Письма. Том I (1896–1932) - Николай Константинович Рерих

наших Архивах, а главное, в сердце. Именно в больших делах даже малое уклонение от курса приводит к большему расхождению на расстоянии. Если какое-либо соображение не ясно или не осознано, лучше переспросить о нем дважды, нежели допустить в мегафоне пространства нечто, требующее болезненных исправлений и оправданий, так задерживающих рост неотложных обстоятельств. Одно неудачное слово может потребовать многотомных объяснений, и потому и в этом случае, и во всех наших формулах будем глубоко сознательно обдумывать каждое выражение так, чтобы мы могли повторить именно его при всех обстоятельствах. Точность выражений есть условие качества работы, а вы знаете, что вся Культура основана на качестве, к чему и приложим все наши силы, и будем надеяться, что указанные выше смущения умов не принесут трудно поправимый вред. И наши щепетильные друзья не будут иметь явно или в сердце своем повода к беспокойству и некоторой воздержанности.

Нельзя не порадоваться бодрому тону всей последней почты. Все многочисленные проявления деятельности, несмотря на такое трудное время, растут и кристаллизуются в необыкновенно широкое культурное движение. Мистер Л. Хорш достойно говорит с юристами и банкирами и другими официальными представителями. Миссис Хорш отлично дала указание Кеттнеру. Мисс Грант прекрасно собирает вокруг «Пресса» известных литераторов. Миссис Лихтман самым твердым и достойным образом ответила мисс[ис] Дедлей. Мистер Лихтман прекрасно собирает положительные сведения, нарастающие вокруг Музея и Знамени Мира. Мисс Лихтман достойно, огненно несет весть о Культуре, и ее письмо Тюльпинку совершенно правильно. Конечно, мы уверены, что Комитет Пакта и Знамени Мира так или иначе изыщет 50 тысяч бельг[ийских] франков на выставку Тюльпинка, ибо она и явится прекрасным паломничеством нашего Знамени. Если мы сравним масштаб деятельности, несмотря на все трудное время, растущей в Америке, то как нелепы будут мелкие придирки к опечаткам, к которым привязался Париж. Было бы гораздо полезнее, если бы Париж сообщил нам имена всех этих праздных клеветников, куриный размер которых останавливает их внимание лишь на мелочах, и тогда мы могли бы тем легче принять соответствующие меры. Уже становится странным, что на мои двенадцать писем за 32-й год барону Таубе я имею всего два письма от него. Мадам де Во, так восставшая против наших кампэньс, прежде всего думает о деньгах для Тюльпинка, но как будут получены эти деньги, она не хочет знать. Как ценны для нас такие друзья, как Баттль и Норвуд (повторяем, хорошо было бы иметь их почетными советниками, если это назначение не помешает Баттлю быть нашим атторней[966]).

Также радуемся твердому суждению Магоффина о недопустимых действиях Кёльца. Если такое крепкое впечатление создалось по первым нашим сообщениям, то как же должно оно усилиться после событий, сообщенных в последующих письмах. Можем себе представить, насколько лживая натура Кёльца будет представляться и надевать различные маски, чтобы скрыть широко задуманный вредоносный план и избежать заслуженной ответственности. По последним сведениям оказывается, что он вовлек в свою недопустимую схему местных полуграмотных такуров[967], которым, очевидно, было что-то очень большое обещано. Таким образом, они собираются покупать для Кёльца землю, чтобы повторить идею нашего Института, и открыто говорят, что наше дело с Кёльцем есть дело такуров против Холл Эстэта[968]. Из этого можно понять, какие преступные злобные мысли внушил Кёльц местным жителям, пытаясь нарушить те добрососедские отношения, которые здесь сложились. Действия Кёльца настолько преступно подкопны и так широко задуманы, что положительно приходит мысль, не был ли он кем-то поддержан в своих преступных планах. Показание Нату Рама и Баба Синга о том, что Кёльц распространял слухи, что мы шпионы, заслуживает особого внимания, и, конечно, юрист, рекомендованный Магоффином, оценит это по соответствующей статье закона. Очень ценно, что Нату Рам не служащий наш, а Баба Синг, столяр, работает поденно и тоже не является основным[969] служащим. Если бы Кёльц стал предлагать вернуть стоимость утаенных им двух ружей и бинокля, то следует от него требовать возвращения именно этих предметов без всякой замены их, ибо мы официально знаем, что эти два ружья переданы Кёльцем Рупчану, от которого Америка должна их потребовать через полицию. Судьба всех оставшихся патронов, также не сданных Кёльцем, нас очень беспокоит, ибо это обстоятельство может породить самые нежелательные последствия, а кроме того, около здания Института было найдено два патрона, что дает мысль предполагать, не были ли уносимы патроны кем-то, просыпавшим их. За несколько дней до отъезда Кёльца директор Института и лама Мингиюр видели ягтан[970] с патронами, и Кёльц сказал, что он сдаст патроны полиции, что, однако, им не было сделано. Очевидно, в широко задуманном плане Кёльца участвовал какой-то г-н Станлей, о котором Кёльц неоднократно упоминал. Также следует не забыть, что служащий местного лесного управления Принг сказал директору Института, что он, Принг, как бывший служащий «Хюдсон Бай Компани» в Америке[971], знает об общепринятом правиле (этике), чтобы служащие не только во время своей службы не использовали положение и привилегии Учреждения, но и после окончания службы [служащий] не должен употреблять полученные им знания во вред Компании или Учреждению. Это замечание Принга тоже ценно для наших юристов.

Вторая корректура «Мадонны Лаборис» одобрена, и кроме того, предлагаем сделать из имеющихся 2[2]-х открыток для начала хотя бы десять альбомчиков, продавая их в пользу фондов за два с половиной или за три доллара (при этом следует обрезать белые или цветные поля открыток).

290

Н. К. Рерих — А. К. Халдару*

22 января 1932 г. Наггар, Кулу, Пенджаб

Мой дорогой Друг,

Я только что получил Ваше любезное приглашение на ежегодную выставку в Лакнау. Мне очень жаль, но совсем недавно я отправил пятьдесят моих последних картин и эскизов в Нью-Йорк и Париж, поэтому сейчас работаю над новыми картинами. Пишу Вам это письмо, а передо мной Ваши могучие «Всадники», они всегда напоминают мне о столь свойственных Вам решимости и творческой силе.

Также я часто вспоминаю Вас, когда встречаюсь с г-ном Митрой, он уже приступил к работе и производит на нас очень хорошее впечатление. Лишь из газетных сообщений я недавно узнал о праздновании семидесятилетия д-ра Тагора в Калькутте и Лахоре, и поскольку мне ничего не было известно об этом раньше, я не смог вовремя принять участие в его чествовании. Мне казалось, что у него юбилей в мае[972], когда я отправлял ему телеграмму, тогда же я послал ему статью для его «Золотой книги». Вы не знаете, когда она должна выйти в свет?

Мне