Бета Малого Льва - Елена Федина

Неясная тоска сжимала сердце. То ли пейзаж слишком напоминал земной, то ли грызли воспоминания. Тусклое белое солнце пряталось за облаками как в ячменном киселе, пахло илом и торфом.

— Ол, ты живой? — вякнул передатчик голосом Конса.

— Полет нормальный, — отозвался Ольгерд.

Звенела мошка, чавкала трясина. Сапог соскользнул с поваленного дерева, и Ольгерд одним коленом влетел в торфяную жижу. Брызги украсили и лицо, и кепку.

— Зела! — закричал он, поднимаясь, — Зела, ты где?!

Ему ответила тишина, вязкая как вата. Он шел и кричал снова. Он срывал горло, пока самому не стало смешно. Что происходит? Зачем он здесь пугает лешаков? И что ей делать на болоте?

— Клюквы хоть набрал? — не унимался насмешливый Конс.

— Огурцом закусишь, — ответил ему Ольгерд и отключил передатчик вообще.

Из одного болота он через сухой перешеек попал в другое. Там была такая же безрадостная картина. От тишины и однообразия пейзажей ему казалось, что он сходит с ума.

— Зела! — еще раз рявкнул он.

Вдалеке, в тумане, от чахлых кустов отделилась фигурка в длинном платье и спотыкаясь пошла к нему навстречу. У нее были желтые, как осень, волосы, они горели, как яркие листья кленов, как будто солнце вышло из-за туч и осветило своим золотым блеском хмурые окрестности.

— Ольгерд! — визгнула она, — я здесь!

Чавкая коричневой жижей, они торопливо шли друг другу навстречу, потом уже бежали. Зела провалилась по пояс в трясину, но он успел вовремя.

Ее туфли они вытащить так и не смогли, юбка насквозь пропиталась грязью. Она сидела на кочке, зябко поджимая перепачканные пальчики босых ног, и дрожала мелкой дрожью. Он накинул на нее куртку и взял ее ступни в ладони, чтобы согреть.

— Зела, как ты сюда попала?

— Заблудилась, — сказала она, стуча зубами, — я почему-то ничего не помню. Как ты меня назвал?

— Зела.

— Мое имя Ла Кси.

— На Земле мы звали тебя Зелой. Тебе нравилось.

— На Земле… — повторила она задумчиво, — странно… ничего не помню.

— Меня-то ты хоть помнишь? — спросил он с отчаянием.

— Тебя? Конечно.

— И то хорошо. А Леция?

— Леция? Кажется, помню.

— А Конса?

— Конса? — Ла Кси пожала плечом, — нет. Не знаю никакого Конса.

— Он твой хозяин, Ла Кси.

— Какой еще хозяин? — изумилась она, — ведь это ты меня нашел. Я хочу быть только с тобой, Ольгерд.

«Бедная девочка», — подумал он, — «три дня в этом аду!» Он сел рядом с ней на кочку и обнял ее за плечи.

— Теперь все будет хорошо, детка. Я тебя никому не отдам. На этот раз уж точно. Можешь говорить мне что угодно: что все это неправда, что ты любишь другого…

— Я люблю тебя, Ол.

— Повтори, — попросил он.

— Я люблю тебя, — улыбнулась Ла Кси, вытирая с лица остатки грязных брызг, — я никого кроме тебя не помню, не знаю и знать не хочу. Я все забыла. Кроме тебя.

— А моего отца? — почему-то спросил Ольгерд, — Ричарда?

— У меня никого не было, кроме тебя, — упрямо повторила Ла Кси.

Посадочный антиграв опустился в предгорье, в условленной долине. После полутора месяцев в звездолете даже слякотная осень, царившая в этих широтах, казалась прекрасной. На западе поднимались тупоносые бурые горы с черными изломами, трава выстилала долину однотонным желтым ковром. В низине, огибая горбатые камни, тек ручей.

Ингерда была единственной женщиной в десанте. Наверно, проку от нее, в случае чего, было бы мало, отец взял ее как на экскурсию, потому что ни в чем не привык ей отказывать. Она и смотрела по сторонам, как на экскурсии, чувствуя себя абсолютно защищенной.

Огромный Бредфи подал ей руку, когда она спускалась по ступеням, он относился к ней как к занятной куколке, но это почему-то не раздражало. Вот Леман ее действительно не любил. Он был единственным, кто возражал, чтобы взять ее. Отец его выступление проигнорировал.

Все вышли и стояли, с шумом вдыхая холодный влажный воздух, заново привыкая к открытому пространству, приспосабливаясь к чужой планете, ее краскам, ее запахам, ее капризам. Отец взял самых надежных: Бредфи, Лемана и Туки. Они все летали с ним не один раз и понимали друг друга с полуслова. У них даже язык жестов был отработан.

Леман застегнулся на все молнии и развел руками.

— Потерпи, — сказал отец, — если Конс сказал, значит, встретит.

— Может, долина не та? — спросил Туки.

— Потерпи, — повторил Ричард.

Ингерда замечала, что он волнуется. Это почти не было заметно, может, ресницы дрожали чуть чаще, может, лицо его было слишком напряженным, может, дыхание слишком глубоким. В космосе он был совершенно спокоен. Она любовалась им во время дежурства и все время просилась выйти в его смену. Встреча с аппирской планетой неуловимо изменила его.

— Посиди в антиграве, — посоветовал он, — ветер ледяной.

Глаза у него были грустные, как у бездомного пса.

— Па, все будет хорошо, — успокоила его Ингерда, — никуда она от тебя не денется.

— Что? — не понял Ричард.

— Она любит только тебя. Я всегда это знала.

— Нет, девочка, — он усмехнулся, — все было не так.

Антиграв стоял, упираясь в почву четырьмя опорами, пучеглазый, как яичница-глазунья, огромный, белый с желтыми иллюминаторами. Межпланетные расстояния давались ему легко, и сесть он мог на любую поверхность, хоть на воду, хоть в расплавленную магму. Старые антигравы становились насквозь черными и прокопченными. Этот был новый, только-только с монтажной орбиты, поэтому сверкал и лоснился. Из бокового люка Туки выкатил два обычных бескрылых модуля, один полосатый, другой красный.

— Ну что, капитанская дочка, хочешь прокатиться?

— Всем ждать, — ответил за нее Ричард.

— Да мы на пять минут, — начал было препираться второй пилот, — так сказать, обзорный вылет.

— Люк захлопни, — неумолимо сказал капитан, — и трап убери. Все равно уже все вышли.

Туки виновато взглянул на Ингерду, пожал плечом и отправился выполнять свои обязанности.

— Как представлю, — вздохнула Ингерда, — что я не была бы твоей дочерью!