Эпох скрещенье… Русская проза второй половины ХХ — начала ХХI в. - Ольга Владимировна Богданова

то становится очевидным, что «образцом для подражания» в данном случае оказываются не столько «Мертвые души», как повествование — путешествие, а драматическая пьеса «Ревизор», на внешнем композиционном уровне организованная образом дороги. (Sic: Близок Ерофееву и заключительный гоголевский пассаж «Ревизора»: «Чему смеетесь? — Над собою смеетесь!..»[352]).

Таким образом, можно заключить, что Ерофеев создавал свое произведение, с одной стороны, следуя традиции классического реалистического повествования (преимущественно гоголевского иронического «правдивого» изображения «человека, взятого из нашего же государства»[353]), обозначая связь с литературной традицией и задавая знаки понимания героя, с другой — отталкиваясь и дистанцируя свой текст от традиции соцреалистической прозы (о чем еще будет речь далее) и тем самым оправдывая неожидаемость стиля и манеры повествования. Однако и в том и в другом случае писатель нарушал сложившиеся правила, избегал привычной нормы, ломал устоявшийся шаблон принципов развертывания романа (или повести (!): настало время усомниться и в этом определении[354]), что и послужило началу поиска «синкретических» путей, впоследствии воплотившихся в разрушении жанрового канона и доминировании гибридных форм в постмодернизме.

Глава 9. Современная литературная ситуация

«Лицом к лицу…»

Можно предположить, что ответ на вопрос, поставленный в предыдущем разделе, принят, с оговорками, но принят. Можно игнорировать бесконечные сетования по поводу исчезновения предмета описания, нивелирующие смыл любых разговоров о современной литературе констатации: общество демонстрирует интерес исключительно к масскульту, «попсовизация» культуры уже произошла, трагически искажена национальная литературная традиция и читательский интерес к серьезным изданиям достиг катастрофического уровня падения… Но особенного торжества эти допущения не принесут, так как не удастся обойти вызов, сформулированный С. Есениным почти сто лет назад и до сих пор не преодоленный. Помните знаменитое поэтическое признание «Лицом к лицу лица не увидать…».

Уникальность нынешней литературной ситуации заключается в том, что очередные «поминальные мотивы» звучат на фоне активизации литературного интернета, многочисленных сообщений в печатных СМИ о появлении новых лауреатов многочисленных литературных премий, об открытии огромного количества книжных ярмарок, сопровождающихся встречами с «властителями дум» и мощнейшим пиар — сопровождением событий, призванных засвидетельствовать интенсификацию, как минимум, книгоиздания.

Объяснить эти противоречия можно, если предположить, что на наших глазах происходят институциональные изменения, как минимум, движущих сил литературного процесса, пока неотрефлексированные в достаточной степени, а потому затрудняющие постижение сути сегодняшних литературных и окололитературных событий. Изменения, в первую очередь, касаются диалога автор — читатель. В советские времена читателю жилось легко — на самое важное и значительное указывали литературные критики: писателям подсказывали, о чем и как писать; читателям авторитетно указывали на тексты, которые следует читать. Особенно активно авторитетными «толстыми журналами» и иными специализированными изданиями пропагандировалась точка зрения критиков, облеченных особым доверием партийных секретарей по идеологии. Их оценки транслировались и через партийную печать, и через массовые газеты и журналы. «Чуждых» литераторов, используя, например, анонимные передовые статьи в «Литературной учебе», партия называла поименно. Мы начинали с исследования событий, спровоцированных Постановления ЦК ВКП (б) «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“» (1946)!

В более поздние времена идеологическое руководство литературным процессом приняла на себя и с неменьшим энтузиазмом осуществляла либеральная творческая интеллигенция — носительница свежих передовых взглядов и убеждений. По свидетельству А. Битова, которому можно верить, «свободная» критика успешно использовала для «выравнивания» представлений о литературном ландшафте хорошо известные со времен партийной диктатуры методы и средства («интрига, клевета, сговор, групповщина, бойкот, подстава, провокация и т. п.»)[355].

Но сегодня, кажется, появляется возможность услышать не только идеологически ангажированные мнения. «Иные голоса» пробиваются сквозь «рыночные» заслоны литературного пиара, обеспечивающего хорошо спланированную и оплаченную издателем предпродажную подготовку нужного текста. А читателю все равно не становится легче, потому что годы диктатур разрушили представление об этико — эстетическом равновесии, необходимом для преодоления эпохи хаотического, бессистемного поиска той онтологической модели литературного развития, которая примирит романтиков и прагматиков, либералов и консерваторов. Доказательства «разрухи» обнаруживаются легко. У меня в руках все еще актуальное пособие «Современная русская литература. Для старшеклассников и поступающих в вузы» (Второе издание. Допущено Министерством образования и науки Российской Федерации. М.: Вентана — Граф, 2007. Тираж 2000 экз.). Листаем. Первые вопросы вызывает набор, перечень литературных явлений, событий, привлекших внимание авторов. Не меньше вопросов по содержанию разделов. «Новая реалистическая проза» — В. Маканин, Л. Улицкая, А. Волос, А. Слаповский? «Военная тема в современной литературе» — «Веселый солдат» В. Астафьева, «Генерал и его армия» Г. Владимова, «Крещение» О. Ермакова, «Алхан — Юрт» А. Бабченко, «Диверсант» А. Азольского. Понятно, что тут вопросов возникает еще больше! Поэзия — И. Бродский и поэтическая обойма из имен М. Айзенберга, С. Гандлевского, Т. Кибирова, Д. А. Пригова, Л. Рубинштейна. Этот раздел и вовсе вызывает недоумение. Ведь только в Петербурге прекрасно работает, например, А. Кушнер… Понятно, что всех не назовешь! Понятно, что критиковать результаты такой сложной работы легче, чем ее выполнить самому. Но взялся за гуж…

При этом преподаватель, вузовский или школьный, все равно по долгу службы, по предназначению своему должен каким — то образом пробелы в работе целых научных коллективов преодолеть — предложить описание основных литературных потоков, предъявляющее все существующее разнообразие литературных текстов и творческих индивидуальностей, игнорируя разногласия, которые не являются определяющими. Литературная критика — не помощник. Кто объяснит, почему в одних списках Е. Гришковец числится ничтожным беллетристом, в других — неосентименталистом? Почему «постреалист» М. Шишкин вместе с Астафьевым в какой — то момент может оказаться среди «элитарных» писателей? Типологий много, ярлыков много, но использовать их трудно, потому что основания, в соответствии с которыми эти многочисленные типологии создаются, а ярлыки навешиваются, почти в ста процентах случаев не прописаны. Были в прежние времена отрицательно оценочные обозначения такого рода ситуаций — «вкусовщина», «групповщина», «дедовщина».

С нашей точки зрения, в этой ситуации есть смысл возвратиться к старым аналитическим методикам, которые сегодня успешно используются в одной из наиболее актуальных отраслей гуманитарного знания — в коммуникативной стилистике, предлагающим рассматривать текст, художественный текст в том числе, как основную коммуникативную единицу, типологические характеристики которой, формируемые и возникающие в процессе текстопорождения, определяются авторской сверхзадачей.

Ради чего текст создается? Какую миссию он выполняет? Вариантов ответов на этот вопрос немного. В зависимости от ответа на него, на наш взгляд, можно выделить три основных литературных потока.

Первый, по объемам самый значительный, массовая литература — детективы (от Д. Донцовой до А. Марининой), литературный гламур (О. Робски и т. п.), «альтернативно — историческая» проза (В. Суворов и пр.), псевдодокументалистика (биографии и автобиографии «звезд», написанные литературными рабами), женские (дамские) романы в мягких розовых обложках (например, «Девушка с приветом» Н. Нестеровой), фэнтези, в частности, петербурженки Е. Хаецкой и т. п. Это литературный поток, обладающий антипушкинским пафосом, демонстрирующий превращение