Потерянный рай - Эрик-Эмманюэль Шмитт

во время шторма. Мы ухитрялись еще кормить скот, собирая и высушивая плавучие травы, так что я в конце концов забаррикадировал двери, потому что опасался, как бы мои оголодавшие односельчане их не убили. Их молоко оказалось нам нужнее, чем мясо, потому что, помимо моего сына Хама, среди нас находились еще трое маленьких детей.

В глубине соседней клетушки с трудом дышал мой шестилетний племянник Прок. Он лежал в забытьи, скрестив руки на своем непомерно раздувшемся животе, в лице его не были ни кровинки. Сидящий подле него Тибор беспомощно махнул мне и шепнул на ухо:

– Он голоден. Лекарства от этого у меня нет.

– Барак рыбачит.

– Рыбачит? Чтобы добыть что? С тех пор как вода приобрела этот неприятный горьковато-солоноватый привкус, рыба пропала. Можно подумать, что соленая вода отравляет их так же, как и нас!

Не поднимая век, Прок застонал и забеспокоился, тщетно пытаясь найти такое положение, в котором он бы меньше страдал. Я скорбно взирал на мальчонку, чьи мать (моя сестра Абида) и отец утонули во время шторма.

– Сиротство окончательно лишило его сил, – вздохнул я.

– Чтобы расти, детям нужны не только продукты, но и желание глотать пищу. Без любви они растут плохо…

Присев, я погладил пылающую детскую головку:

– Я не могу брать из наших запасов, иначе послезавтра мы все станем такими.

Тибор хлопнул себя по лбу:

– Это невыносимо, Ноам! Я стал целителем не для того, чтобы смотреть, как умирает ребенок.

– А я что, стал вождем, чтобы видеть, как умирает ребенок?

Подошла Мама и попыталась успокоить нас:

– Не тратьте понапрасну силы. Я слежу за ним. Если он умрет, то уж хотя бы у меня на руках.

Она уселась на пол, поджав под себя ноги, и нежно обняла Прока. Тепло ласки? Родной бабушкин запах? Он перестал стонать; его дыхание выровнялось.

Такая перемена меня обнадежила, Мама это заметила и грустно отчитала меня:

– Не обольщайся, Ноам.

Ее глаза наполнились слезами, она склонилась над Проком и вполголоса запела колыбельную.

Меня охватило волнение; я всегда знал эту нежную мелодию, потому что прежде Мама пела ее мне, и вот теперь, слушая ее, я ощущал, как будто мне месяц, год или шесть лет, как моему племяннику. Теперь, став взрослым, я мог оценить чудо, которое представляла собой колыбельная: голос, внимание и нежность были способны сделать так, чтобы с небес низошли покой и доверие.

Вместе с Тибором я отправился на палубу, куда как раз несолоно хлебавши поднимался Барак, ругая на чем свет стоит приставшие к его коже ошметки.

– В этом месиве нет ничего живого!

Голос Нуры задрожал:

– Смотрите!

Протянув руку, она указывала куда-то вдаль. Там била ключом какая-то жидкость. Струя, поначалу плотная, превращалась в облако капелек, которые ненадолго повисали в воздухе, а потом рассеивались. Это явление еще раз повторилось чуть дальше. Фонтаны водяной пыли то и дело возникали над поверхностью.

– Никогда такого не видел, – проворчал Барак.

Вдруг какая-то огромная, наводящая ужас масса гибко вынырнула из волн – некое грандиозное животное, темное, с бесконечной спиной и узкой мордой, размером больше нашего корабля.

Мы затаили дыхание – нам казалось, мы бредим. Движимое невидимой силой чудище, несмотря на свои гигантские габариты, беззвучно прорезало волны. Оно выплюнуло очередной фонтан брызг и снова погрузилось в пучину.

Я в страхе вцепился в перила:

– Это еще что?

Мастодонт появился опять, наполовину высунувшись из воды. Тибор несколько мгновений разглядывал его, а потом провозгласил:

– Большему Озеру – бо́льшая рыба.

– Что? Это рыба?

– А что еще?

Мы покачали головами, постепенно соглашаясь с логикой Тибора, которая пересилила наше отвращение. Он настаивал:

– Меняются пропорции. Если Озеро увеличивается в размерах, то и его обитатели тоже.

– Мы превращаемся в ореховую скорлупу, где живут муравьи! – бросил Барак.

Гигантское существо подтверждало его правоту: стоит ему приблизиться к нам, оно сметет нас, как пушинки! К счастью, оно удалилось с мирной подвижностью, совершенно равнодушное к нашему присутствию[37].

– Пока что оно… эта рыба на нас не нападает, – заметила Нура.

– Дорогая моя, почему бы она на нас напала? – возмутился Барак. – Потому что она сильнее?

Несмотря на напряжение – от напряжения – в ответ на возмущение Барака мы улыбнулись. Он был обидчив и любые высказывания про гигантов воспринимал как нападки на него самого, так что теперь пылко продолжал:

– Надоело слушать эти глупости! С чего вдруг крупному зверю быть злым? У гиганта нет необходимости кусаться, Нура. Самые злющие – это чаще всего хилая мелкота! Больше опасайся клопа или комара, чем меня!

– Мы говорили не о тебе, Барак, а о том чудовище, – ответил я, с трудом сдерживая улыбку.

– «Чудовище», ишь как вы его! Мне это ваше чудовище представляется очень даже привлекательным. Видели его кожу? Блестящая, великолепного серого цвета, чуть светлее по бокам… А хорошенький плавник там, где кончается спина? Мне это ваше чудовище нравится. Я бы даже не прочь побултыхаться с ним вместе.

– Ну так ныряй, Барак! – воскликнул я.

Его неистовый порыв остыл, когда он вгляделся в грязную воду, взбаламученную таинственным созданием. Барак проворчал:

– Потом.

– Потом, – согласился я. – Не стоит его пугать. Он ведь никогда прежде не видел зверушки вроде тебя!

– Это уж точно, – озорно подтвердила Нура.

Нас охватило веселье. Умеющий сохранять достоинство Барак смеялся вместе со всеми.

Радостный огонек мелькнул в глазах Тибора, который по-прежнему следил за чудовищем.

– Прекрасная новость, друзья мои. Если здесь водится такая рыба, это означает, что есть и множество других.

– То есть как?

– Что едят рыбы? Рыбу. Мы плывем над миром, где подобные пожирают подобных. У нас под ногами большие пожирают маленьких. Скоро будем рыбачить.

Убежденные в справедливости подобного рассуждения, мы согласились. Вглядываясь в белеющий горизонт, Нура вздрогнула:

– Папа, а как это Озеро так быстро создало подобное животное?

– Это…

Тибор развернулся и, покидая нас, бросил:

– Спросите Дерека. Нет такого вопроса, на который у него не нашлось бы ответа. Людей, которые ничего не знают, определяют именно по этому признаку: они знают все!

Вечером Мама сообщила мне, что ребенок больше не страдает: Прок уснул в ее объятиях вечным сном. Как это часто бывало в трудные моменты, она не плакала – обычно она проливала потоки слез в самых безобидных ситуациях; Мама просто оперлась на меня, чтобы не упасть. Ее лицо, обрамленное серебристыми волосами, которые она теперь взбивала больше, чем прежде, выражало глубокую усталость и изнурение, которое поражает не только тело, но и дух.

– Нам следовало бы отдать Прока Озеру, – предложила она. – Он соединится