХЪ

ИДИЛЛIЯ КОНЧАЕТСЯ

Наше -- по лагернымъ масштабамъ идиллическое -- житье на третьемъ лагпунктe оказалось, къ сожалeнiю, непродолжительнымъ. Виноватъ былъ я самъ. Не нужно было запугивать завeдующаго снабженiемъ теорiями троцкисткаго загиба, да еще въ примeненiи оныхъ теорiй къ полученiю сверхударнаго обeда, не нужно было посылать начальника колонны въ нехорошее мeсто. Нужно было сидeть, какъ мышь подъ метлой и не рипаться. Нужно было сдeлаться какъ можно болeе незамeтнымъ... {292}