Стихотворения и поэмы - Ярослав Смеляков

353. «Дорогой жизни долго я шагал…»

Дорогой жизни долго я шагали вот уже почтенным мужем стал.Вдали, вдали, меж гор и средь степей,остались годы юности моей.

Есть у казахов старый разговор,что, дескать, время действует, как вор,и каждый месяц или каждый годто то, то это у тебя крадет.

Ход времени, желая честным быть,я не могу и не хочу хулить.Я этих слов не стану повторять —несправедливо время упрекать.

Ты, моего не погасив огня,взяло стихи и песни у меня,но их отнюдь не бросило во мгле,а подарило людям и земле.

Пусть у меня пробилась седина —зато листва деревьев зелена.И есть цветенье юности моейв цветении предгорий и степей.

Теченье лет, что прожил человек,повторено теченьем новых рек,волненье мысли яростной моейесть в волнах нами созданных морей.

Земля моя! Железо и цветы!Я постарел — помолодела ты.Но молодость ушедшую свою,Республика, в тебе я узнаю.

Гали Орманов

351 НЕЗАБЫВАЕМЫЙ ДЕНЬ

Мы в город, едва различимый вдали,шагая с трудом, наконец-то вошли,как словно бы тот сирота-верблюжонок,что еле плетется в дорожной пыли.

Нестройно по теплым с утра мостовыммы шли босиком за вожатым своим,прохожие сразу же нас понималипо грязным рубахам и шапкам худым.

В том доме, куда привели сорванцов,ютилось немало таких же мальцов,и вскоре уже на дворе мы шумели,все в белых рубашках, как стайка птенцов.

Я в первый же день, беззащитен и мал,впервые лицо Ильича увидал,почувствовал в нем доброту и защитуи сразу сильней и уверенней стал.

Он прямо глядел на меня, как живой,дыша теплотой и светясь добротой.И, солнцем улыбки его согреваясь,забыл я, что был до сих пор сиротой.

355. ПЛАЧУЩАЯ ДЕВУШКА

Два тюка на верблюде,путь дымится песком.Едет девушка в люди,в незнакомый ей дом.

Едет, бедная, грустно,мысли душу когтят,слезы — крупные бусы —на ресницах блестят.

«Ах, невеста-бедняжка,видно, ей тяжело!..Не воротится пташкапод родное крыло».

Много праздных советовраздается в пути:«От дороги от этойникому не уйти…»

Все ее по дорогеутешают кругом:«Будешь жить без тревогиза таким богачом!»

Но она в огорченьеслезы льет второпях,—что ей в тех утешеньях,что ей в этих словах?

Что ей скот и халаты,если страшен навектот чужой, бородатый,дряхлый тот человек?!

356. ПЯТИДЕСЯТИЛЕТИЕ

Полвека я не без трудауже прошел путем крутым,но для народа навсегдахочу остаться молодым.

Пускай приметна седина —примет я этих не боюсь:ведь для тебя, моя страна,я только сыном остаюсь.

И твердо знаю, что и впредь,крепя союз безмолвный наш,ты не позволишь мне стареть,душой погаснуть мне не дашь.

Я у тебя еще в долгу.Служить тебе я жизнью рад.Быть лежебокой не могу,хоть мне уже и пятьдесят.

Пусть не иссякнут никогдалюбовь и труд — всё, чем горжусь.Я, словно мальчик, сквозь годак тебе, как к матери, тянусь.

Халижан Бекхожин

357. ГОЛОС РОССИИ

Когда еще был я мальчишкой вихрастым,любви и поэзии вовсе не знал,дыша учащенно и радостно, частоверхом по степи я, как ветер, скакал.

Однажды в ту пору, в то давнее время,костер я увидел в родимых краяхи вдруг услыхал, придержав свое стремя,как пел о любви седовласый казах.

Откуда пришла, появилась откудаты, русская песня, в безбрежье степей?Письмо русской девушки — это ль не чудо!поет по-казахски степной соловей.

Глаза старика застилались туманом,мерцали волшебные вспышки огня,и женщина с именем русским Татьяна —любовь и стихи — покорила меня.

С тех пор эта песня не раз мне звучала,и слышало радостно ухо мое,как эхом весенняя степь повторялапротяжные, нежные строки ее.

Слыхал я, как пели с волненьем глубокимв колхозных аулах, в счастливом краюджигиты степей для подруг черноокихпосланье Татьяны, как песню свою.

Я знаю, как в пору цветенья ромашки,в ту пору, когда зацветает трава,влюбляются вслед за Татьяной казашкии шепчут ее золотые слова.

Абай наш, мы трижды тебе благодарныза то, что ты русское слово любили щедрой рукою, как свет лучезарный,поэзию Пушкина нам подарил.

Наш Пушкин! Еще в те далекие годы,когда нас в оковах держал произвол,ты с песней любви и стихами свободыв казахскую степь, словно к братьям, пришел.

Народ мой тебя с восхищением слушал:ты мыслью казахскую мысль разбудил,ты русское сердце и русскую душу,как двери в свой дом, перед нами раскрыл.

Нет равного Пушкину в мире поэтаи песен, которые так бы цвели,как нету на свете прекраснее этой,родившей нам Пушкина, русской земли.

Джубан Мулдагалиев

358. МАЛЫЙ ТУРКСИБ

(Поэма)

Сегодня исполнилось мне тридцать шесть.Не хочется мне в самохвальщики лезть,но нашей Республики быть одногодком —большая удача, немалая честь.

Не зря для меня эти годы прошли:они не растаяли где-то вдали,они раскрывались, подобно тюльпанам,как дети большого семейства, росли.

Я сути своей биографии рад.Пусть зрелые песни сегодня звучат —всю жизнь вспоминая, их честно слагаю,как бывший юнец и бывалый солдат.

В степи я родился, в степи подрастал,в степи из ребенка мальчишкою стал —на палке своей, оседлав ее лихо,по пояс в цветах, словно всадник, скакал.

Я знал твою землю, раздольный мой край,учился красотам твоим невзначай.Но были совсем неизвестны мне в детствени пламенный Пушкин, ни мудрый Абай.

Минувшее детство я вспомнить готовкак детство снегов и как детство цветов,—ведь некому было дарить мне в ту порукрылатых машин, заводных поездов.

А впрочем, мы вправе сказать без стыда:их нашей стране не хватало тогда —не много летало вверху самолетов,не часто ходили внизу поезда.

В те годы лишений и классовых битвбыл Павлик Морозов врагами убит.Недаром, как мать, это детское имядоныне страна с уваженьем хранит.

Мой край небогатый стал краем стальным,бегут эшелоны один за другим.Прими же, Республика, эту поэму,как малую дань достиженьям твоим.

Где горная речка и ночью и днемворочает камни в стремленье своем,как девичий стан, извивается в пляске,звенит, словно белая цепь, серебром;

где шалью зеленой весна поскорейукрыла прямые стволы тополей;где в солнечном мареве мог ты услышатьлишь гам ребятишек да гогот гусей, —

сегодня спешит и толчется народ,торопится юркий пробиться вперед,и, гомон парадной толпы покрывая,как тот петушок, паровозик орет.

Спеша поскорее на голос гудка,до всех доносящийся издалека,нестройно колышатся кепки и шляпы,торопятся ситцы, мелькают шелка.

Отцы или деды ведут малышей,держа их ручонки в ручище своей.Сынок мой в рукав уцепился и тянет:«Ну, папа, иди же за мной побыстрей!»

Тут город — не жаль для детей ничего! —построил дорогу для детства всего.Ее окрестили мы Малым Турксибом,как сына Турксиба большого того.

Так детскую город дорогу открыл.И я на открытии с мальчиком был.Со щедростью воина Павлик Морозовей славное имя свое подарил.

…В наполненный светом и гомоном зал,на слет пионеров я как-то попал,—меня, журналиста, послала газета,чтоб я информацию краткую дал.

Я слушал, среди размышлений своих,задорных девчурок, мальчишек лихих.Дорогу железную — ишь вы какие! —они предлагали построить для них.

Я думал с усмешкой: чего у них нет?Дворцы и театры, кино и балет.А мы в наши детские годы не зналини досыта хлеба, ни вдосталь конфет.

Не то позавидовал я ребятне,не то обозлился, бурча в стороне,но, в общем, как помнится, их предложеньев блокнот не хотелось записывать мне.

Однако же мой молчаливый загиб,безмолвно рожденный, бесславно погиб.Решение вынесли люди большие:построить для маленьких Малый Турксиб.

В тот год, замышляя большие дела,страна моя в гору решительно шла —огромная карта Советской Россиифлажками строительств покрыта была.

Наш Малый Турксиб был действительно мал.Никто его делом большим не считал,и в Главный Закон пятилетнего плана,средь строек других он — увы! — не попал.

Ответьте — обида уместна ли тут?Кипит, вдохновляемый юностью, труд.Строители в парке казахской столицысмолистые шпалы под рельсы кладут;

растет, поднимается детский вокзал,уже он похожим на здание стал.И взрослый и юноша — с радостью каждыйстроительству лепту посильную дал.

Уже семафоры прямые торчати рельсы под утренним солнцем блестят.Огнем пионерские галстуки вьются,и кепки рабочие в воздух летят.

Стоит, окруженный веселой толпой,смущенный вниманьем путеец седой.Все знают, что строил он оба Турксиба:для маленьких — Малый, для взрослых —                                                                           Большой.

Мужчины и мальчики рядом стоят,наполнен у каждого радостью взгляд…Как вдруг произнес со столба репродуктор:«Пхеньян. Чужеземцы столицу бомбят».

И сразу, мгновенно в аллеях сквозныхвеселье угасло и гомон затих.И матери, нежно прижав ребятишек,задумались тихо о детях чужих.

В Корее свинцовая хлещет метель,разят пулеметчики мирную цель;и мать, обезумев от слез, обнимаетпустую, как брошенный дом, колыбель.

В пылающем небе фугаски визжат,мосты от прямых попаданий горят,а возле железной дороги, в ожогах,скелеты вагонов безмолвно лежат.

Проклятая бомба разрушила дом,где песни писались за низким столом, —лишь только случайно листок обгоревшийтрепещет, как траурный флаг, над окном.

Наемники землю калечат и жгут,но песню они никогда не убьют,—недаром же красную песнь Тё Ги Ченабойцы, словно знамя, в атаку несут.

Вы били бандитов и будете бить.Не будут они по Корее ходить.Наемным штыком, интервентскою пулейнарод возрожденный нельзя подавить!

Корея похожа на крепость в дыму.Свободу она не отдаст никому.Народ-богатырь утвердился в окопе,сынишки подносят патроны ему.

Так думали все мы, потупивши взор,чуть слышно прохладою веяло с гор.И голубь, паривший над утренним парком,спустился, как символ, на наш семафор.

Толпа разлилась, как весной Сырдарья,всем встречным, без счету, улыбки даря.Как ярмарка радости — гомон вокзала,и льется из солнца поток янтаря.

Глядит с восхищеньем мой резвый сынок —вокзал, по его представленьям, высок.Но я-то, конечно, отлично заметил,что он словно спичечный тот коробок.

И всё же он дорог мне, этот вокзал.С годами я, видно, бесстрастным не стал:далекая юность припомнилась сразу,твои семафоры и рельсы, Урал.

Но вот пассажиры к вагонам идут.Взойти по ступенькам — не маленький труд.Иной по пути отдыхает три раза,а все остальные томительно ждут.

Но я на ребят не гляжу свысока —решительность их мне мила и близка:они бы на ИЛы вскарабкались так же,да нет для детей самолетов пока.

Слегка растерявшись от крика ребят,старик со старухой поодаль стоят.Но вот и они поднялись по ступенькам,держа на руках круглолицых внучат.

Один по перрону, от страха далек,степенно шагает мой малый сынок.С игрушками схожи вагончики эти,а сам паровоз-то всего с ноготок!

Девчурка с огромным букетом в рукахстоит и смеется в открытых дверях.И алою бабочкой бант кумачовыйтрепещет от ветра в ее волосах.

Но вот и дежурная с желтым жезломсурово шагает в убранстве своем,и волосы детства под красной фуражкойпо-взрослому стянуты крепким узлом.

Я, право, хоть час любоваться готовработою маленьких проводников:с трудом поднимают они карапузов,с почтеньем подсаживают стариков.

Звонок! Настоящий вокзальный звонок!Перронные зрители хлынули вбок.И громко, вовсю, закричал паровозик,как утром, со сна, молодой петушок.

Перрон провожает нестройной толпой,желая удачи в дороге большой —пускай поглядят на далекие землии благополучно вернутся домой!

Мы едем! Свисти, паровозик, гуди!Мои размышленья бегут впереди.Я вовсе не мальчик, — скажи, отчего жеволнением стиснуто сердце в груди?

Ведь я в путешествиях трудных бывал,не раз в самолетах высоких летали слышал походные марши оркестров,когда еще в тесных пеленках лежал.

Я землю не только видал из окна —тебя я изъездил, большая страна.Мальчишкой скакал я, как всадник, на палке,а в юности смело седлал скакуна.

Я все свои годы в движении был:ходил на охоту, в походы ходил,по заводям тихим и вертким стремнинам,средь гребней кипящих размашисто плыл.

На Яике бурном, отсюда вдали,в садах мои юные годы прошли.Я слышал, как трактор советский заставилзабиться уснувшее сердце земли.

В далеких пределах я с армией был,на жестких подошвах мозоли набил.Дорожные камни, отроги Европы,я вас и до нынешних дней не забыл…

Нельзя было нам от других отставать,пришлось широко нам по жизни шагать.Когда замерзали мы в зимних метелях,к груди прижимала нас Родина-мать.

Весеннее время и грозный морозя вместе с народом своим перенес,и этот пример завещаю сынишке:хочу, чтобы он по-отцовскому рос.

…Заливисто наш паровозик свистит,за окнами зелень неспешно бежит.Со мною в вагоне, немного поодаль,тот самый старик со старухой сидит.

Гляжу я любовно на старцев седых —они молодеют среди молодых,и меньше, мне кажется, стало морщинокна лицах смущенно-торжественных их.

Старик-горожанин, а может, степняк,не может насытиться счастьем никаки часто к своим обращается внукамс одним неизменным вопросом: «Ну, как?»

Как будто он, радуясь сердцем простымтому, что мы лихо по рельсам бежим,боится, что это свистящее чудоне так, как хотелось бы, нравится им,

А возле окна черноокий джигитс красавицей златоволосой стоит,и что-то ей на ухо шепчет неслышно,и только в лицо ее нежно глядит.

О чем он красавице может шептать?Откуда об этом могу я узнать?И кто же осмелится встать меж влюбленных,рискуя огонь их сердец испытать?

А шумные стайки довольных детейживут, как положено, жизнью своей:у окон открытых нестройно теснятсяи спорят — всё громче и всё веселей.

Сквозь гул, монотонный и слитный сперва,отдельные я различаю слова:«Ребята! Кто эту дорогу построил?»— «Москва!»— «Вот придумал!»«Конечно, Москва!»

А вдоль полотна, ожидая с утра,стоят пешеходы, снует детвора,и все нам приветственно машут руками,кидают цветы, восклицают «ура»!

Опять со стараньем гудит паровоз,мелькает листва тополей и берез.«Ребята! Кто эту дорогу построил?»Хочу я парнишке ответить всерьез.

Совсем не намерен рубить я сплеча.Что толку — ответить ему сгоряча.И вот предо мною уже возникаетживое, большое лицо Ильича.

Он вместе со мною всю жизнь мою был —всегда в своем сердце его я хранил.Истории занавес медленно взвился —и прошлое родины тихо открыл:

шакалами царскими Саша убит,повешен и в землю глухую зарыт.«К победе пойдем мы другою дорогой», —вчерашний курчавый малыш говорит.

Ему зачинателем быть суждено.Пускай над Россиею небо темно —из искры одной возгорается пламя,и вот уже землю объяло оно!

Ильич нашу партию в битвы ведет.Он всех вдохновляет и всё создает.О ты, Революция пятого года!Великий Октябрь и великий народ!

Он сам, хоть опавшие щеки бледны,стоит у кормила гражданской войныи сам подымает тяжелые бревнана первом субботнике нищей страны.

Я вижу, хоть времени много прошло,как он, излучая глазами тепло,засунув подвижные руки в карманы,склонился над картой большой ГОЭЛРО.

А память всё дальше и дальше ведет.Иная картина пред нами встает:украшена скромно зеленая елка,Ильич вместе с Крупской в гостях у сирот.

В тот вечер — хоть этого я не слыхал —он с шумным азартом детей развлекал,и, сидя меж ними, об этой дороге,конечно же, он ребятне рассказал.

Тюрьма и подполье. Семнадцатый год.Развернутый фронт всенародных работ.От ленинской жизни, от слов Ильичевыхи эта дорога начало берет!

С ГРУЗИНСКОГО