Стихотворения и поэмы - Ярослав Смеляков

МАЯКОВСКИЙ

Из поэтовой мастерской,не теряясь в толпе московской,шел по улице по Тверскойс толстой палкою Маяковский.

Говорлива и широка,ровно плещет волна народаза бортом его пиджака,словно за бортом парохода.

Высока его высота,глаз рассерженный смотрит косо,и зажата в скульптуре ртагрубо смятая папироса.

Всей столице издалекаочень памятна эта лепка:чисто выбритая щека,всероссийская эта кепка.

Счастлив я, что его застали, стихи заучив до корки,на его вечерах стоял,шею вытянув, на галерке.

Площадь зимняя вся в огнях,дверь подъезда берется с бою,и милиция на коняхнад покачивающейся толпою.

меня ни копейки нет,я забыл о монетном звоне,но рублевый зажат билет —всё богатство мое — в ладони.

Счастлив я, что сквозь зимний дымпосле вечера от Музеяв отдалении шел за ним,не по-детски благоговея.

Как ты нужен стране сейчас,клубу, площади и газетам,революции трубный бас,голос истинного поэта!

336. МОЛОДЫЕ ЛЮДИ

(Комсомольская поэма)

Посвящается 50-летию ВЛКСМ

ЛЕТОПИСЕЦ ПИМЕН

С тогдашним временем взаимен,разя бумагу наповал,я в общежитии, как Пимен,твою Историю писал.

И эти смятые скрижали,сказанья тех ушедших дней,пока до времени лежалив спецовке старенькой моей.

И вот сейчас, в начале мая,не позабыв свою любовь,я их оттуда вынимаюи перелистываю вновь.

Я и тогда в каморке душной,перо сжимая тяжело,писал никак не равнодушносвоей страны добро и зло.

И сам на утреннем помосте,с руки не вытерев чернил,под гул гудков, с веселой злостьюдобротно стены становил.

Я юность прожил в комсомолесредь непреклонной прямоты.Мы всюду шли по доброй воле,но без особой доброты.

Мы жили все, как было надо,как ждали русские края.…Стол освещая до надсады,не так смиренно, как лампада,горела лампочка моя.

Пускай теперь страницы этии — если выйдет — новый срокмерцаньем трепетным осветиттот отдаленный огонек.

СЕРГЕЙ ЕСЕНИН

Средь почты медленной и малой,когда дороги замело,однажды книжица попалак нам в белорусское село.

Там на обложечке весенней,лицом прекрасен и влюблен,поэт страны Сергей Есенинбыл бережно изображен.

Лишь я один во всей округе,уйдя от мира, тих и мал,под зимний свист последней вьюгиее пред печкою читал.

Поленья, красные вначале,нагревши пламенем жилье,чудесным блеском освещалистраницы белые ее.

Я сам тогда, кусая рукуи глядя с ужасом назад,визжал, как та визжала сука,когда несли ее щенят.

Я сам, оставив эти долы,как отоснившиеся сны,задрав штаны, за комсомоломбежал по улицам страны.

И, озираясь удивленно,всё слушал, как в неранний часдышали рыхлые драчены,ходил в корчаге хлебный квас.

ГУБЕРНСКАЯ РЯЗАНЬ

В начале самом жизни ранней,в краю зеленом, голубом,я жил как раз в самой Рязани,губернском городе большом.

Тогда мне было лет пятнадцать,но я о многом понимал.Мне до сих пор те стогны снятся,хоть я как будто старым стал.

Непритязательно одетый,я жил тобой без суеты,о «Деревенская газета»,юдоль крестьянской бедноты!

Мне жизнь была такая впору.В закутке, бедном и сыром,заметки страшные селькоровя обрабатывал пером.

В дни социальных потрясений,листая книгу и журнал,я позабыл тебя, Есенин,и на Демьяна променял.

Мы блеска тут не наводили,нам было всем не до красот.В село отряды уходилибез барабанов в этот год.

Под солнцем, смутным и невнятным,они из схваток боевыхвезли на розвальнях обратнотела товарищей своих.

Платя за всё предельной мерой,упрятав боль в больших глазах,мы хоронили их на скверахи на недвижных площадях.

Я помню марево печали,и черный снег, и скорбный гул.Шли митинги в промерзшем зале,молчал почетный караул.

КЛАССИЧЕСКАЯ БОРЬБА

Неподалеку, у заставы,как переменная судьба,в заезжем цирке для забавыидет вечерняя борьба.

Как в освещенной круглой сказке,там, под галеркой, далекопотеют мускулы и маски,трещит последнее трико.

Борцов гастрольные повадкивсе в электрической жаре.Лежат могучие лопаткина старой Персии ковре.

Сдавай свой номер, словно бирку,бери потертое пальто.Уже брезент сдирают с цирка,поедет дальше «шапито».

А в поле снежном, за заставой,стучит ружейная пальба,блестит клинок в ладони правой,иная действует борьба.

С врагов сорвав победно маски,на кобылицах без подковиз карабинчиков подпаскив кулацких целятся сынков.

Бранясь и сплевывая смачно,не замечаючи мороз,идет кровавый бой кулачный,не для потехи, а всерьез.

Уже рассвет, а битва длится,стук мерзлых сабель не затих.Ржут и стенают кобылицы,жалея всадников своих.

И по дороге той России,через притихший снеговейустало едут верховые,гоня кулацких сыновей.

ЧУХНОВСКИЙ

Побыв в сумятице московскойсреди звонков и телеграмм,отправлен быстро был Чухновскийпо весям и по городам.

По Совнаркома директивам,чуть огорошен и устал,он выступал перед активоми к пионерам приезжал.

Прошли года чредою длинной,но и сейчас передо мнойна всю Рязань — одна машина,и в ней Чухновский молодой.

Она победно громыхала,и, слыша срочный рокот тот,Рязань, откинув одеяла,к своим окошкам припадалаи выбегала из ворот.

Чухновский молод и прекрасен,хоть невелик совсем на вид.Но где-то там, как символ, «Красин»за ним у полюса стоит.

И перед сценой в главном зале,как бронепоезд на парах,мы вместе с ним опять спасалитебя, «Италия», во льдах.

Ведь меж торосов и обвалов,в тисках ледовых батарейон заложил тогда началовсех наших общих эпопей.

Так эта сдержанная силасвою нам протянула дланьи к громкой славе приобщилатогда губернскую Рязань.

КОМСОМОЛЬСКАЯ ШКОЛА

Москва сзывала в этот годв свои училища и вузыодин трудящийся народ —хозяев истинных Союза.

Забрав паек без праздных слови вынув литер на вокзале,на третьих полках поездовони к столице подъезжали.

Потом в азарте юных лет,не сняв косынки и шинели,теснились возле стенгазет,в аудиториях шумели.

По всем углам родной землии после — по державам мираони отсюдова пошли,плотин и домен командиры.

…И мне учиться срок настал:оставив гранки и селькоров,я в типографию попалпо фезеушному набору.

Москва тогда еще жилаи прежним днем, и в новом стиле:среди гудков — колоколасебе отходную звонили.

Последний нэпман продувнойшагал в домзак угрюмым рейсом,и по булыжной мостовойломовики возили рельсы.

Храня республику труда,глядели влево и направозаставы города тогда,как бы военные заставы.

…Я очень помню тот апрель,тот свет и тьму, тот день московский,когда не в ту, ошибшись, цельотправил пулю Маяковский.

Тут не изменишь ничего,не скажешь что-нибудь особо.Я видел и живым его,и шел замедленно вдоль гроба.

Снимайте шапки перед ним,не веря всем расхожим толкам.Он был глашатаем твоим,наш комсомол и «Комсомолка».

Я жизнь узнал на вкус и веси вспомню, чтоб не упрекали,тот самый шахтинский процесс,что шел тогда в Колонном зале.

Истории — не прекословь,не правь исчезнувшие даты…Об этом «Строгая любовь»была написана когда-то.

Года уходят, как века,необратимо и пространно,как шли в то время облаканад Мавзолеем деревянным.

ИСПЫТАТЕЛЬНЫЙ СРОК