Багратион. Бог рати он - Юрий Когинов

Да и что он вообразил в самом деле и кого выбрал для излияния своих чувств? Смешно и немыслимо даже вообразить — мою сестру, ту, которую я люблю всем сердцем.

Да, именно так! Я люблю ее, Катишу, до сумасшествия, до безумия, как маньяк! И конечно же сильнее, чем это может делать брат по отношению к сестре. Но я умею, как никто, держать себя в руках и скрывать от других свои чувства. Принц Жорж — не в счет. Он — законный муж. Однако других, кому Катиша позволит отдать свое сердце, я рядом с нею не потерплю!»

Платоническая влюбленность. Так в недалеком будущем исследователи жизни императора Александра Первого определят его слабость к женскому полу. Он страстно, не помня себя от счастья, влюблялся в каждую очаровательную женщину, подчас именно платонически. Так, вероятнее всего, он воспылал страстью и по отношению к родной сестре.

Придет время, и через каких-нибудь лет шесть в Вене увидев на балу княгиню Багратион, он совершенно потеряет голову. Однако в пору Венского конгресса он встретит немало красавиц, которых пожелает поместить в своем любвеобильном сердце.

Теперь же царь полагал, что нет и не может быть для него существа дороже, чем его родная сестра.

Тринадцатого июля 1809 года он с облегчением подписал рескрипт, адресованный генералу от инфантерии князю Багратиону, в коем значилось: «Признавая нужным нахождение ваше в Молдавской армии, повелеваю вам по получении сего отправиться к оной и явиться там к главнокомандующему генерал-фельдмаршалу князю Прозоровскому, от коего и имеете ожидать дальнейшего вам назначения».

Однако права народная примета: беда с бедою всегда ходят под руку. Правда, ни указ императора, ни сообщение, что Багратион прочитал случайно в «Санкт-Петербургских ведомостях», он ни в коей мере бедою не счел. Но — все же…

Сообщение же газеты было таким: «Действительный тайный советник, министр внутренних дел князь Алексей Борисович Куракин объявляет, что генеральша княгиня Екатерина Павловна Багратион, урожденная графиня Скавронская, по случаю пребывания ее вне государства, предоставила ему управление и распоряжение всем ее имением и всеми делами, по поводу чего все прежде данные от нее на управление доверенности уничтожила, посему все те, кои имеют какие-либо требования или дела по имению ее, княгини Багратион, равно и те, которым она состоит должною, благоволят относиться к нему, князю Куракину, от последней публикации в продолжение времени, к явке законом постановленного».

Глава двадцать первая

Все самые громкие баталии, в которых когда-то принимал участие князь Прозоровский, давно уже канули в Лету, как безвозвратно ушли в мир иной отцы тех немеркнущих побед — Потемкин, Румянцев, Суворов. Подчас Александра Александровича в силу расстроенного здоровья даже посещали сомнения: а были ли на самом деле те достославные, ратные свершения и имел ли он сам к ним какое-либо прикосновение?

Лишь ночами вопросы сии выглядели зряшными и никчемными. Адская боль от бедра до самой ступни пронизывала ногу, и старый фельдмаршал мгновенно вспоминал: то след тяжелого ранения, полученного в Семилетней войне под Гросс-Егерсдорфом. Не мог пошевелить рукою — сразу возникала Польша, и он, тогда уже полковник, лежит, обливаясь кровью, на краю топкого болота. А то вовсе не подняться, не выпрямить спину — гуляют где-то рядом с позвоночником железные осколки, впившиеся в тело в знойной крымской степи.

Как бы ни тянулись мучительные, подчас без сна, ночные часы, а всех ранений с контузиями было не перечесть. А значит, и всех битв, что отмечены этими увечьями. Но были и такие сражения, что, не оставляя вовсе на теле никаких рубцов, откладывались страдальческими отметинами на сердце.

Последняя такая душевная рана — страшеннейший конфуз под Браиловом. Который уж год пошел, как он принял Молдавскую армию, и она, согласно вероломному вступлению в войну Оттоманской Порты, стала действующею. Завязывались схватки с турками по-над Дунаем, готовился перейти реку, чтобы очистить от войск визиря всю Молдавию с Валахией, а там и освободить от турецкого ига Болгарию с Сербией. Однако настоящею войною, а главное, обещанным победным наступлением так и не пахло. А что поделаешь, если и по комнатам сам передвигался с большим трудом, а чтобы сесть на лошадь — то уж вовсе забыл, как сие делается.

Упросил царя прислать какого-нибудь генерала в помощь. Хотя бы Кутузова. «Буду употреблять его вместо себя. Он почти мой ученик».

Совсем недавно были они соседями по службе: Михаил Илларионович значился военным губернатором в Киеве, Прозоровский начальствовал над милицейскими войсками в Умани. Славное, тишайшее было житье у командующего пограничниками-поселенцами, да вот соблазнился тем, что, вверяя Молдавскую армию, император производил его в вожделенное для каждого генерала фельдмаршальское звание.

Поручив Кутузову начальство над главным корпусом, семидесятисемилетний фельдмаршал полагал, что, не сдавая формально пост главнокомандующего, он тем не менее вовсе освободит себя ото всех обязанностей. Однако, скучая без дела, он нет-нет да вмешивался в распоряжения своего нового помощника.

Кутузов и сам был в летах уже немалых. Да недавнее сибаритское житье в Киеве давало знать — управление армией не налаживалось, а еще более расстраивалось. А когда решились все же начать наступление и осадить Браилов, тут и случился конфуз, что обернулся острою душевною скорбью. Три тысячи солдат напрасно было потеряно в сем предприятии, а главное — утрачена надежда на победоносное продвижение вперед, на котором настаивал царь.

Фельдмаршал переживал поражение как глубочайшую трагедию. Он рыдал, кидался на колени пред образами, рвал на себе остатки седых косм.

Михаил Илларионович, напротив, философски отнесся к неудаче.

— Я проиграл Аустерлицкое сражение, решавшее участь Европы, да и то не отчаивался, — пытался он успокоить своего начальника.

«Нет, Кутузов мне не помощь, а помеха», — решил про себя фельдмаршал и упросил императора отозвать недавнего сотоварища.

Император ответил в том духе, что решить судьбу Кутузова предоставляет ему, главнокомандующему. Коли не справился-де с командованием главного корпуса, вы, любезнейший Александр Александрович, вправе передвинуть сего военачальника в тыл, поручив ему не боевой, а резервный корпус. А будет ваше желание вовсе избавиться от незадачливого, на ваш взгляд, помощника, к письму своему прилагаю подписанный мною указ о назначении Кутузова в должности военного губернатора литовского. В вашей воле, мол, выбрать приемлемое решение: и на то и на другое я даю свое монаршее согласие.

«Хитер, — отметил про себя Прозоровский, думая о поступке царя. — Как всегда, умывает руки. Ну да мне-то что? Вручу Михаилу Илларионычу императорский рескрипт и поздравлю с монаршею милостью и новым назначением в Вильну. Себя же избавлю и от соперника и от стратега, коий, не дай Бог, устроил бы мне здесь второй Аустерлиц, сиречь — полный разгром моего войска. А вот товарища, на которого я смог бы возложить дела в видах расстроенного на государевой службе здоровья, его величество прислать непременно обязан. Однако направить такого, чтобы был скромен и в соперничестве не проявлялся».

Лишь в ночной беспокойной дреме могло пригрезиться то, что вскоре произошло: не кого-нибудь послушного и уважительного, а самого беспокойного и известнейшего, пожалуй, во всей империи генерала князя Багратиона откомандировал к нему на сей раз Александр Павлович!

Духота в мазанке стояла дикая. Пот со лба катился градом, так что фельдмаршал не выпускал из рук полотенца, которое впору было выжимать, как мокрую тряпку. В горле — точно провели наждаком: такая шершавость и сухость. Но пить много — Боже упаси: вода сразу ударяет в ноги, и они делаются тумбами, кои никак не передвинуть.

С трудом, поддерживаемый адъютантом, встал, едва доложили о прибывшем. Багратион — подтянутый, легкий — отсалютовал по всем требованиям воинского артикула, точно оказался не в удушливой знойной степи, а на дворцовом вахтпараде под пристальным императорским оком.

Мгновенно прошиб пот, когда снял восковые печати с царского пакета. Да пот не обычный по жаре — теплый и липкий, а как случается при испуге — холодный, знобящий.

Строчки письма запрыгали пред глазами: «…для вашего же излечения… временно… оставляя за вами должность главнокомандующего…»

«Это же как — сдать ему, Багратиону, армию? Вон и второй пакет рядом на столе. Видно, с указом на сей счет. Но нет, конверт я даже и не подумаю открывать! Сказано же в письме: «на ваше усмотрение». Вот и поступлю в соответствии с волею вашего императорского величества, а лучше сказать — по собственному усмотрению».

И, промокнув лоб свежим полотенцем, услужливо предложенным адъютантом, довершил про себя собственные мысли: