Конец «Русской Бастилии» - Александр Израилевич Вересов

Посреди мастерской возвышался каменный фундамент давно снятого станка. На этом фундаменте и должно было появиться новое устройство. Как оно будет выглядеть? Ответить на этот вопрос немедленно комиссар не мог. Он вычерчивал эскизы, рвал их, чертил другие. Старался до мелочей воскресить в памяти работу на городищенском заводе. Волей-неволей приходилось повторять знакомую схему.

Тут нужны вода, пар, давление. Стало быть, нужен котел. Кочергой не станешь мешать кипучий состав. Надо, чтоб котел сам вращался.

На краю завода находилось машинное кладбище. Как и всякое кладбище, оно навевало грустные мысли. Из-под снега торчали какие-то обломки, патрубки, валы. Все ржавое, разъятое на части и потому уродливое.

Металл в действующей машине всегда радовал Иустина своим видом. Смазанный маслом в ходовых частях, а на неподвижных — украшенный «морозом», особым щегольским узором, какой умеют придавать стали хорошие мастера, металл в движении могуче прекрасен. Он рождал чувство гордости за человеческий разум.

А на кладбище лежали никому не нужные трупы машин. Кто знает, сколько времени они тут валялись?..

Даже эта первая задача увлекла Иустина: дать вторую жизнь мертвой стали!

На кладбище он нашел два объемистых железных барабана, шестеренки, трубы. С ними уже можно было работать.

Постепенно в мастерской, под лампой, отбрасывающей желтый, качающийся круг, вырастало довольно странное сооружение. Барабаны, шестереночный короб, паровой котел и топка были связаны воедино и увенчаны круглой и белой, смышленой физиономией манометра с тонкими стрелками.

Слесарям казалось — главное сделано. Остается загрузить в барабаны опилки, подать туда воду с серной кислотой, подключить давление, и дальше все пойдет само собой. Но Жук отлично понимал, что только теперь и начинается настоящая работа.

С той минуты, как Иустин поднял на лопате сыпучие желтые ворохи и погрузил их в аппарат, он уже не знал больше покоя. Из крана шла такая бурда, что смотреть на нее было противно.

Мастерскую Жук не покидал сутками. Подбрасывая уголь в топку, воспаленными глазами наблюдал за манометром.

— Пять атмосфер… шесть… семь…

Но однажды не уследил, и стрелка перемахнула через критическую черточку. Ветхая резина на сальниках не сдержала давления. Пар шипящей струей ударил комиссара в лицо. Полуослепленный, с мгновенно омертвевшей кожей на руках, он на ощупь нашел винтиль, закрыл его и после этого крикнул:

— Тащите меня на воздух!

Иустина привели домой всего обвязанного. Он поспешил успокоить Зосю:

— Ты не пугайся, пожалуйста. Глаза целы. Придется чуток отдохнуть, вот и все.

Но он не отдыхал. Он и ночью, по своей постоянной привычке, бродил из угла в угол. Зося слышала, как Иустин размышляет вслух, — и это тоже была неистребимая тюремная привычка.

Ходит. Бормочет:

— Почему неудача за неудачей? Главное — нейтрализация. Попробовать разве известь? Конечно, известь!

В мастерскую комиссар вернулся, не дожидаясь полного выздоровления. Кожа медленно нарастала на ладонях. Он работал в белых бинтах, как в перчатках.

Жук менял растворы и дозировку опилок. Повторял опыты десятки, сотни раз. Под разным давлением. С разной температурой.

Вторая часть схемы была самой трудной. Из составов следовало удалить остатки серной кислоты. Он делал это мелом, известью. Потом устраивал водяную баню. Выпаривал жидкость. То, что оставалось на дне, и должно бы быть сахаром.

Но какой уж тут сахар? Горечь. Не отплюешься.

Товарищи начали уговаривать Иустина:

— Не изводи себя зря. Наука, значит, не дошла еще до такого чуда, чтобы с опилками чай пить.

— Вы не понимаете, — сердился Жук. — Я в лаборатории работал, знаю точно. Если удастся выгнать эту чертову серную кислоту, тогда дело сделано.

И он снова то так, то этак вводил в барабаны известь. Решил ставить опыты в малых дозах, в чугунных тиглях. Кажется, получалось. Но стоило перейти на большую установку — осадок горчил.

Опять и опять промывал барабаны. Создавал все новые комбинации составов.

Наконец у него совершенно притупился вкус. Он уже не мог отличить сладкое от горького.

Тогда комиссар стал появляться повсюду с жестяной крыночкой. На улицах поселка, на заседаниях Совета, в школе, он заставлял пробовать состав, добытый в мастерской. Мальчуган, — тот самый, в треухе на пушистых вихрах допытывавшийся, что за штука «конфетина», — первый сказал:

— Вкусно!

Иустин перепугал его тем, что схватил в свои крепкие руки, закружил, подбросил в воздух, поймал, расцеловал из щеки в щеку. Со всех ног комиссар побежал в мастерскую, чтобы повторить варку.

Сахар, так называемый винный сахар, был добыт из опилок! Выглядел он неказисто. Видом и вкусом напоминал патоку. Черпали его ложками. В Шлиссельбурге за ним прочно утвердилось наименование «Иустинов сахарок».

В столовку при школе привозили винный сахар в ведрах, разливали его по мискам, в кисель, в чай.

Ведра вначале привозил лично комиссар по продовольствию. Он сам стоял и на раздаче.

Думали — он никому не доверяет полученный с таким трудом продукт. Но Зося догадывалась, что Иустину просто надо посмотреть, как радуются ребятишки, как просят добавки и облизывают ложки. Никакой награды ему не нужно, только это.

Вот так в Шлиссельбурге совершилось маленькое чудо. Из бросового сырья, из опилок, умом, талантом и волей люди раздобыли сахар.[2]

Впрочем, Жук получил и награду, очень для него дорогую.

Товарищи, вместе с которыми он собирал барабаны для варки опилок, присудили ему первый слесарный разряд.

19. Институт Лесгафта

Понадобился не один месяц, чтобы устроить должным образом производство в маленькой мастерской. Теперь работа шла на лад. Жук даже сумел выбрать время для поездки в Питер. Себе-то он мог признаться в том, что хотелось чуть-чуть похвастать одержанной победой.

Под вагонной лавкой стояла жестяная крыночка с винным сахаром. Было солнечно, и потому Иустин заботливо укрыл ее в тень.

Сейчас, после долгих трудовых недель, проведенных в мастерской, когда, кроме железной аппаратуры и опилок, Иустин ничего не видел и даже разучился улавливать смену дня и ночи, сейчас его радовало все окружающее.

Небо, оказывается, вон какое высокое, синее, и тучи уплывают за дальние зубчатые леса. Дым от паровоза махровыми серыми полосами лежит на ветвях деревьев. Солнце освещает луга яркими пятнами. Пятна движутся. В них вспыхивают синие, желтые, красные огоньки. Как называются эти цветы? Хорошо, что они есть.

— Хорошо! — громко говорит Иустин.

С вокзала он помчался прямо к Лихтенштадтам. По пути обдумывал слова, какими объяснит, почему долго не наведывался. Решил: «Ничего не надо объяснять, поймут».

Взбежал по крутой лестнице и остановился ошеломленный.

Знакомая, обтянутая рыжей клеенкой дверь была забита досками крест-накрест. Постучал в соседнюю квартиру, никто не отозвался. Этажом выше опасливо, на цепочке,