Чёрные ангелы в белых одеждах - Вильям Козлов

По радио наконец объявили о посадке ашхабадского самолета. Вадим услышал далекий гул, из серой мглы над шоссе Ленин град-Киев совсем низко вынырнул серебристо-ртутный ТУ, шасси уже были выпущены, рев турбин приглушен. Вот его растопыренные, как ноги орла, шасси коснулись мокрой бетонной полосы, вмиг окутались туманным облаком, задрожали от напора воздуха выпущенные подкрылки, и самолет стал тормозить. В круглых тускло освещенных иллюминаторах видны бледные пятна лиц.

… Она спустилась по трапу вместе с двумя другими стюардессами. Все три высокие, стройные в своих форменных пальто с золотыми нашивками на рукавах. Две девушки были в синих беретах, на которых сразу же заискрились дождевые капли, а Аэлита без головного убора. Ее золотистые волосы спускались на плечи, в руке покачивалась спортивная сумка. Вот она остановилась рядом с трапом, повернула голову и что-то сказала выглянувшему из черного проема люка, очевидно, пилоту, тот улыбнулся и помахал ей рукой. Чуть отстав от подруг и не глядя по сторонам, Лина медленно шла по мокрому асфальту. Вот от ветра распахнулась пола пальто, мелькнули стройные ноги в капроновых чулках, стального цвета короткая юбка… Он вспомнил, что чуть выше круглого колена у нее остался тоненький беловатый шрам — след гвоздя, на который она напоролась на рыбалке… Вадим почувствовал, как гулко застучало сердце, он даже несколько раз глубоко вздохнул и выдохнул из себя влажный воздух, так он иногда делал на соревнованиях перед ударом гонга. Конечно, она не видела одинокую застывшую у служебной металлической калитки фигуру с поднятым воротником плаща и слипшимися темно-русыми волосами. Эта фигура сливалась со стволом черного тополя с еще зелеными, но уже изъеденными по краям листьями, с которых срывались тяжелые капли и звучно шлепались на опавшие вокруг листья. Их много валялось под ногами.

Услышав свое имя, она сначала даже не замедлила шаги, наверное, имя «Аэлита» она слышала редко — все звали ее Лина. И, конечно, она сразу сообразила, еще не видя его, кто мог ее так назвать. Выйдя с летного поля за ограду, она завертела золотоволосой головой (и он в который раз поразился, какие у нее огромные глаза) и наконец увидела его под тополем. Секунду они смотрели в глаза друг другу, никто первым не хотел отвести свой взгляд. Глазами они сейчас сказали больше, чем потом словами.

— Ну вот, дорогой мой, мы и встретились… — выдохнула она. Голос ее немного сел, был не таким звонким, как раньше. — Здравствуй, Вадим!

— Здравствуй, Аэлита! — эхом откликнулся он, делая к ней первый шаг. Она же не двигалась с места. Стояла высокая, немного пополневшая, что ей очень шло, и смотрела своими громадными голубыми глазами на него. Подкрашенные губы тронула легкая, как тень, знакомая до боли улыбка. А у него мелькнула мысль: пока он жив, никогда больше не допустит, чтобы эта красивая женщина от него ушла. Уж в этом он сейчас был уверен, как и в том, что снова обрел ее — свою судьбу, как внушила ему небесная Аэлита. И если есть Бог на свете, то и он не допустит того, что произошло тогда в Великополе…

— Если бы ты не пришел — я сама бы пришла к тебе, — произнесла она, голос стал звонче, увереннее. Голубизна в глазах превратилась в синеву. Она продолжала со смешанными чувствами вглядываться в него — тут были и радость, и тревога, и нежность. — Когда я прилетала в Ленинград, то еще с трапа всегда высматривала тебя в толпе встречающих, а сегодня я почему-то даже не вспомнила о тебе… Да, мы же опоздали.

Это была прежняя Лина, которая никогда ни к кому не подлаживалась и говорила в глаза все то, что думала.

Даже неприятные вещи. Он отобрал у нее сумку, взял под руку и повел по залепленной опавшими листьями асфальтовой дорожке к своей машине, поставленной на стоянке. Пассажиры уже тянулись с вещами к автобусам и такси. На сумках и чемоданах трепетали аэрофлотовские бирки на нитках. А над аэродромом нарастал могучий гул набирающего обороты для разбега очередного самолета. И он помчался, подрагивая крыльями, по взлетной полосе. За ним гналось туманное облако, шасси, казалось, вцепились в бетон и ни за что не отпустят его, но вот рев стал глуше, заостренный нос лайнера задрался, и самолет оторвался от взлетной полосы.

— Мне нужно в диспетчерскую… — сделала попытку остановиться Лина, но Вадим решительно увлекал ее к «Жигулям».

— Ты больше не будешь летать, я слышал, самолеты иногда разбиваются, — говорил он, одной рукой открывая ключом дверцу, другой придерживая ее за локоть. — Не твое это дело летать за облаками и носить на подносе нарзан и бутерброды пассажирам… — он передразнил: «Застегнуть ремни — расстегнуть ремни! За бортом — минус пятьдесят, на борту — плюс двадцать, граждане пассажиры…» Подумаешь, небесная дива!

— Продолжай, продолжай, я давно ни от кого не слышала ничего подобного, — улыбнулась она. Хотя и прилетела со знойного юга, лицо ее, обрамленное влажными золотистыми волосами, было матово-бледным, а под глазами голубели круги. Видно, длительный полет ее утомил.

— Где твой дом, Аэлита? — усаживаясь рядом с ней за руль, спросил он.

— Не знаю, дорогой, — ответила она, глядя, как «дворники» сгребают капли со стекла с трещинкой от удара маленьким камнем. — У меня дома нет, я ведь перелетная птица. Последнее мое гнездо в общежитии стюардесс в Москве, вернее, во Внукове.

— Завтра же поедем туда и заберем твои вещи, — сказал он.

— Ты хотя бы спросил: хочу ли возвращаться к тебе?

— Ты уже вернулась… домой.

— Нина Лунева из Великополя, помнишь мою подружку из нарсуда?

— Помню, — пробурчал он, выводя машину на дорогу, ведущую к шоссе Ленинград-Киев. Сейчас ему не хотелось, чтобы она увидела его лицо. Нина Лунева отодвинулась в космическую даль, как пролетевшая в видимости Земли комета.

— Нина написала мне, что ты был у нее и спрашивал про меня… А свой адрес ей не оставил. Может, я тебе написала бы.

— Какое все это имеет теперь значение? Ты со мной — это главное.

— Вадим, нельзя же вот так сразу все решать за нас обоих? Я еще не опомнилась, мне нужно было в диспетчерскую, у меня завтра рейс…

— Все, милая, отлеталась, — серьезно сказал он. — Тебе не восемнадцать лет, чтобы наслаждаться воздушной романтикой.

— Я уже старшая стюардесса и могу общаться с иностранцами на английском, — похвасталась она. — И летать мне нравится… Вернее, нравилось, я стала что-то уставать от этого чередования временных поясов, появилась бессонница, головные боли…

— Вот видишь! — вставил он.

— Часто стала думать на работе о тебе…

— Только на работе?

— И днем и ночью…

— Я — тоже, — улыбнулся он. — Особенно ночью.

— Ты все такой же неугомонный?

— Лина, я не могу без тебя, — сказал он. — И больше мы никогда не будем расставаться.

— Не зарекайся, милый!

— Я не хочу, Лина, чтобы моя жена на этой проклятой работе постепенно превращалась в мужчину… Ты не научилась курить?

— Продолжай, я слушаю.

— Муж должен работать, обеспечивать семью, а жена — вести дом и воспитывать детей… Не улыбайся! В нашем отечестве эти элементарные истины начисто забыты. Я тут прочел «Домострой»… Какие-то сволочи постарались эту замечательную книгу превратить в сознании людей в символ мужской рабовладельческой тирании! Это гнусная ложь!

— Передохни, дорогой, не слишком ли много информации на мою бедную голову после столь длительной разлуки?

— Я просто повторяю все то, что уже мысленно не раз говорил тебе…

Она сбоку посмотрела на него. Темно-русая прядь спустилась на висок, губы крепко сжаты, глаза чуть прищурены. И даже намека нет на улыбку.

— Боже, Вадим, у тебя появились седые волосы! — воскликнула она, дотрагиваясь до его чисто выбритой щеки.

— Как ты думаешь, отчего это? — глядя на дорогу, спросил он.

— Меня тоже Бог наказал, — помолчав, негромко произнесла она. — Я разочаровалась в рок-музыке и в ее крикливых исполнителях…

— И в Томе Блондине? Как он, все еще поет?

— Милый, давай сразу договоримся: ты никогда не будешь напоминать мне о том, что произошло? Иначе у нас ничего не получится. Что было — то было, и уже ничего не изменишь, видишь, я тоже говорю избитые истины… Может, нам и нужно было пройти через это… — она дотронулась до его колена. — Ты ведь тоже не безгрешен?

«Неужели знает про Нину Луневу? — впрочем, без всякого сожаления подумал он. — Господи, помоги придушить в зародыше ростки ревности! Если думать, что у кого и с кем было, можно с ума сойти!..»

— Ну, что же ты молчишь?

— Ладно, договорились, — уронил он, резко выворачивая руль, чтобы не наехать на подвыпившего пожилого мужчину, который, не глядя по сторонам, стал нахально переходить проезжую часть шоссе перед Средней Рогаткой.