Хор больных детей. Скорбь ноября - Том Пиччирилли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они обошли площадь, миновали памятники героям Гражданской войны, затем подстриженные кусты, небольшие каменные парапеты, где иногда сидели и завтракали члены городского совета и офисные клерки.
– Мой папа… мой папа… – Слезы текли по ее щекам и скатывались в складки морщин. – Мой папа, он бросил меня там. Вол понес и умчался вместе с повозкой. Папа с криком побежал за ними по Евангельской тропе. Я, не придумав ничего лучшего, тоже побежала в лес. Духи облепили меня и притворились, что хотят поиграть. Но потом начали кусать, хотя и были вялыми после того, что сделали с мамой. Они были сыты. И в конце концов отпустили меня.
– Зачем все это призракам?
– Я ни черта не говорила о призраках. Призраки – просто мертвецы, которые думают, что все еще живы. Духи – это нечто большее. Не знаю точно, что именно, но оно обитает в тех горах. Оно часть больной земли. Мне потребовались целые сутки, чтобы добраться от хребта Ионы до города. Той ночью меня никто не искал, даже папа.
– Как мне это остановить? – спросил Шэд, и серьезность в его тоне заставила Нытика вздернуть подбородок.
– Попроси помощи, – ответила старуха.
– То есть?
– Ты знаешь, что я имею в виду, мальчик. Попроси помощи у тех, с кем разговариваешь, когда бродишь по ночам.
Шэду показалось, что его огрели ледорубом.
– Что вы об этом знаете, М’эм?
– Я знаю, что у тебя талант. Решимость разозлить их еще сильнее, чем уже есть. Ах да. Возможно, тебе хватит сил на время их успокоить. Обратись к тем, кто навещает тебя, Шэд Дженкинс. Может, они помогут.
Между ними повисло тяжелое молчание, но ни один не отвел взгляда. Шэд отступил назад и уставился на крошечную старушку ведьму, пытаясь решить, кто же из них двоих сумасшедший. Он склонялся к тому, что оба.
– А что сказал ваш отец? На следующий день, когда вы вернулись в город.
– Он мне так ничего никогда и не сказал, а после того как солгал шерифу, вообще ни с кем больше не разговаривал. Шерифу сказал, что мама сама упала в ущелье. Боялся, все решат, что он спятил. Перестал разговаривать, перестал работать, а три года спустя попытался повеситься в сарае. Провисел там час или два, прежде чем тетя Тилли нашла его. Все еще живого. Вот каким сильным он был. Его увезли в больницу округа Энигма. Он дожил до восьмидесяти семи лет, не сказав больше никому ни слова, а после умер. Скатертью дорога, я считаю. Моего папы не стало в тот день, когда он поджал хвост на хребте. – Она снова раскурила трубку и выпустила струю дыма в сторону Шэда. – Вспоминай эту историю там, наверху, когда заглянешь во тьму.
– Я не сбегу.
– Верю тебе. Удачи, мальчик.
Взгляд Венна на миг сфокусировался. Гигант протянул руку для рукопожатия, но, прежде чем Шэд успел ее коснуться, Венн, казалось, потерял мысль и опустил руку. Повернулся к своей бабушке. Затем его лицо опять прояснилось, он оглянулся, сказал:
– Пока, Шэд Дженкинс, – и повез старуху прочь.
Когда судьба к тебе благосклонна, пусть даже на мгновение, можно ощутить, как она приближается и до встречи остается не больше половины пути. Судьба бесплотна, у нее нет направления, но ее напор способен указать тебе верный курс, подхватить, точно река сухое дерево.
Шэд вернулся к «Мустангу», оттер стекло, как смог, и повернул ключ зажигания. Двигатель загудел. Он звучал так, будто проголодался после аварии и был готов съесть Шэда или кого-нибудь еще.
Шэд приближался к дому па, чувствуя, как на него туманом опускается отцовская печаль. А Нытик, узнав знакомые места, завилял хвостом.
Па опять играл сам с собой в шахматы, солнечный свет заливал его золотой лавиной. Па три дня не брился – это означало, что он по-прежнему плохо спал. Но, по крайней мере, дробовика нигде не было видно. Возможно, отец перестал бояться угроз Зика Хестера или наконец принял правду о том, что Зик никогда не представлял реальной опасности.
Шэд вылез из машины, с заднего сиденья сорвался Нытик и взбежал на крыльцо.
Шэд сделал два шага и замер, почувствовав, что горы снова думают о нем. Огорченные и озлобленные, они поворачиваются, чтобы обрушиться на него.
В этот раз все было еще хуже. Движение, сокрытое за вращением мира, надвигалось и почти настигло его, прежде чем он успел заметить.
Не хватило бдительности. Слишком долго тянул. Кто-то приближался к нему крадучись, со спины. Пот выступил на лице Шэда, ему пришлось ухватиться за перила, чтобы не упасть.
Неясная фигура, знавшая, что он ее заметил, встала позади и позволила наблюдать за собой секунду, а после удалилась. Неуверенно, словно почти решилась заговорить с ним.
Не хотелось падать на землю и пугать отца, но Шэд видел, как его собственная рука сделалась пепельной, а вены – такими черными, точно его отравили. Он осознал, что сидит на нижней ступеньке крыльца.
Па вылез из кресла-качалки и воскликнул:
– Сынок? Ты заболел? Ранен? С друзьями напился?
Это дало шанс оправдаться. Шэд улыбнулся, надеясь, что выглядит смущенным.
– Наверное, перебрал с Джейком Хэпгудом.
– Всё в порядке, ты заслужил небольшую передышку после всех испытаний. Если тебя тошнит, повернись к сорнякам.
На каменном лице отца появилось заботливое выражение, словно он был рад, что у него остался хоть кто-то, в ком можно души не чаять. Сильные руки подхватили Шэда и поставили на ноги. Тот не сопротивлялся и, на миг прижавшись щекой к отцовской груди, слушал биение могучего сердца, эту яростную силу жизни.
Бревенчатый дом, который был не привлекательней могилы, манил внутрь, и Шэд с легкостью поддался. Когда он переступал порог, из темной глубины его прежней спальни махнула рукой Меган.
Па положил его на диван, как сделал много лет назад, когда у Шэда случилась лихорадка. Мег тогда принесла из кухни миску супа и кормила брата, пока тот трясся на жестких подушках. Па вечно недокладывал в них вату и перья, потому что ему нравилось чувствовать спиной струганое дерево.
– Время пришло, да?
– Думаю, да, – ответил Шэд.
– Слышал, ты расспрашивал о дальних горах. О Фарисее и хребте Ионы. Многих взбудоражил. – Грубые черты лица рассекла улыбка. – Но ты опять заставил Лощину гудеть.
Шэд ждал.
– Пойдешь туда один? – спросил па.
– Да.
– Хочешь, я пойду с тобой?
– Нет.
– Не верю. – Отец казался и разозленным, и опечаленным, но сквозь все
