Конец «Русской Бастилии» - Александр Израилевич Вересов

На первой странице жирным шрифтом были набраны тревожные строки:

«30 августа в 71/2 часов вечера выстрелом из револьвера ранен товарищ Ленин».

Иустин ощутил, как пол пошатнулся у него под ногами. Несколько шагов отделяли его от стула, но ему трудно было сделать эти шаги.

Нанесен удар. Тяжкий удар в самое сердце революции. Миллионы людей в тот день содрогнулись от ужаса, от горя.

Опасна ли рана? Как себя чувствует Владимир Ильич?

Это уже во второй раз враги поднимают на него руку. Первое покушение было в январе возле Михайловского манежа. Тогда делегаты Шлиссельбурга примчались в Смольный, чтобы все узнать, помочь, дыханием отогреть Ильича, грудью заслонить его от смерти.

Но теперь Ленина не было в Смольном. Правительство находилось в Москве, древней и юной русской столице.

Что же это? Не прошло и двух месяцев, как в Петрограде, на Александровском паровозном заводе выстрелом в упор убит двадцатисемилетний комиссар печати Володарский. Только что на Дворцовой площади оборвалась жизнь председателя петроградской Чрезвычайной комиссии Урицкого, — в него бросили бомбу.

И вот — выстрелы в Москве. В Ленина!

Враг поднимает голову!

Такой тревожной недели Шлиссельбург еще не знал.

Ждали сообщений. Встречаясь на улицах, в Народном доме, спрашивали, что слышно из Москвы. Возле Совета толпились горожане. Ребятишки разносили по улицам новости.

Первый врачебный бюллетень читали с сумрачными лицами:

«Констатировано два слепых огнестрельных ранения. Пульс — 104. Больной в полном сознании».

В Совете дежурили по ночам у телефонов, чтобы принять сообщения о здоровье Ильича.

3 сентября люди вздохнули с облегчением. Бюллетень гласил:

«Температура 37,4. Пульс — 92. Положение улучшается».

Ильич борется с недугом, одолевает его! Разве может умереть человек, когда столько сердец бьются в лад с его сердцем! Народная любовь — сила, которую и медицина признает.

В середине сентября появилось сообщение:

«Товарищ Ленин начинает заниматься делами. Товарищ Ленин вновь на посту. В добрый час!»

Хорошей вести радовались. И беспокоились: не слишком ли рано врачи разрешили ему работать?..

После пережитого потрясения на Ладоге, как и повсюду в стране, на огромных пространствах люди продолжали воевать, трудиться. На каждом шагу громили врага, утирая кровь, отступали под его ударами и сами наносили удар, бредили в тифозной горячке, голодали и мечтали о будущем — словом, делали все, что составляло тогда строй жизни.

Близился великий праздник.

В Шлиссельбурге, как и в других городах и селах, в апреле отметили полугодовщину Октябрьской революции. Теперь же, седьмого ноября, по декрету Совета Народных Комиссаров был уже введен новый календарь, — праздновалась первая годовщина.

Торжество началось в ночь на седьмое число.

Сразу после полуночи над Невой загремели залпы. Стреляли в воздух бойцы рабочего батальона, выстроившиеся на обоих берегах реки и на острове. Стреляли с пароходов, бросивших якоря на озере.

Залпы резко громыхали один за другим. Пороховой дым стлался над водой. В качающихся глубинах отражались вспышки выстрелов.

Солдаты Шлиссельбурга салютовали дню рождения Советской республики!

Совдеповцам было не до сна. В Народном доме на полу развернуты большущие куски кумача.

Мел разводили в ведрах. В них макали малярные кисти. Буквы на кумаче долго не застывали, текли. Они слагались в слова, простые, трогательные и жгучие.

Опасаясь размазать буквы, красные полотнища не складывали, а несли по ночным улицам растянутыми.

До рассвета стучали молотки.

Шлиссельбург и поселок проснулись в небывалом наряде, в багрянце. Такого на Ладоге не видывали. Дома, как невесты, убраны — в алых лентах.

Горожане шли по улицам и, задрав головы, читали лозунги. Поперек Архангелогородского проспекта — широкое полотнище: «Священ штык на службе у народа!» Над школой: «Ни одного неграмотного в социалистической России!» На Богоявленской, на угловом купеческом доме: «Все ценности мира принадлежат тому, кто их создал!»

Вьется, парусит кумач под осенним озерным ветром.

Вот это праздник так праздник!

С утра ладожцы собрались возле полустанка. У Ивана Вишнякова через ремень на плече — гармонь. Развернул меха. Не успел сомкнуть их, уж и круг раздался. Подхватили любимую «Барыню-сударыню».

Отплясывали до тех пор, пока издалека не послышался паровозный гудок. Стук колес все ближе, ближе. Едут гости.

Прибыли делегаты от рабочих — выборжцев и Невской стороны, по которой пролегает Шлиссельбургский тракт. Приехала депутация Петросовета. Их встречают радушно. Кто руку жмет, а кто от души целует.

Больше всего толков вызвали выгрузившиеся из вагонов артисты с трубами и скрипками в футлярах, с таинственным грузом в чемоданах. Целый театр! Вот чем к празднику одарил Петроград шлиссельбуржцев. Лучшего подарка не придумать.

Следующим поездом приехал пассажир, которого Вишняков, как и многие местные жители, уже знал. Маленький, худенький, черненький человек не задерживаясь пошел на берег и с попутным лодочником переправился на остров.

Этот человек был не впервые в Шлиссельбурге и всегда с утра до вечера проводил день в крепости. Потом ходил по городу и расспрашивал стариков, не видали ль они в окрестных лесах или на полях крупных камней. Не счесть, сколько троп прошагал он в поисках гранита.

О приезжем было известно, что он скульптор, академик, многие его работы хранятся в музеях. Он строит памятник в крепости.

Вместе со скульптором прибыл гражданин, которого никто не заметил. Он уверенно ближней дорогой прошел к Народному дому и попросил, чтобы разыскали Иустина Жука.

Иустин, услышав, что его спрашивает какой-то «очкастый», со всех ног бросился на улицу. Он не ошибся — его ждал Владимир Лихтенштадт. Они обнялись.

Жук на вытянутые руки отстранил товарища, чтобы лучше разглядеть его. Все тот же, худощавый, большеротый, очень близорукий.

— А я уж боялся, что потерял тебя, — сказал Иустин.

— Питерское жилье мое теперь в гостинице «Астория», напротив Исаакиевского собора, — с шутливой важностью объявил Владимир. — Там у нас нечто вроде коммуны… А в Шлиссельбург я прислан как лицо официальное. Вот мой мандат.

Иустин быстро прочитал отстуканное на машинке удостоверение, в котором говорилось, что Губполитпросвет направляет В. О. Лихтенштадта в город Шлиссельбург в качестве докладчика по «текущему моменту».

— Хорошо, что этот праздник мы встречаем здесь и вместе, — тепло сказал Жук.

Пока переправлялись через Неву, он все время посматривал на товарища. В глазах у него живые, бодрые, умные искорки.

— Помнишь, — проговорил Лихтенштадт, — помнишь, в камере, в четвертом корпусе, мы любили смотреть на Неву?.. Смотришь, и очень хочется зачерпнуть в горсть ее холодную воду… А река течет, течет. Она как жизнь. Ее не остановишь…

Митинг на городской площади был коротким. Тысячи шлиссельбуржцев, заполнивших площадь, приняли поздравление с праздником от Чекалова и Жука.

Потом тут же, на булыжной дороге и