Китай, Россия и Всечеловек - Татьяна Григорьева

вон там мой разум!

в прогалах

хлопчатых туч. [433]

Что уж говорить о поэте и исследователе японской классики Мурамацу Томоцугу (псевдоним Кока), который видит мир глазами хайку, основал журнал «Снег», где уже много лет печатает своих собратьев со всей Японии и не только. Для него «сезонное слово» ( киги) священно. Вот несколько из «снежного цикла» 1994 года «Благие хайку»:

На снегу

Под снежным небом

Люди живут.

На снегу

Под снежным небом

Живет любовь.

На снегу

Под снежным небом

Жизнь прошла…

Не потому ли, что снег ассоциируется с Россией, в любви к которой он признается. «Мой „Символ веры“»: «Я люблю русских. Я думаю, что русские – самая удивительная нация в мире. Из всего, что я прочел за свою жизнь, меня более всего потряс роман Льва Толстого „Война и мир“… В музыке больше всего люблю Пятую симфонию Чайковского… Я думаю, что с романом „Война и мир“ Толстого можно сравнить только японские хайку».

Вот вам и «клиповое сознание»! Что посеешь, то и пожнешь.

И об этом вещает китайская мудрость.

Май 2010

Духовная эволюция (от горизонтали к вертикали)

А по словам Гесиода: Прежде всего во Вселенной Хаос зародился… (но) должна быть среди существующего некая причина, которая приводит в движение вещи и соединяет их.

Аристотель. Метафизика, 1, 4

Почему наступило разочарование в идее прогресса, на который уповали последние века? Не потому ли, что уповали «во имя свое», понимая прогресс как ускоренное движение по горизонтали, кратчайшим путем – между двумя точками? Движение ради обладания, неважно чем – временем, пространством, техникой, энергией. Словом, «быть, чтобы иметь». Мечтали преодолеть зависимость от изначального Хаоса и обрести свободу. Но что-то мешало. Не то ли, что прежним оставалось сознание, раздвоенное, нацеленное на борьбу, неважно с кем и с чем?

Но посягающий на свободу другого впадает в зависимость от того, что хотел покорить. Таков закон высшей Справедливости, или Великого Дао: покоряющий становится покоренным, если не другими, то самим собой. Дао все ставит на свои места – в соответствии с предустановленной гармонией, которую понимали как закон благого Равновесия (Хэ). Человеку назначено одухотворять сущее, но одухотворяет одухотворенный – «Рожденный в духе», по словам Апостола Павла. Одухотворенный не сталкивает одно с другим, не требует жертвы.

Возомнив себя всесильным, господином положения, человек захотел покорить пространство и время – и был ими покорен. Веря в прогресс во имя удобства, краткости движения к намеченной цели, расположил по прямой смену фаз человеческой истории. У Освальда Шпенглера были основания назвать придуманную во имя «прогресса» прямолинейную связь – древность, Средневековье, Новое время – полной нелепостью. В одномерности, линейном мышлении он распознал причину «Заката Европы».

Ортега-и-Гассет назвал прогресс «растяжимой тюрьмой», где заправляет всем «человек массы». Последний, будучи сам безликим, видит во всем, и в государстве, анонимную силу. «Вот величайшая опасность, угрожающая сейчас цивилизации: подчинение всей жизни государству… поглощение всей общественной спонтанной инициативы государственной властью, а значит, уничтожение исторической самодеятельности общества, которая в конечном счете поддерживает, питает и движет судьбы человечества» («Восстание масс», вышла в 1930 г.). А Макс Вебер пришел к выводу: все экономические тенденции ведут к возрастанию несвободы.

Тем более тоталитарное государство, которое Бердяев называл «царством сатаны»: государство не смеет касаться духовной жизни человека. Он соглашался с Ницше, что государство есть самое холодное из чудовищ; человек начинается там, где кончается государство. [434] Должно быть, настало время усомниться в традиции, властвующей над умами со времен «Политики» Аристотеля: «Природа государства стоит впереди природы семьи и индивида: необходимо, чтобы целое предшествовало части». Государство, вторичное по отношению к человеку, взяло на себя функции первичной или вечной ценности. Сколько еще времени пройдет, пока государство не назовут «машиной подавления» и полмира втянут в борьбу с ним, отчего государство лишь натянет поводья.

Когда еще старший из славянофилов К. С. Аксаков предупреждал: «На Западе душа убывает, заменяясь усовершенствованием государственных форм, полицейским благоустройством; совесть заменяется законом, внутренние побуждения – регламентом, даже благотворительность превращается в механическое дело: на Западе вся забота о государственных формах»; «Запад потому и развил законность, – продолжает Аксаков, – что чувствовал в себе недостаток правды». [435]

Напомню: стремление к правде , высшей нравственной ценности, присуще русскому уму. Естественно, не к правде факта, а святой правде, исходящей от Святого Духа. Святость – национальная идея России, сколь прекрасная, столь и далекая от реальной жизни. Об «инстинкте правды», присущей русскому человеку, говорил Н. К. Михайловский: «Всякий раз, когда мне приходит в голову слово „правда“, я не могу не восхищаться его поразительной внутренней красотой… Кажется, только по-русски истина и справедливость называются одним и тем же словом и как бы сливаются в одно великое целое. Правда в этом огромном смысле слова всегда составляла цель моих исканий». [436] В «Письмах о правде и неправде» он писал: «…в нас есть почва для проповеди Правды в ее единстве и целостности ».

А можно вспомнить Ф. М. Достоевского: «ничем не искоренить в сердце народа жажду правды» – и слова Зеньковского о нем: «Вся тайна влияния Достоевского заключается в той правде, которая глядит на нас со всех страниц его произведений и которая придает им неотразимую силу». [437] И тот же Достоевский писал: «Революция, кроме конца любви, ни к чему не приводила… Судите русский народ не по тем мерзостям, которые он так часто делает, а по тем великим и святым вещам, по которым он и в самой мерзости своей постоянно воздыхает… А идеалы его сильны и святы, они-то и спасли его в века мучений… Если притом и так много грязи, то русский человек и тоскует от нее всего более сам, и верит, что все это – лишь наносное и временное, наваждение диавольское, что кончится тьма и что непременно воссияет когда-нибудь вечный свет». [438]

Естественно, «правда» – высшая ценность и для Николая Бердяева. Акценты разные, но суть одна. «Есть высшая правда в том, что человек – существо самоуправляющееся. Отблеск этой истины есть в демократии, в этом положительная, вечная сторона демократии, фактически всегда искаженная». [439] В Индии нет религии выше Истины: «Истину должно почитать, как Брахмана», – сказано в Ведах.

Во времена воинских искушений, когда Япония свернула с Пути, японский христианин Утимура Кандзо напоминал: Истина от Бога, не от государства. Если сохраним Истину, то и поверженное государство поднимется. Отречемся от Истины – и процветающее государство погибнет.

Для тех и других Истина неотъемлема от Красоты: Истина есть Красота, а Красота есть Истина. Красота предопределена человеку во спасение. Не потому ли посланный богиней Аматэрасу управлять японскими островами внук Ниниги выбрал из двух невест не долгожительницу, Деву-скалу Иванаги-химэ, а Цветущую деву Сакуя-химэ, чья красота облетает, как лепестки сакуры? С тех пор и полюбилась японцам Красота мимолетная, которая, однако, не исчезает, а возвращается в свою вечную обитель. Потому и называли ее Красотой Небытия (My-но Би), существующей невидимо, доступной лишь сердечному зову. Напоминая о себе в мгновениях Жизни, обретая разные обличья в разные эпохи, она по сути оставалась той же. Красота японцев мгновенна, полуприсутствует в каждом миге Бытия, «здесь и теперь», являя вечную Истину. Не абстрактное мышление, а переживание, спонтанное, самоестественное чувство Красоты обусловило стиль их мышления.

Потому и полюбился японцам Достоевский, что Красота для них вездесуща. «Всякая-то травка, всякая-то букашка, муравей, пчела золотая, все-то до изумления знают путь свой, не имея ума, тайну Бо-жию свидетельствуют, беспрерывно совершают ее сами». И японец ощущает то же, что старец Зосима из «Братьев Карамазовых». Ван Гога пленило умение японцев в одной травинке воплотить мир, но здесь другое. Здесь сердечное созвучие, обоюдная восприимчивость к прекрасному. Японец разделит восторг князя Мышкина: «Я не понимаю, как можно проходить мимо дерева и не быть счастливым, что видишь его?» У русских не было традиции благоговейного отношения к Природе, но была сердечная с ней связь.

Правда потому безупречна, что пробуждает чувство прекрасного. Мир уже спасен, нужно лишь довериться ему. И в сердце Достоевского вера в абсолютное Добро, которым наделено каждое существо: «Существование в каждом человеке возможности совершенного добра, а следовательно, и совершенного счастья, было любимой мыслью Достоевского», [440] – заключает Лосский, ссылаясь на «Дневник писателя»: «Беда ваша в том, что вы сами не знаете, как вы прекрасны! Знаете ли, что каждый из вас, если бы только захотел, осчастливил всех… И эта мощь есть в каждом из вас, но до того глубоко запрятанная, что давно уже стала казаться невероятною». А буддист скажет: каждый человек Будда, только не каждый понимает это. «Красота спасет мир», когда человек увидит ее прежде, чем себя. «Дух Святый, – запишет Достоевский в заметках к «Бесам», – есть непосредственное понимание красоты, пророческое сознавание гармонии, а стало быть, неуклонное стремление к ней». [441]