Потерянный рай - Эрик-Эмманюэль Шмитт

Верила ли она в то, что говорила? Поплывет ли неподвижный одеревенелый мальчонка прямиком к своим родителям, спокойно поджидающим его на дне? По ее пустому взгляду я догадывался, что Мама ничуть не верит в этот идиллический исход, просто она борется с хаосом и отвергает произвол, который порождает и губит нас, и пытается делать хоть что-то для поддержания духа. Да, она продолжала заботиться о малыше, о своей дочери, о зяте: а поскольку они теперь могли жить только в желаниях, в воображении и в символах, она желала, воображала и мыслила символами.

Она как будто услышала мои мысли.

– Что ты об этом знаешь, Ноам? Никто не знает.

– Разумеется. Смерть остается незнакомкой.

– Тем лучше!

– Тем лучше?

– Ее раскрашивают в роскошные цвета. Ее считают честной и справедливой. А она, может быть, сволочь!

– Согласен, Мама: мы отдадим Прока его родителям в Озере.

– Да, и это будет нашим способом непрестанно любить их.

Тут появился Дерек. Он внимательно посмотрел на мальчика:

– Хотите, я о нем позабочусь? Прочитаю над ним молитвы и, согласно обрядам, доверю ребенка Озеру.

О каких обрядах он говорил? О древних, которые сохранял, или новых, которые сам же изобретал?

Мама изучающе взглянула на него. Так же как я, она испытывала к нему инстинктивное недоверие. Как бы она отреагировала, если бы узнала, что общается с сыном Панноама, которого тот зачал с другой?

Ей очень хотелось отказаться, но она так устала, что приняла предложение Дерека, которое снимало с нее тяжелые хлопоты.

Дерек взглядом спросил у меня разрешения унести Прока. Я тоже согласился.

– Прошу тебя, Дерек, действуй деликатно. Чем меньше народу увидит, как его тельце погрузится в воду, тем лучше будет всем.

Дерек благоговейно подхватил труп из рук Мамы.

Необъятность – это не полное, но верное имя пустоты. В изобилии воды, избытке пространства и вакханалии света я видел только то, чего там недоставало, – почву, опорную точку. Я воспринимал теперь лишь отсутствие насущного. Я превратился в детектор небытия.

Подобно моим товарищам, я жил в ограниченном пространстве, в окрестностях сжатого горами Озера, и не интересовался тем, что находится в нескольких днях пути оттуда. Я не знал ни пустыни, ни моря, ни океана. Я жил в мире, имевшем центр и пределы. В обширном саду блаженства.

И вот теперь я, потеряв управление, скитался по бескрайней поверхности. Я размышлял, кто здесь чужой? Вода? Мы? То я полагал, что вода, завоевательница, захватчица, экстремистка – та, что все разрушила и изгнала нас; а то считал посторонними нас – единственных телесных и твердых в текучей среде.

В то утро, страдая от жажды, я завидовал солнцу, которому не нужно пить.

Стоя подле меня, Нура смотрела в небо:

– Облака собираются. Вон там. Немного, но все же…

– Что ты нам сулишь, Нура? Бурю?

– Дождь. Чтобы набрать чистой воды.

Я обнял ее. Она никогда не жаловалась, она искала решения. В противоположность прежней Нуре – избалованной, жадной до нарядов и украшений, переживающей из-за мельчайших неудач, которые чрезмерно раздражали ее, – она демонстрировала отменное здоровье и делилась с другими своей энергией. Однако минувшей ночью нам не удалось заснуть после звука падения преданного волнам детского трупа. Не признаваясь в этом, мы оба думали о неопределенном будущем, о наших любовных объятиях, которые, как бы крепки они ни были, не брюхатили Нуру. Она вскользь заметила мне:

– Мое чрево проявляет мудрость. Оно никому не даст приюта, покуда мы не сойдем на твердую почву.

Разумеется, она была права… Мама рассказывала мне о женщинах, которые, вступая в половые сношения, не беременели, потому что внутренняя неуверенность мешала их чреву проявить свою фертильность.

Потирая руки, к нам подошел Дерек. Он явно был крайне взбудоражен.

– Ноам, у меня хорошая новость!

Я так отвык от подобных заявлений, что ушам своим не поверил:

– Что ты сказал?

Глаза его сверкнули, он нетерпеливо повторил:

– Хорошая новость. Когда я в хлеву доил коз для Хама, то заметил, что один муфлон умер.

– Так чем же хороша эта новость?

– Мы сможем поесть мяса, Ноам. Я приготовлю огромное блюдо из кусков муфлона с растениями, которые вы соберете вокруг судна.

Нура удивилась:

– И какую же воду ты возьмешь?

– Соленая вода только улучшит вкус рагу!

В предвкушении он облизнул губы. Нура радостно засмеялась. Я похвалил его:

– Спасибо, Дерек. Очень хорошая новость.

– Позволь мне готовить в одиночку. Не проболтайся. Чтобы мне не мешали. Ладно? Тогда я организую великолепный пир! У всех поднимется настроение.

Я живо согласился. Нура благодарно сжала мой локоть.

И вновь я порадовался человеколюбивой стороне Дерека, этой несуразной птицы, способной на худшее и на лучшее.

Как Панноам.

Как я?

Обед получился самым веселым из всех, что мы знавали после катастрофы. Дерек готовил тайком – хотя ему не удалось скрыть дымок, – и, когда он принес котел на палубу, наши товарищи глазам своим не поверили.

Никто не осмеливался протянуть руку к блюду, даже Барак, всегда готовый подкрепиться, – столь драгоценным, столь чудесным представлялось нам это изобилие вареного мяса и овощей.

– Угощайтесь! – пригласил Дерек. – У нас останется еще и на вечер, и на утро.

Тибор порекомендовал нам как следует жевать и медленно глотать пищу. Не знаю, последовал ли хоть кто-нибудь его совету.

После этого пиршества все, кто на палубе, кто внутри дома-корабля, разбрелись для сиесты, тем более необходимой, что нас изматывало беспощадное солнце. Без единого глотка свежего воздуха, во влажной духоте мы лежали неподвижно и исходили по́том.

Нура упросила меня уступить ей комнату, чтобы она могла получше вытянуться; меня это устраивало, потому что я уже почти заснул в тенистом уголке, который обнаружил на палубе.

Мы дремали, когда вдруг раздался крик. Я резко очнулся, побежал и едва не сбил с ног Нуру. Чтобы сдержаться, она прижала руку ко рту. Она смотрела на меня страдальчески.

– Нура, что случилось?

– Проходя мимо комнаты Дерека, я захотела поблагодарить его, наклонила голову и…

– И что?

– И увидела его спящим, обнаженным.

– Ну и что?

Она в сомнении взглянула на меня. Я пошутил:

– Ты что, впервые видишь обнаженного мужчину, Нура?

– Он… он…

Она пыталась объяснить, что вызвало ее крик. Я подсказал:

– Он такой отвратительный?

Она внимательно посмотрела на меня, поразмыслила и передумала.

– Не важно. Пойду отдохну.

– Я тебя провожу?

– Нет!

Она ответила мне злобно – как в те времена, когда мы ходили вокруг да около, когда она сменяла гнев на милость. С чего вдруг такой поворот? Что