Потерянный рай - Эрик-Эмманюэль Шмитт

блуждали по безбрежным водам. Все неподвижные точки исчезли, вдали не брезжило ничего – разве что беспредельность. Мы не могли считать себя заблудившимися, ибо не существовало ни дороги, ни ориентира. Одно лишь солнце своим восходом и закатом давало нам знак. И зачем? Мы не только не ведали, куда идти, но вдобавок мы дрейфовали, а не плыли; ни одно весло, ни один парус не давали нам возможности направиться в то или иное место.

Судно чудовищно пострадало от бури, и, несмотря на непрестанные попытки Влаама и Барака отремонтировать его, нам грозило кораблекрушение.

После риска эффектной катастрофы на нас надвигалась медленная смерть. Отныне мы вели войну, лишенную зверств и неприятеля. Беспомощные, безвольные и одинокие, мы дрейфовали среди бескрайнего бранного поля, на котором не совершали ни одной атаки.

Если буря – это убийца неистовый, то кораблекрушение – хладнокровный. Методичный, незримый и коварный, он не торопится. Он лукавит, хитрит, упивается нашими нетерпением и нервозностью, которые нас истощают, его радуют наши воспаленные от жажды глотки, наши вопящие от голода желудки. Ни опоздание, ни отсрочка, ни затишье не сбивают его с цели, – наоборот, он наслаждается ими.

Многие из тех, кто стойко продержался в худшие моменты, теперь теряли силы. У них, целиком выложившихся в коротком бою, не осталось энергии на продолжительный. Нагноились раны. Дали о себе знать болезни. Мы обнаружили, что соленая вода не утоляет жажду, – наоборот, делает ее еще настойчивее и неудержимее, заставляет пить снова и снова, от этого жажда лишь сильнее, и получается роковой порочный круг. Обезвоживание убило одного из моих зятьев, который утопился, воспользовавшись ночной тьмой.

К счастью, дожди наполнили некоторые бочки. Смешанная с небесной влагой морская вода немного теряла свою соленость, и наши рты не так сильно горели.

Питание стало еще скуднее. Из распределения продуктов оно превратилось в контроль за дефицитом.

Лишения подтачивали нас. Черты заострялись, тела теряли мышечную массу и жировую прослойку. С этими серыми лицами, побелевшими ртами, потрескавшимися губами, сухими волосами, отечными щеками и покрасневшими веками мы походили на трупы. Все, кроме Нуры, которой, чтобы восстановиться, было довольно яблока, или Дерека и Хама, которых спасала привычка к умеренности. Барак, Тибор и еще несколько обессиленных среди нас, заботясь об остальных, продолжали что-то делать, тогда как большинство погрузилось в летаргию, которая экономила их движения и слова.

Из состояния апатии нас вывела надежда: Озеро двигалось и менялось. Теперь, являя нам плоскую поверхность, оживляемую короткими волнами, оно покрывалось предметами, которые постепенно поднимались из глубин. Бревна, ветки, стволы, разлагающиеся останки животных и ошметки гниющей плоти, уже не имевшие ничего общего с человеческим телом. Ежедневно всплывали разлезшиеся останки и обломки прошлого мира. В смрадной, отравленной зловонием атмосфере мы скитались среди этого мусора. Впрочем, порой то там, то сям мы замечали ветки, на которых сохранились какие-нибудь плоды или отдельные сосновые шишки, из которых мы выковыривали семечки. Барак регулярно погружался в этот глубокий садок с тухлятиной и, бдительно следя, как бы не наглотаться воды, огибая скелеты и заткнув ноздри, чтобы не вдыхать их ядовитых испарений, добывал нам что-нибудь поглодать.

Однажды утром они с Тибором пришли ко мне посоветоваться.

– Ноам, не взяли ли мы на борт вместе с мешками зерна крыс и мышей?

– Почему вы спрашиваете?

– Количество зерна убывает, хотя никто не входит в кладовую, – сказал Тибор.

– Только мы двое, – уточнил Барак. – И оба по очереди следим за входом. В случае нашего отсутствия нас заменяет Влаам.

– Я полностью доверяю Влааму, – заявил Тибор. – Видимо, на борту живут крысы.

– Что? – воскликнул я. – Эти паразиты пируют, когда мы подыхаем с голоду?

Барак понизил голос:

– Ночью, охраняя помещение, я слышал какой-то шум. Правда, я ни разу не вмешивался, ведь все судно трещит по швам. А потом обшарил кладовку сверху донизу, всматривался, ощупывал… Но не обнаружил, где они прячутся.

– Я поставлю на полу ловушки, – подхватил Тибор. – Однако в нынешних обстоятельствах я не желаю тратить хоть крошку съестного!

Я объявил, что ночью спрячусь в хранилище, чтобы застать грызунов.

– Великолепная мысль!

Когда взошла луна, стоявший на часах Барак впустил меня в кладовую, я улегся между мешками и замер, стараясь не шевелиться и надеясь, что мой запах не отпугнет воришек.

Долгое время все было спокойно. Затем я различил тихое поскребывание, не похожее ни на звук коготков бегущих по полу лапок, ни на пережевывание. Однако шум был настойчивым, что свидетельствовало о робком, но тщательном воровстве.

Я медленно и осторожно, стараясь ничего не задеть, подполз поближе. Крысы не почуяли меня, звуки не прекратились.

Я склонился к тому углу, откуда они доносились: кто-то просунул руку в щель перегородки, прорвал мешковину и терпеливо вытаскивал из образовавшегося отверстия зерна.

Вор находился за стеной. Я мог бы мгновенно вспомнить, кто там спит, но этого не потребовалось. Длинная рука имела безошибочно узнаваемую метку – два сросшихся пальца.

Я крепко схватил эту руку. За дощатой перегородкой раздался крик. Рука задергалась, пытаясь освободиться.

– Это Ноам! – прошептал я.

Рука перестала сопротивляться.

– Ты немедленно прекратишь, и я приду к тебе.

Когда я разжал пальцы, рука исчезла за перегородкой.

Я прошел по складу, на сей раз без всякой предосторожности. Барак открыл мне дверь.

– Ну что, поймал крыс? – тихо спросил он.

– Одну-единственную – зато толстую, огромную.

– Нет!

– Дерека.

Ошеломленный Барак онемел. Его дружба с Дереком получила сокрушительный удар. Еще не успев прийти в себя, он пробормотал:

– Он, тот самый, что пичкал нас своими проповедями о круговой поруке и общности интересов? Он, чьи песнопения о том, что надо делиться, уже навязли у нас в зубах? Он, толковавший о добре и зле?

Я двинулся к закутку Дерека. В тот момент, когда я уже собирался войти, Барак окликнул меня:

– Делай, что должно, Ноам! Не дай дружеским чувствам затмить твой разум!

Славный Барак с благородным сердцем! Он продолжал:

– Если ты хочешь, чтобы наша община оставалась единой, накажи злодея, кем бы он ни оказался.

– Это и моя цель.

И я вошел к Дереку.

Сидя на своем ложе, едва заметный в темноте, он прижимал к себе Хама, укачивал его и кормил зернами. Увидев меня, он шепнул:

– Обычно я их для него пережевываю. Так ему легче проглотить. И переварить.

Я мгновенно разгадал избранную Дереком систему защиты и решил посмеяться над этим:

– Крадешь, чтобы прокормить своего сына, Дерек?

Он поднял голову и коварно улыбнулся мне:

– Моего сына? Очень лестно… А я-то думал, что это твой.

После самоотверженности его следующим