Сонник Инверсанта - Андрей Щупов

Я открыл было рот и снова захлопнул. Я понимал, что говорит она не то и не так, но возразить было нечем. Конечно, у меня нашлись бы другие аргументы вроде коррекции местной истории, переименования здешних героев и обновления школьных учебников, но меня бесила одна мысль, что Анна, человек, который по логике вещей обязан поддерживать меня, напротив — пытается со мною спорить.

Я вновь посмотрел за окно — на мерно вышагивающую фигуру Миколы — и неожиданно подумал, что, возможно, именно спора с Ангелиной — злого и безрассудного — мне сейчас и не хватало. Мне хотелось страданий и самобичевания, и Анна в полной мере выдавала все искомое. Матрица есть матрица, и, увы, Димка Павловский был прав, ни Натальей, ни Анной эта девушка в действительности не являлась. Она была тем, что я желал в ней видеть, не отступая от заданной программы ни на шаг. Не стоило сбрасывать и то жутковатое существо со змеиным телом, которое, возможно, обитало в ней. В это отчаянно не хотелось верить, но от этого сложно было отмахнуться.

— Ну? — она язвительно улыбнулась. — Что уставились, господин Консул? Или уже не нравлюсь?

— Дура! — взрычал я, и Ангелина немедленно взвилась над креслом.

— Не ори на меня! — рассерженной рысью зашипела она, и красивое ее личико на миг стало страшным. — Не ори, ты понял?!..

Наверное, я окончательно бы взорвался, наговорив ей кучу гадостей, но в этот момент поезд резко затормозил. Тонко заскрежетали колесные пары, певуче пропели пружинные рессоры. Ухватившись за стенной поручень, я едва не упал. Задрожав, как испуганный кролик, вагон остановился…

Глава 8 Пышный пепел руин…

Виселица была абсолютно новенькой. Даже сосновая кора была ободрана на ней не по всей длине. Ясно было, что сооружали наспех, заботились о скорости, а не о качестве. Да и висельник, застывший под Г-образной опорой, был тоже из свеженьких. Всего-то час или полтора как преставился. Трупы валялись вдоль всего откоса, но я продолжал смотреть только на казненного. Воочию подобную картину я наблюдал впервые, а потому висельник произвел на меня впечатление более чем тягостное. Сразу вспомнилась мрачноватая хроника, когда гитлеровцы вздергивали на перекладины русских мужиков. Самые упорные долго не сдавались — изгибались всем телом, сучили ногами, до последнего цеплялись за веревку. За мирной жизнью об этом как-то позабыли, но я-то подобные вещи помнил отлично. Может, потому и помнил, что родственника моей тетки (той самой из исчезнувшего подъезда) — совсем еще юного пацана — фашисты сбросили в назидание прочим в колодец, а родную бабку, пытавшуюся схорониться в подвале, пристрелили очередями прямо сквозь пол. Увы, это было, как были и концлагеря с прожорливыми печами, как были карательные акции со стороны собственных особистов, ни на йоту не уступавших господам из «СС». Та же тетка под страшным секретом рассказывала, как мерзли они в телегах, ссылаемые чекистами в Сибирь, как умирали по дороге от холода и голода. При этом вся вина многодетных семейств только в том и состояла, что они прожили два тягостных года под оккупантом, а позже, потеряв от голодухи половину детей, отказались участвовать в государственном «добровольном» займе. Именно тогда я окончательно простил немецкий народ, в полной мере осмыслив, что хороших людей (как и подлых) намешено поровну во всех нациях без исключения. Одновременно я разочаровался и в классовой теории Маркса, выявив в нем серию психических расстройств и ярую склонность к алкоголю. Впрочем. Разрушить классовую теорию было совсем несложно, поскольку среди друзей у меня в равной степени хватало и пролетариев, и выходцев из села, и «гнилой интеллигенции». Читая первоисточники, я без устали сравнивал ребят между собой, видел отличие, но это отличие меня только радовало, как радовало отличие таджикского паренька Рафаэля от татарина Наиля, поляка Димки Павловского от бурята Лёшика. Играя с ними в «пики-фамы», в ножички или футбол, я окончательно переставал понимать суть национальной неразберихи. Видимо, уже тогда во мне созревало убеждение в том, что единственное возможное отличие людей кроется в наличии агрессии. Даже глупость и леность не возводились мною в ранг запретных, поскольку и то, и другое я угадывал в себе самом.

Теперь же надо мною возвышалась виселица, и тщетно я суживал взор, пытаясь волевым образом погасить эту жутковатый матричный образ. Мне было это не по силам, и бледный, с вывалившимся языком мертвец продолжал пребывать под перекладиной. Мухи, садившиеся ему на лицо, делали картину еще более омерзительной, и я нарочно разрешил поприсутствовать здесь Анне. Очень уж рьяно она вступалась за решения Визирских палат. Собственно, она вновь обозначила раскол, который произошел в прошлой моей жизни. Это походило уже на рок и поневоле ввергало в апатию. Я знал, что рано или поздно апатия переродится в злость и раздражение, а организм потребует немедленных и беспощадных действий. Но пока я стоял в остолбенении, не в силах оторвать глаз от повешенного.

Было слышно, как с надрывом рыгает где-то в кустах перепуганный Пантагрю. Слева от меня в напряженной позе застыл господин Звездочет (на этот раз я видел именно его, а не Павловского), справа похлопывал себя стеком по голенищу Адмирал Корнелиус, а прямо передо мной стоял на вытяжку молоденький поручик. Крепко прижимая к бедрам ладони, он продолжал бормотать о коварстве местного населения, о сложностях, с которыми то и дело приходится сталкиваться военным. Как бы то ни было, но именно этот офицер, отправившись в рейд, обнаружил минирующих дорогу партизан. Его молодцы подкрались к минерам с двух сторон и взяли их в огненную вилку. Сбежать сумели только двое или трое, всех прочих положили из автоматов. По сути, этот человек спас нас всех от верной смерти, но благодарности к поручику я почему-то не испытывал. Видимо, мой холодок он тоже чувствовал — потому и волновался при докладе, потому и дрожал левым коленом.

— А кто до сих пор стреляет в лесу? — строго перебил поручика Адмирал. Судя по всему, он тоже ощутил мое настроение.

— Мои бойцы пустились в преследование и километрах в пяти от дороги обнаружили небольшое поселение. Судя по всему, это база боевиков…

Или партизанская деревушка, — мысленно продолжил я. Эти вещи наша хроника также освещала весьма подробно.

— Я вызвал туда авиацию поддержки и два штурмовых вертолета. В настоящую минуту сопротивление окончательно подавлено, производится дежурная зачистка.

Вот и словечко знакомое выплыло. Зачистка… Все, как в нашем славном царстве-государстве, в стране, в которой на протяжении восьми лет я успел проработать в качестве психотерапевта.

— Что ж, посмотрим твою базу боевиков… — я шагнул по направлению к лесу, и на дыбы тут же встали мои советники, включая Пантагрю, Звездочета и Адмирала.

— Ваше Величество, это опасно! Зачистка еще не завершена! — Адмирал сделал попытку встать у меня на пути, но я должным образом прищурился, и из статного жилистого вояки он послушно превратился в самого невзрачного заморыша. Во всяком случае, отодвинуть его в сторону не составило никакого труда. При этом Адмирала отбросило в сторону на несколько метров. Моя сила настолько поразила Корнелиуса, что больше перечить он не стал.

Уже на опушке меня догнал все тот же поручик, вполголоса предложил:

— Ваше Величество, тут тропка обходная есть, а у меня с пяток мотоциклов. Давайте хоть подвезем…

Отказываться я не стал, и уже через полчаса мы были на месте. Похоже, и здесь меня попытались провести хитромудрые воины. Пока грохотали и подскакивали на вертлявой тропе наши трехколесные звери, что-то эти горе-стратеги, конечно, успели предпринять. Во всяком случае, стрельба вскоре усилилась, а спустя минут десять прекратилась вовсе.

Словно гигантские зеленые кулисы, лес раздался в стороны, и моему взору открылась «партизанское» селение. Точнее, селения здесь больше не было. Земля темнела черными воронками, курилась едкими испарениями, — казалось, дым шел прямо из перепаханных снарядами недр. Двигатель мотоцикла пару раз чихнул и смолк.

— Вот здесь они и обитали, — сипло доложил мой сопровождающий.

— Партизаны?

— Террористы, — мягко поправил слезший с мотоцикла Адмирал. — Очевидно, эти подонки оборонялись до последнего. Я прав, поручик?

— Совершенно верно, господин Адмирал. Когда у них закончились патроны, они отбивались гранатами и самодельными бомбами.

— А сдаваться вы им предлагали?

— Конечно, предлагали. Только бесполезно!..

Я огляделся, задержав взор на одинокой бревенчатой избушке, возвышавшейся посреди поляны. Как видно, местный люд не жировал. В массе своей «партизаны» ютились под врытыми в землю навесами из еловых ветвей. В двух местах я разглядел печурки из сырой глины, а, заглянув под ближайший навес, столкнулся с неподвижным взором мертвого партизана. Я и сам не знал, что именно ищу, но, не слушая болтовни поспевающего за мной Адмирала, продолжал бродить меж уцелевших землянок, внимательно всматриваясь в лица убитых, подбирая разбросанные тут и там гильзы. Не ленился я спускаться и на дно огромных воронок. Должно быть, сюда падали ракеты наших штурмовиков. Сила взрывов была такова, что найти какие-либо вещи мне так и не удалось. Клочки одежды, кровь и ничего более. Впрочем, улик для разоблачения мне все же хватило. Тому же Адмиралу я просто сунул под нос пригоршню собранных гильз.