Багратион. Бог рати он - Юрий Когинов

Да, кампания затянулась, приходилось повторно наступать в лесных и болотистых местах, где русские полки и дивизии уже однажды прошли с успехом. Но, несмотря на бездарность главнокомандующих, жертвы с русской стороны были самые малые. Достаточно упомянуть, что семнадцатитысячный корпус Багратиона в походе на Аландские острова потерял убитым лишь одного казачьего унтер-офицера, ранеными восемнадцать человек, из которых — один обер-офицер Войска Донского, и чуть более полусотни лошадей погибшими и покалеченными.

И — припомним докладную Багратиона — благодаря примерному сбережению людей, что командир корпуса считал для себя и всех подчиненных ему офицеров первейшею заслугою, не оказалось ни одного пострадавшего от губительных морозов, когда шведы и финны в привычных для них условиях замерзали на дорогах до смерти.

Негромкая, незаметная вроде бы была война, а результаты ее оказались неожиданно потрясающими. Швеция потеряла Финляндию и Аланды, иными словами, треть принадлежавшей ей территории, и недавно еще безраздельное свое господство в Балтийском море.

Обретение власти над соседней Финляндией и дополнительными балтийскими портами враз заставило замолчать тех, кто совсем недавно называл царя приказчиком Наполеона и тешил себя надеждами заменить его на троне тем лицом, которое осуществляло бы, как им казалось, независимую политику России. Угрозы заговора, еще как следует не оформившись, разлетелись в прах. Зато потерял свой трон тот, против кого начал войну император всероссийский.

В Санкт-Петербурге с наслаждением передавали друг другу то, что доходило из Стокгольма и кружным путем из других столиц о последних днях шведского короля.

Говорили: все окружение Густава-Адольфа требовало от него немедленного прекращения войны. Кроме русских, которые были уже в сотне верст от Стокгольма, с юга Швеции угрожали французы. Дальнейшее упрямство короля могло привести лишь к полной оккупации страны. Однако в своем безумии Густав-Адольф был невменяем. Тогда несколько гвардейских офицеров решили с помощью силы низложить зарвавшегося правителя.

Король уже прослышал о заговоре и велел запереть все ворота замка и усилить караулы. Войскам же, находившимся в столице, был отдан приказ немедленно выступить в поход на побережье. Тем не менее около полусотни офицеров пробрались в замок, и один из руководителей заговора, барон Адлеркранц, заявил королю:

— Государь! Первые чины королевства и армии, наиболее уважаемые граждане вашей столицы поручили мне заявить вашему величеству, что настоящее прискорбное положение дел чрезвычайно волнует все население.

Густав-Адольф сразу же понял, к чему идет дело, и закричал в припадке бешенства:

— Изменники! Вас всех ждет виселица!

— Нет, ваше величество, мы не изменники, — хладнокровно возразил барон. — Мы честные шведы, которые хотят спасти и отечество и вас, государь.

Король обнажил шпагу, но барон и стоявшие с ним рядом офицеры обезоружили его. На крики и шум явился дворцовый караул, и в суматохе король выбежал из кабинета, сумев закрыть за собою дверь на ключ. Преследователи навалились на дверь и бросились в погоню за королем, которого настигли уже во дворе.

Через несколько дней арестованный безумец отрекся от короны, а герцог Зюдерманландский был провозглашен королем под именем Карла Тринадцатого.

Вскоре Густав-Адольф развелся с женой и, назвавшись полковником Густавсоном, уже как частное лицо выехал на жительство в Швейцарию.

Одержав громогласную победу в войне, Александр Первый доказал собственную силу и несокрушимость. И первыми, кто это почувствовал и испытал на себе, были мать Мария Федоровна и сестра Екатерина, с именами которых недовольные связывали свои сокровенные надежды на изменения в управлении государством.

Еще осенью прошлого, 1808 года, когда Александр Павлович направился в немецкий город Эрфурт на свидание с французским императором, его, точно малое дитя, которому нужна опека, предостерегали:

— Кровожадный корсиканец готовит вам западню. Он похитит вас и убьет.

Подобными измышлениями императора запугивала мать, пытаясь остановить и положить конец союзу России с Францией. Александр Павлович, напротив, вернулся не просто целым и невредимым, но победителем.

В нем все: превосходный вид, улыбка, чувство собственного достоинства — свидетельствовало, что он не только не попался в Наполеоновы сети, но сам всецело овладел им. Во-первых, он уговорил французского императора сократить непосильную контрибуцию с Пруссии. Во-вторых, по сути дела, отказался участвовать в войне французов против своей былой союзницы Австрии. В-третьих, заручился поддержкою всесильного Талейрана, обратив его в своего тайного агента. И в-четвертых, по своей лукавой манере прямо никогда не говорить ни «да», ни «нет», дал понять своему августейшему союзнику, что при определенных условиях их дружба в принципе может быть укреплена не только государственными, но, пожалуй, и родственными связями.

О чем же таком в Эрфурте вдруг зашла речь?

Став императором Франций, Наполеон в последнее время нередко задумывался о том, кто же будет его наследником? Жена Жозефина, увы, не могла подарить ему сына. Потому и возникла мысль о разводе и о новом браке. Но коли выбирать другую жену, следует на сей раз обратиться к одной из самых могущественных династий мира. Выбор был невелик: Австрия или Россия. Наполеон остановился на последней, самой могущественной в военном отношении империи, с коей так крепко уже он наладил союз.

И предмет возможного брачного союза — сестра русского императора двадцатилетняя великая княжна Екатерина. О ней через ловкого Талейрана Наполеон и завел с русским царем речь.

Французский император помнил, как год назад в Тильзите Александр, отчаявшись подобрать своей сестре достойного жениха, высказал мысль: а не женить ли брата Наполеона, только что пожалованного королем Вестфалии, на его августейшей сестре? В тот раз дальше слов дело не пошло. Ныне же с именем Екатерины связывал свои надежды сам французский император; Александр Павлович изрек: он бы счел сие предложение за счастье, но окончательное решение о браке сестры — за их матерью.

С обворожительною улыбкою, смысл которой не всегда были в состоянии угадать даже близкие ему люди, Александр объявил о предложении французского императора в своей семье. Императрица-мать побледнела и не произнесла ни слова. Екатерина же, не сдержавшись, высказала в сердцах:

— Я скорее пойду замуж за последнего истопника, чем за этого корсиканца. Как же могли вы, ваше величество?..

— Вот и прекрасно, моя радость, моя любимая сестра, — воскликнул брат-император, продолжая улыбкой одарять мама и Катишу. — Тогда не станем терять времени даром и объявим о вашей помолвке с Жоржем. Я надеюсь, у вашего императорского величества не будет на сей счет возражений?

Только теперь к императрице-матери вернулся дар речи.

— Сын мой, вы — государь. И благодаря нашему образу правления — неограниченный повелитель вашего народа и вашей семьи, — произнесла Мария Федоровна. — Вы можете располагать судьбой вашей сестры, даже вашей матери. Как подданная, я бы не произнесла ни слова, если бы вы настаивали на согласии с тем предложением, которое вы привезли из Эрфурта. Но как мать, я бы не смогла молчать о судьбе моей дочери и вашей сестры. Однако, слава Богу, у вас достало и государственной мудрости, и кровной к нам любви, чтобы принять единственно правильное решение. И я согласна с вами: Катиша и Жорж — достойная пара.

Дети и их судьба. Их жизнь и семейное счастье. Какой матери безразлично, как сложится оно, это счастье? И будет ли оно вообще у тех, кого когда-то носила под сердцем? Для нее, бывшей немецкой принцессы, воспитанной в преданности дому, ничего не могло быть священнее собственной семьи. Вернее сказать, ее дочерей и сыновей. Но первые же их браки не обрадовали.

Начать хотя бы с Александра. Чистым ангелом величают нынешнюю императрицу Елизавету Алексеевну, а вот поди ж, вместо супружеских отношений — лед. Страшно признаться, но она ныне — единственная женщина, к которой равнодушно его сердце, готовое растаять при виде любой иной обворожительной дамы.

А у Константина что ж? Пылкая юношеская страсть и тут же, через каких-нибудь год или два — полная неприязнь друг к другу. Сын уезжает на войну к Суворову, его жена Анна — к своим родным в германский город Кобург, чтобы оттуда уже никогда не возвращаться к мужу.

Но то судьба сыновей. Горше планида женская, незавидная доля ее дочерей.

Помнится, еще ее покойная свекровь, великая императрица Екатерина, жаловалась: нелегкой окажется судьба внучек. В письме барону Гримму, одному из своих заграничных корреспондентов, она так и писала о женском потомстве своего сына Павла: