Стихотворения и поэмы - Ярослав Смеляков

СМОЛЕНСК

Давайте вспомним о Смоленске.Он в списке городов других —как тихий житель деревенский —среди рабочих разбитных.

Тебя я, пусть немного, знаю,гляжусь в тебя издалека,столица русская льняная,юдоль лопаты и штыка.

Там, где шумят леса глухие,полей и перелесков тишь,валы насыпав земляные,ты пол-России сторожишь.

Его холмы стоят, как надо,всю ночь горят его огни.Пускай тут вовсе нету кладов,а только кладбища одни.

Он славных подвигов предтеча,ему история мила.Когда идет поодаль сеча,его гудят колокола.

Он неторопко дело знает,без похвальбы и без хулы.И перья медные роняютнад ним залетные орлы.

КОМСОМОЛЬЦЫ САМОЙ РОССИИ

Я приятности нахожув том, что, словно бы голубица,с легким шелестом прохожучерез таможни и границы.

Ведь во время войны не так, —без улыбочек, без идиллий,развивая огонь атак,в эти местности мы входили.

Знают Со́фия и Белград,помнят люди немолодые,где под камнем могильным спяткомсомольцы самой России.

На войну уходя сперва,не успели они жениться;их единственная вдова —наша северная столица.

Гул тогдашней войны затих,но она всё, как подобает,обручальных колец своихс пальцев каменных не снимает.

ДАВНИХ ДНЕЙ ГЕРОИНИ

Где вы ходите ныне?Потерялся ваш след,давних дней героини,слава старых газет.

Помню вас на плакатахв красном мареве словтех далеких тридцатых,переломных годов.

На делянках артели,на трибунах большихвы свое отзвенели,голоса звеньевых.

Сделав главное дело,дочки нашей землииз высоких пределовнезаметно сошли.

Возвратились беглянкииз всеобщей любвина свои полустанки,в сельсоветы свои.

И негромко, неслышноснова служат странепод родительской вишней,от столиц в стороне.

Их недолгую славуи тогдашний почетсмутно помнит державасредь новейших забот.

Но, однако ж, бывает,что под праздник она,засветясь, называеттех подруг имена.

ТИПОГРАФИЯ

Без промедленья и опаски,как в марте трепетный апрель,я слышу запах типографскийхотя б за тридевять земель.

Я чую мокрые страницыночного позднего труда,как словно старая волчицаовечьи мирные стада.

Неповторимо и повторнонавеки обожаю яцех типографии наборныйи стук вечернего литья.

Недавно ездя по Востоку,куда отправил нас журнал,я свет увидел одинокийи в типографию попал.

Здесь набирала буквы с толком,от удовольствия шепча,широкоскулая монголкав халате с братского плеча.

Халат как раз такой окраски —он лучше выглядеть не стал —я в той бригаде типографскойв туманной юности таскал.

Как будто здесь, в степи прогоркшей,его я скинул сгорячаи отдал ей, как шуба Оршедарилась с царского плеча.

ПРИЗЫВНИК

Под пристани гомон прощальныйв селе, где обрыв да песок,на наш теплоходик недальнийс вещичками сел паренек.

Он весел, видать, и обижен,доволен и вроде как нет, —уже под машинку острижен,еще по-граждански одет.

По этой-то воинской стрижке,по блеску сердитому глазмы в крепком сибирском парнишкесолдата признали сейчас.

Стоял он на палубе сирои думал, как видно, что онот прочих речных пассажировнезримо уже отделен.

Он был одинок и печаленсреди интересов чужих:от жизни привычной отчалил,а новой еще не достиг.

Не знал он, когда между намистоял с узелочком своим,что армии красное знамяуже распростерлось над ним.

Себя отделив и принизив,не знал он, однако, того,что слава сибирских дивизийуже осенила его.

Он вовсе не думал, парнишка,что в штатской одежке у насвоенные красные книжкитихонько лежат про запас.

Еще понимать ему рано,что связаны службой однойвеликой войны ветераныи он, призывник молодой.

Поэтому, хоть небогато —нам не с чего тут пировать,—мы, словно бы младшего брата,решили его провожать.

Решили хоть чуть, да отметить,хоть что, но поставить ему.А что мы там пили в буфете,сейчас вспоминать ни к чему.

Но можно ли, коль без притворства,а как это есть говорить,каким-нибудь клюквенным морсомсолдатскую дружбу скрепить?

УТРЕННЯЯ ГЛАВА

Я увидал на той неделе,как по-солдатски наравнечетыре сверстника в шинеляхкопали землю в стороне.

Был так приятен спозаранкурумянец этих лиц живых,слегка примятые ушанки,четыре звездочки на них.

Я вспомнил пристально и зоркосквозь развидневшийся туманту легендарную четверкуи возмущенный океан.

С каким геройством непрестаннымот человечества вдалисолдаты эти с океаномборьбу неравную вели!

С неиссякаемым упорством,не позабытым до сих пор,свершалось то единоборство,не прекращался тяжкий спор.

Мы сразу их назвали сами,как разумели и могли,титанами, богатырямии чуть не в тоги облекли.

Но вскоре нам понятно стало,что, обольщавшие сперва,звучат неверно, стоят маловысокопарные слова.

И нам случилось удивиться,увидевши в один из днейне лики строгие, а лицасвоих измученных детей,

обычных мальчиков державы,сумевших в долгом том путижестокий труд и бремя славыс таким достоинством нести.

МОНТАЖНИКИ

В своих пристрастьях крайне стойкий,не покидая главный класс,я побывал на Братской стройкеи даже, помнится, не раз.

На эстакаде, без подначки,стоял я, сын других времен,как землекоп с дощатой тачкоймеж металлических колонн.

И как-то сдуру — между нами —совсем не к месту позабыл,что этой станции фундаментя сам с друзьями заложил.

Но всё равно, потом и сразу,среди чудес и пустяков,меня прельстили верхолазыв разводьях вешних облаков.

Они, ходя обыкновенно,не упуская ничего,вели второй монтаж вселеннойне плоше бога самого.

Им на земле уже неловко,они обвыклись в небесах,и звенья цепи для страховкивисят у них на поясах,—

той цепи, что при царской власти,чтоб и бунтарь бессильным был,и на ногах и на запястьяхустало каторжник носил;

той цепи, что в туманной дали,власть отнимая и беря,отцы и деды разорвалиосенней ночью Октября.

ШТОРЫ ИЗ ВЬЕТНАМА

Не на окне,а посредине прямо,близ подмосковныхветок и ветвейбамбуковые шторыиз Вьетнамастучат,колеблясь,в комнате моей.

По вечерами рано на рассвете,среди моихидиллий и забот,колышет ихвоенный дальний ветер,сюда идущийиз других широт.

Не далеко,а чуть не на пороге,зовя в свой крайотмщения и мук,он всё стучит,как барабан тревоги,в моем жилье,оттудова бамбук.

О, эти шторы,зыбкие скрижали!Я не могуи не хочу их снять.Их сколько бырукой ни раздвигали,они всегдасмыкаются опять.

С НЕБА ПАДАЕТ СНЕГ ЗИМЫ