Театральное эхо - Владимир Лакшин

Нас достаточно научила история с Ясной Поляной. Но в Ясной Поляне мы занимаемся сейчас тем, что исправляем ошибки прошлого, сужаем то производство, которое когда-то было там развернуто объединением «Азот». А здесь еще – слава богу! – нет таких индустриальных масштабов. Проблема, как всегда, заключается в том, что выгоды сиюминутные, задачи местные, близкие и понятные, в общем, и хозяйственным руководителям и рабочим людям, которые стоят за этим, входят, в сущности, в противоречие с долговременными интересами этих же людей, составляющих часть нашего народа. Потому что нельзя предположить, что им недорога национальная культура или природа, среди которой они живут.

Никакие доводы проектировщиков, хозяйственных работников, никакие заверения представителей заинтересованного министерства не могут восприниматься вполне всерьез и адекватно, ибо опыт наш, горький, горчайший опыт, заставляет думать, что те люди, которые сейчас дают эти заверения, могут уже отсутствовать тогда, когда плачевные результаты их деятельности станут очевидны и когда уже, собственно, отвечать будет некому.

Есть ли у нас понятие «Шу»?

Могу сказать лишь несколько слов, поскольку был застигнут врасплох предложением высказаться на столь серьезную тему – о классике. К тому же чувствую себя в такой аудитории самозванцем, потому что давным-давно не считаю себя театральным критиком, а только любителем театра. И временами я ощущаю себя кем-то вроде чеховской душечки, когда она перешла после мужа-антрепренера к мужу-лесоторговцу и говорила: а в театрах этих что хорошего?

В театре, как и во всяком деле, если спектакль хорош, если действует на зрителя эмоционально, заразительно, психологически, обо всем забываешь. Если же не действует или это происходит не до конца, начинаешь рассуждать, критиковать, придумывать аргументы «за» и «против», более убедительные, менее убедительные, и целостное впечатление разваливается.

Я думаю, что в принципе время сейчас переменилось, а тонус театральной критики, мне кажется, переменился очень мало. И в частности, в чем? В резкости и требовательности суждений по отношению к театру. Мне кажется, что в основном наше сообщество, театральное и критическое, имеет характер какой-то прикладной к театральному искусству, не самостоятельный, а немного характер прислуги и обслуги театрального дела. Есть у меня книга карикатуриста Реми, замечательного мастера театральной карикатуры, редкая книга, старая, хорошо бы ее переиздать, и есть там одна коллективная карикатура – изображены первые два ряда партера театра, где сидят критики, самые знаменитые критики – Кугель, Беляев. Я посмотрел на эти лица (конечно, художник их изображает несколько карикатурно) – это сидят господа положения. Люди, от которых сейчас зависит действительная судьба спектакля. Я смотрю на эти лица и понимаю, что нет, из каких-то частных побуждений – знакомства с режиссером, желания быть приятным артисту или какой-то навязанной окружением мысли – они не выступят. Выступят они только потому, что они такие, это им положено, как высшим судьям, сказать, если не самое умное, то самое адекватное их понятиям слово, в свете того знания театра, литературы, культуры в целом, какое за ними стоит.

А мне кажется, что мы в основном или во многих частях нашего дела (хотя у нас есть блестящие театральные критики, немного, но есть) все-таки в основном любители. И еще одно – боязнь поругать спектакль, симпатичного человека, либерального режиссера, человека, которого могут затравить. Так поступить семь-десять лет тому назад было, бесспорно, порочным, позорным из-за неизбежных последствий – потому что спектакль снимут, немедленно будет в министерстве заседание, немедленно начнется буча и т. д. И эта боязнь у многих в крови.

Есть и вторая страшная фобия – это мнение кружка, мнение корпорации. Я иногда в театре сижу и вижу, как некоторые наши театральные критики смотрят спектакль. Они смотрят и оглядываются: «А что тот или этот сказал?» И дальше таинственным образом складывается мнение о спектакле, вокруг этих нескольких. Потом мнение это становится эпидемической силой. Некоторые мужественные люди находят в себе честность и энергию возразить, но это большая редкость.

А как раньше было? Раньше вообще дождаться похвалы актеру, режиссеру от критики – это редчайшая вещь. Я люблю очень историю, которую рассказывал, по-моему, Леонид Миронович Леонидов.

…В провинциальном театре был артист, о котором критик писал все время так: «Спектакль “Гамлет” был неудачен. Но хуже всех был артист господин Николаев». Потом актер выходит в «Птичках певчих», критик пишет: «“Птички певчие”, конечно же, провалились. Но опять хуже всех был артист Николаев». Наконец, у этого актера нет спектакля, он приходит к себе в номер, с утра требует лакея, на подносе рюмку коньяку, газету свежую и с удовольствием думает: «Ну, как сейчас критик этот прочешет всех моих коллег». И критик пишет: «В спектакле “Холопы” очень неудачно, скверно играли артисты г-н Петров, г-н Никонов. Хорошо еще, что не было господина Николаева…»

Вот действительно ощущение живой жизни и адекватности оценки труда. Когда наконец этого артиста кто-то похвалил, то, я представляю себе, если это было искренне, от души – была в этом величайшая ему честь. То же самое и в отношениях к режиссуре.

Теперь предмет нашего разговора – классика… Два слова скажу, не вдаваясь ни в какие оценки спектаклей.

История тут такая. Мне кажется, что у нас в целом в нашем обществе, в стране, уже не первый год помимо наших экономических неурядиц, помимо не всегда успешных наших политических дел совершается медленное, постепенное падение и деградация культуры. Возьмете ли вы деятельность музеев, театров, библиотек, школ, высших учебных заведений. Я мог бы на многих примерах, на многих отраслях нашей культуры это показать. Причем сдвиги вроде бы сначала незаметны: поползло, поползло чуть-чуть вниз, потом оглянешься – а где оно есть, а где мы теперь?

Классика долгое время, в самые неблагоприятные жестокие времена, скажем, в 1930 – 1940-е годы, была отдушиной и резервом нашей духовности. Конечно, на сцене, случалось, врали, там играли жуткие пьесы, там был «Залп “Авроры”», «Композитор Головин» – пьеса Сергея Михалкова в Художественном театре, где герой подходил к книжным полкам, пересматривал свою музыкальную систему в свете постановления ЦК и говорил: «Всю ночь не спал, Ленина читал, Сталина и понял…» Топорков, увы, играл эту роль. Вот какие пьесы игрались. Но на этом фоне была классика, к которой можно было припасть, читая ее, смотря ее на сцене.

На нашей памяти «Плоды просвещения», по-моему, грандиозный спектакль в Художественном театре. Это просто фейерверк, пир культуры в каждом исполнителе, в целом в спектакле, и прочность, и долговечность этого дела безусловны.