Чёрные ангелы в белых одеждах - Вильям Козлов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Выше, Вадим, выше, — кивнул на небо Игорь Владимирович. — Земное все — суета сует, а там, в космосе, другие масштабы… Ну почему со мной никто не вступает в контакт? Я давно готов к этому. А если бы позвали — не задумываясь улетел бы с ними. Прекрасна планета Земля, но люди на ней живут, как слепые кроты…
«Сон это или явь? — не слыша его, мучительно думал Вадим. — Она сказала: „Ищи свою Аэлиту — она твоя судьба…“ А где ее искать? Мою судьбу…».
— Ты знаешь, — дошел до него голос Поливанова. — Мне совсем не хочется пить! Сначала хотелось, я даже у бабок самогон спрашивал, а сейчас, как отрезало.
— Я рад за тебя, — равнодушно ответил Вадим. Мысли его были заняты другим.
9. Как на войне
В большой железной емкости Вадим готовил раствор для заливки пола скотника, он ссыпал туда из бумажных мешков пыльный ядовито-серый цемент, лопатой набрасывал речной песок, привезенный на тракторе, ведрами лил воду и все это перемешивал лопатой. Лопата скребла по железу, мутная жидкость брызгала на ноги, попадали капли и в лицо. Работенка еще та! Плечи его были обнажены, на завернутых до колен брюках — пятна и мокрые разводы, на руках брезентовые рукавицы; чтобы голову не напекло, он соорудил из газеты остроконечный колпак. Соломенной шляпой, как у Селезнева, он не разжился. Остальные члены бригады вставляли в проемы проолифенные золотистые рамы со стеклами, укрепляли их, шпаклевали щели. Делалось все на совесть. Стройматериалов должно было хватить на неделю работы, потом снова нужно ехать в Великополь, клянчить в райпо и «Сельхозтехнике» все необходимое. Вадим Бога благодарил, что нет толстяка H. Н. Петухова, некогда возглавлявшего эту организацию. Его перевели в Псков с повышением, захватил он с собой и любовницу-секретаршу — Раю из райпотребсоюза. Когда еще десять лет назад Вадим понял, что полюбил Аэлиту, тогда еще долговязую глазастую девчонку, он честно признался Рае. Та на удивление легко отнеслась к этому.
— Соскучишься, Вадик, — с улыбкой сказала она, — позвони. И ты знаешь, где меня найти.
Он не позвонил и — что удивительно — ни разу не встретил Раю даже на улице. А Великополь — не такой уж и большой город. Прожив здесь десяток лет, с очень многими здороваешься на улице.
Рая из райпотребсоюза как легко вошла в его жизнь, так же легко и исчезла из нее, оставив стершиеся воспоминания о ночных часах, проведенных на черном диване в кабинете Петухова H. Н.
Дни стояли солнечные, жаркие, в обеденный перерыв все торопились к речке, ее, как и деревню, называли Воробьем, и купались, но на стройке вскоре снова становилось жарко и от пота глаза щипало. Колхозники чуть ли не в полдень возвращались с работы и тут же начинали ковыряться в своих распаханных огородах. Вадим уже давно убедился, что сельские жители с прохладцей относятся к труду в колхозе или совхозе, как бы отбывают барщину, а душу, разумеется, кто не пьет, вкладывают в личное хозяйство, а свой приусадебный участок поит и кормит их. У каждого скотина, мелкая живность, которая требует пригляда и ухода. И еще заметил Вадим, что из колхоза и совхоза труженики тащат все, что может сгодиться в личном хозяйстве: стройматериалы, сено, комбикорма, даже ведра и подойники. И все среди бела дня, без всякой опаски. Все казенное, государственное было для них ничейным, потому и хищение имущества в сознании сельчан не считалось воровством, да и не только у крестьян — это происходило в масштабе всей страны. Разве рабочие не тащили из цехов полуфабрикаты и готовую продукцию? Вадим сам был свидетелем, как на Некрасовском рынке рабочие с кондитерской фабрики приносили Гоге плоские коробки из-под песочных тортов с залитым в них высококачественным шоколадом, а что уж говорить о дефиците, будь это продукты или бытовая техника. Растаскивалось буквально все и распродавалось по ценам ниже государственных.
Из скотника доносился невнятный разговор председателя колхоза «Ильич» Дмитрия Евгеньевича Ильина и бригадира Селезнева. Председатель с полчаса назад пожаловал к ним, вообще-то, он редко сюда наведывался, знал, что «шабашников» не нужно понукать и подгонять — они и без кнута работают как одержимые. Наоборот, Селезнев его припирал в правлении к стене, требуя бесперебойной доставки стройматериалов. Обещал из города привозить на самосвале готовый раствор для заливки полов и фундамента, а выбил лишь цемент в мешках. Приходилось на месте готовить раствор. Голоса смолкли, и вскоре из широкого темного проема скотника — двери еще не были навешены — вышел Ильин. Он был в шелковой безрукавке и хлопчатобумажных брюках, лицо загорелое, крупный нос шелушился. Дмитрию Евгеньевичу нет еще и тридцати, он попал в Воробьи сразу после сельхозинститута, правда, до учебы несколько лет проработал в совхозе механизатором, так что сельскохозяйственный труд ему знаком не только по учебникам. Вадима он знал еще по тому времени, когда тот работал в «Великопольском рабочем», читал его фельетоны, очерки. Однажды высказал свое недоумение: почему Белосельский — хороший журналист — променял перо на лопату и топор? Вадим ему честно ответил, что советская журналистика насквозь фальшива и ему претит морочить людей.
— Но ты же фельетоны писал? — резонно заметил Ильин. — Критиковал нашу советскую действительность, бюрократов, рвачей, значит, в какой-то степени раскрывал людям глаза на правду.
— Пока печатали мои фельетоны, я и не помышлял уходить из газеты, — ответил Вадим, — А потом перестали, вот я и оказался безработным. А статейки, прославляющие наших верных ленинцев и советский образ жизни — самый лучший, самый демократический, самый передовой и гуманный в мире, я отказался сочинять…
Они долго тогда спорили на берегу речки Воробей, Ильин мыслил трезво и во многом соглашался с Вадимом, но как все изменить, возродить у сельчан любовь к земле — и он не знал, так же как и не видел в ближайшем будущем никаких путей к выходу из тупика. Начиная с Хрущева, он вождям — «строителям развитого социализма» — не верил, но как человек, родившийся при советской власти и никакой другой не знавший, считал капитализм загнивающей формацией и верил в конечную победу социализма во всем мире. Классики-то марксизма-ленинизма, которых он старательно изучал в институте, доказывали, что гибель капитализма и торжество социализма на земле неизбежны… Были небольшие сомнения в том, что капитализм что-то не загнивает, а социализм добровольно не распространяется на планете… За границей он был в составе делегации сельских тружеников всего один раз в Болгарии, где они побывали на образцовых социалистических предприятиях. Болгары, на его взгляд, жили хорошо, были довольны своим социалистическим строем, советских людей встречали радушно, порядка у них неизмеримо больше, чем у нас, земля на зависть обрабатывается по самым передовым в мире технологиям, нам до них еще далеко, овощей и фруктов производят столько, что тары не хватает отправлять на экспорт во многие страны мира.
— Мое почтение Вадиму Андреевичу! — остановился возле него Ильин — Любо-дорого смотреть, как работает ваша бригада, не то что мои горе-работнички!
— Где же их социалистическая сознательность? — распрямил спину Вадим. Он разравнивал деревянной лопатой раствор на полу. Он знал, что председатель сразу не уйдет. Дмитрий Евгеньевич был немного пониже Вадима, но тоже широк в плечах и крепок на вид. В армии он был в танковых частях и занимался спортом, однако на должности председателя за последний год несколько отяжелел и уже намечался животик. К ним он пришел пешком — правление находится в Воробьях, — а так ездит по бригадам на своем газике. Сам за рулем.
— Перекурим? — предложил Ильин, присаживаясь на опрокинутый контейнер для кирпича.
Вадим, воткнув лопату в раствор, без особой охоты присел на второй контейнер. Впрочем, раствор застывает долго, можно немного передохнуть. У Ильина добродушное лицо с небольшими светлыми глазами, опушенными белыми выгоревшими ресницами, и с ямочкой на круглом подбородке, что придавало ему добродушный вид. Руки у него большие, с мозолями на ладонях. Ильин не чурается и сам сесть за штурвал комбайна или трактора, когда наступает страдная пора. Знал Вадим, что он пользуется уважением у сельских жителей, они больше привыкли своих председателей, назначенных райкомами партии, видеть на машинах и в кабинете, ну еще на собраниях, рядком с районным начальством, а Ильин, как кузнечик, прыгает по полям-лугам, бригадам, разбросанными на порядочное расстояние от центральной бригады в Воробьях. Колхоз считался в районе не бедным, но и не образцовым — сюда не привозили туристов и гостей из «соцстраха». Деревеньки бедные, приземистые, постройки ветхие, с залатанными крышами, вот задумал председатель возвести типовой скотник, так и то пришлось нанимать людей со стороны, потому что свои будут строить сто лет и тяп-ляп. Нет у людей никакого стимула к работе, а на лозунгах теперь далеко не уедешь, особенно после хрущевской кукурузы, гибели скота и вырубки фруктовых деревьев. Кукуруза сроду в этих краях не росла, а заставляли сажать ее на лучших площадях. Крестьян не обеспечивали покосами, по указанию райкома отводили им неудобные, заболоченные места. Ильин, правда, разрешал своим колхозникам косить на лугах близ речки Воробей.