Потерянный рай - Эрик-Эмманюэль Шмитт

она давала передышку глазам, которые в течение дня были натружены, измучены и пресыщены увиденным.

Мы двигались наугад, раскачиваясь на предательски неустойчивой поверхности.

Барак взял у меня младенца и устроил его в безопасности в нашем жилище, где уже находилась семья Влаама, который последовал за нами.

Я, потрясенный, остался один на один с бушующей Волной. Жертвенная самоотверженность Титы открыла мне неизвестные возможности: она указала мне путь. Теперь, когда в этом апокалиптическом хаосе ничто уже не имело значения, она подняла голову, объявляя о своем неповиновении, с гордостью отстаивая свое достоинство, приложив все свои силы к достижению цели: спасению ребенка. Вплоть до рокового момента она была равнодушна к собственной участи, не испытывала ни малейшей тревоги за свою жизнь и беспокоилась только о своем сыне. Я был убежден, что, доверив мне эту молодую жизнь, она, прежде чем смертоносные волны поглотили ее, почувствовала облегчение.

Сразив Титу, Волна вознесла ее ввысь. Пусть для этого мира Тита была мертва, в моей душе она сделалась живой и сильной как никогда. Одной жизни мне не хватило бы, чтобы неустанно нести ее свет и посвятить себя ее сыну.

Нашему сыну…

Как сообщить об этом Нуре? Барак наверняка предложит мне солгать – вот, по его мнению, решение всех сложностей, – но я не оскорблю Титу притворством. Она достойна того, чтобы, показав нашего ребенка, я объявил: «Это мой сын, я всегда буду заботиться о нем». Это мой долг ее памяти. Иначе я залетный любовник и случайный отец. Не может быть и речи! Серьезность ситуации не меньше, чем честь Титы, требует правды. Нура поймет. И более того: не принижаю ли я ее достоинства, допуская, что она на это не способна?

Я распутал веревку, которой был привязан к борту, и вошел в дом. Едва я оказался внутри, как меня схватила крепкая рука Барака.

– Иди-ка сюда, – прошептал он.

Я проследовал за ним до комнаты Дерека. Барак втолкнул меня туда и ушел – нас и так оказалось там трое: Дерек качал уснувшего у него на коленях малыша.

Колеблющийся свет масляной лампы позволил мне разглядеть золотистую мордашку младенца, восхититься длиной его ресниц, прийти в восторг от крошечных ноздрей, аккуратных ушек и мягкого влажного ротика.

Дерек кивнул на него:

– Он твой сын?

Несмотря на охватившее меня волнение, я не желал делиться с ним своей тайной и прикинулся удивленным:

– Почему ты так говоришь?

Дерек окинул меня долгим внимательным взглядом и заключил:

– Ты не отвечаешь – значит это твой сын.

Его слова разозлили меня, но я бросил как можно развязнее:

– Да ладно тебе! Какая-то женщина на коне в последний момент бросила его нам, вот и все.

Он поправил меня:

– Барак говорит: бросила тебе.

– Что это меняет?

Дерек поморщился и ответил своим мелодичным голосом:

– Я разочарован, Ноам: ты мне не доверяешь.

Он попал в точку, так что я с жаром принялся возражать:

– Вовсе нет! Просто ты создаешь несуществующую связь между этим ребенком и мной, а я опровергаю твое утверждение. Ничего более. Никакого недоверия к тебе.

Дерек склонился к ребенку, бережно, чтобы не потревожить его сон, взял за ручку:

– Смотри, Ноам. Ты передал ему свою отметину.

Он показал мне пальчики малыша. Я вздрогнул. У него было два сросшихся пальца. Этой редкой особенностью обладал мой дед Каддур. Она была у моего отца Панноама. И у меня. В нашей семье это считалось печатью старшего сына. Кожа обволакивала средний и безымянный пальцы.

– Этот признак избавит тебя от необходимости и дальше обманывать меня, – заявил Дерек.

Отпираться было бессмысленно, и в знак поражения я склонил голову.

– Дерек, – умоляющим голосом сказал я, – нельзя, чтобы об этом узнала Нура.

Довольный моим признанием и польщенный моей просьбой, он улыбнулся. Я продолжал:

– Во время своего изгнания, когда я думал, что навсегда разлучен с Нурой, я спал с одной Охотницей.

– Мне-то что, – ответил он. – Но эта физическая аномалия поразит Нуру! Ее глаза шарят повсюду, она и забыла, когда была глупышкой. Она догадается, обвинит тебя и не простит.

Уверенный в его прозорливости, я прикусил губу и, обезумев от страха, внимательнее пригляделся к рукам ребенка.

– А нельзя ли это как-нибудь скрыть? Наложить ему повязку… надеть рукавички… или…

Дерек поднял свои спрятанные под рукавицами руки и помахал передо мной:

– Что-то вроде этого?

Он усмехнулся:

– Забавно! Ты повторяешь поведение моей матери…

– Что?

– Моя мать начала прятать мои руки, как только я родился. Так она надеялась скрыть, что была неверна мужу.

Он медленно стянул рукавицы, и я обнаружил, что он обладает той же особенностью, что и я.

Я решил, что схожу с ума. Кроме своего отца и деда, я никогда не встречал людей со сросшимися пальцами. Пока я внимательно разглядывал руки Дерека, его губы слегка дернулись в улыбке. Мое замешательство развеселило его.

– А-ха-ха! Ноам начинает подозревать то, что прежде от него ускользало… Я-то был в курсе гораздо раньше, чем ты.

– В курсе? В курсе чего?

Он снял рукавицы, указал на свои пальцы, потом на мои и наконец на пальцы моего сына:

– Вот этого!

Я был так поражен, что вовсе лишился способности соображать. Поэтому только жалко пролепетал:

– Объясни мне, Дерек.

Что-то с силой ударило в судно. Гора пены обрушилась на палубу, балки заскрипели, доски застонали. Затем плавучий дом продолжил свой бешеный галоп в преисподнюю.

Дерек натянул рукавицы и склонился ко мне:

– Момент неподходящий, Ноам, у нас нет времени, а у стен есть уши, отложим этот разговор. Зато у меня есть идея.

Он шепнул мне на ухо:

– Этот ребенок мой.

Пораженный, я инстинктивно отшатнулся:

– Что?

– Ради твоего спокойствия, ради спокойствия Нуры, ребенка и всех остальных давай скажем, что я зачал его с какой-то женщиной и только что чудесным образом обрел свое дитя. Барак будет с восторгом рассказывать о спасении, свидетелем которого стал.

Его предложение мне не нравилось. Но мог ли я отказаться? Оно давало мне возможность сохранить ребенка, не потерять любви Нуры и одновременно избавляло меня от множества неприятностей.

Прежде чем согласиться, я ощутил потребность поддеть его:

– Дерек, ты решительно взял в привычку проскальзывать между ложью и правдой!

Он изменился в лице и оцепенел:

– Ты о чем?

– О Городе Богов, где не живет никакой Бог.

Он вздохнул и пожал плечами:

– Ах это…

Заметив, что он не страдает от угрызений совести, я подлил масла в огонь:

– Ты заставил меня поверить, что я послан Богами.

Его глаза лукаво блеснули. Он воскликнул:

– Самое неприятное не