Потерянный рай - Эрик-Эмманюэль Шмитт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Верила ли она в то, что говорила? Поплывет ли неподвижный одеревенелый мальчонка прямиком к своим родителям, спокойно поджидающим его на дне? По ее пустому взгляду я догадывался, что Мама ничуть не верит в этот идиллический исход, просто она борется с хаосом и отвергает произвол, который порождает и губит нас, и пытается делать хоть что-то для поддержания духа. Да, она продолжала заботиться о малыше, о своей дочери, о зяте: а поскольку они теперь могли жить только в желаниях, в воображении и в символах, она желала, воображала и мыслила символами.
Она как будто услышала мои мысли.
– Что ты об этом знаешь, Ноам? Никто не знает.
– Разумеется. Смерть остается незнакомкой.
– Тем лучше!
– Тем лучше?
– Ее раскрашивают в роскошные цвета. Ее считают честной и справедливой. А она, может быть, сволочь!
– Согласен, Мама: мы отдадим Прока его родителям в Озере.
– Да, и это будет нашим способом непрестанно любить их.
Тут появился Дерек. Он внимательно посмотрел на мальчика:
– Хотите, я о нем позабочусь? Прочитаю над ним молитвы и, согласно обрядам, доверю ребенка Озеру.
О каких обрядах он говорил? О древних, которые сохранял, или новых, которые сам же изобретал?
Мама изучающе взглянула на него. Так же как я, она испытывала к нему инстинктивное недоверие. Как бы она отреагировала, если бы узнала, что общается с сыном Панноама, которого тот зачал с другой?
Ей очень хотелось отказаться, но она так устала, что приняла предложение Дерека, которое снимало с нее тяжелые хлопоты.
Дерек взглядом спросил у меня разрешения унести Прока. Я тоже согласился.
– Прошу тебя, Дерек, действуй деликатно. Чем меньше народу увидит, как его тельце погрузится в воду, тем лучше будет всем.
Дерек благоговейно подхватил труп из рук Мамы.
Необъятность – это не полное, но верное имя пустоты. В изобилии воды, избытке пространства и вакханалии света я видел только то, чего там недоставало, – почву, опорную точку. Я воспринимал теперь лишь отсутствие насущного. Я превратился в детектор небытия.
Подобно моим товарищам, я жил в ограниченном пространстве, в окрестностях сжатого горами Озера, и не интересовался тем, что находится в нескольких днях пути оттуда. Я не знал ни пустыни, ни моря, ни океана. Я жил в мире, имевшем центр и пределы. В обширном саду блаженства.
И вот теперь я, потеряв управление, скитался по бескрайней поверхности. Я размышлял, кто здесь чужой? Вода? Мы? То я полагал, что вода, завоевательница, захватчица, экстремистка – та, что все разрушила и изгнала нас; а то считал посторонними нас – единственных телесных и твердых в текучей среде.
В то утро, страдая от жажды, я завидовал солнцу, которому не нужно пить.
Стоя подле меня, Нура смотрела в небо:
– Облака собираются. Вон там. Немного, но все же…
– Что ты нам сулишь, Нура? Бурю?
– Дождь. Чтобы набрать чистой воды.
Я обнял ее. Она никогда не жаловалась, она искала решения. В противоположность прежней Нуре – избалованной, жадной до нарядов и украшений, переживающей из-за мельчайших неудач, которые чрезмерно раздражали ее, – она демонстрировала отменное здоровье и делилась с другими своей энергией. Однако минувшей ночью нам не удалось заснуть после звука падения преданного волнам детского трупа. Не признаваясь в этом, мы оба думали о неопределенном будущем, о наших любовных объятиях, которые, как бы крепки они ни были, не брюхатили Нуру. Она вскользь заметила мне:
– Мое чрево проявляет мудрость. Оно никому не даст приюта, покуда мы не сойдем на твердую почву.
Разумеется, она была права… Мама рассказывала мне о женщинах, которые, вступая в половые сношения, не беременели, потому что внутренняя неуверенность мешала их чреву проявить свою фертильность.
Потирая руки, к нам подошел Дерек. Он явно был крайне взбудоражен.
– Ноам, у меня хорошая новость!
Я так отвык от подобных заявлений, что ушам своим не поверил:
– Что ты сказал?
Глаза его сверкнули, он нетерпеливо повторил:
– Хорошая новость. Когда я в хлеву доил коз для Хама, то заметил, что один муфлон умер.
– Так чем же хороша эта новость?
– Мы сможем поесть мяса, Ноам. Я приготовлю огромное блюдо из кусков муфлона с растениями, которые вы соберете вокруг судна.
Нура удивилась:
– И какую же воду ты возьмешь?
– Соленая вода только улучшит вкус рагу!
В предвкушении он облизнул губы. Нура радостно засмеялась. Я похвалил его:
– Спасибо, Дерек. Очень хорошая новость.
– Позволь мне готовить в одиночку. Не проболтайся. Чтобы мне не мешали. Ладно? Тогда я организую великолепный пир! У всех поднимется настроение.
Я живо согласился. Нура благодарно сжала мой локоть.
И вновь я порадовался человеколюбивой стороне Дерека, этой несуразной птицы, способной на худшее и на лучшее.
Как Панноам.
Как я?
Обед получился самым веселым из всех, что мы знавали после катастрофы. Дерек готовил тайком – хотя ему не удалось скрыть дымок, – и, когда он принес котел на палубу, наши товарищи глазам своим не поверили.
Никто не осмеливался протянуть руку к блюду, даже Барак, всегда готовый подкрепиться, – столь драгоценным, столь чудесным представлялось нам это изобилие вареного мяса и овощей.
– Угощайтесь! – пригласил Дерек. – У нас останется еще и на вечер, и на утро.
Тибор порекомендовал нам как следует жевать и медленно глотать пищу. Не знаю, последовал ли хоть кто-нибудь его совету.
После этого пиршества все, кто на палубе, кто внутри дома-корабля, разбрелись для сиесты, тем более необходимой, что нас изматывало беспощадное солнце. Без единого глотка свежего воздуха, во влажной духоте мы лежали неподвижно и исходили по́том.
Нура упросила меня уступить ей комнату, чтобы она могла получше вытянуться; меня это устраивало, потому что я уже почти заснул в тенистом уголке, который обнаружил на палубе.
Мы дремали, когда вдруг раздался крик. Я резко очнулся, побежал и едва не сбил с ног Нуру. Чтобы сдержаться, она прижала руку ко рту. Она смотрела на меня страдальчески.
– Нура, что случилось?
– Проходя мимо комнаты Дерека, я захотела поблагодарить его, наклонила голову и…
– И что?
– И увидела его спящим, обнаженным.
– Ну и что?
Она в сомнении взглянула на меня. Я пошутил:
– Ты что, впервые видишь обнаженного мужчину, Нура?
– Он… он…
Она пыталась объяснить, что вызвало ее крик. Я подсказал:
– Он такой отвратительный?
Она внимательно посмотрела на меня, поразмыслила и передумала.
– Не важно. Пойду отдохну.
– Я тебя провожу?
– Нет!
Она ответила мне злобно – как в те времена, когда мы ходили вокруг да около, когда она сменяла гнев на милость. С чего вдруг такой поворот? Что
