DARKER: Бесы и черти - Екатерина Белугина

Но толкователя под рукой не оказалось, я был один на один с оживающими в моих руках игрушками. Оживающими не для затей и развлечений, как в кино и детских фантазиях, а для… Для чего? Для разрывания негодяев? Для жертвоприношений игрушечному богу?

Я протянул руку и обхватил драное тельце медведя с поломанной балалайкой. Подержал так несколько секунд, готовый мгновенно разжать хватку, если потребуется. Не знаю, чего я ожидал. Что медведь начнет бренчать на своем неисправном инструменте? Что он попытается укусить меня беззубым потрескавшимся ртом? Или что мои пальцы ощутят потустороннее тепло и провалятся в размякающее медвежье тельце? Но не происходило вообще ничего.

Телефон громко звякнул, и я кубарем вкатился в реальность. Кособуцкий прислал адрес заказа, и я, не понимая, что мне с собой делать, собрался, вышел, сел в маршрутку и поехал.

Из квартиры клиента я уходил c тяжело колотящимся сердцем. В одной руке я держал большой пакет, в другой – розовый игрушечный пистолет с огромным спусковым крючком, похожим на шкуросъемный нож. Руку с пакетом потряхивало от напряжения, будто он тянул на добрых полсотни килограммов, хотя вес улова в нем вряд ли достигал и двух. Это была электромеханическая игра «За рулем», точно такая же, как та, что много лет назад купил и потерял вместе с жизнью мой отец.

Я ехал в лифте и думал, что между всем этим есть какая-то жуткая связь, растянувшаяся на десятилетия. Дед, показавший мне волшебную поляну, на которой оживали солдатики и мягкие гиганты нашептывали тайны, умер, принеся себя в жертву пластмассе. Отец погиб, когда купил мне настольную игру. Сын – то есть я – теперь тоже нес бремя игрушечных трудов. Мы словно были невольными служителями и мучениками таинственного культа, проводниками непостижимой пластмассовой воли…

Додумать эту мысль не удалось. Дверцы лифта разъехались, и взору открылись стоящие в паре метров от меня давешние толстый и тонкий. Я попытался сделать шаг назад, но ноги подкосились, и я едва не рухнул на заплеванный пол.

– Надо поговорить, – непререкаемым тоном сказал тонкий.

А я вдруг почувствовал, что пистолет в моей руке раскалился, а пальцам стало нестерпимо больно. Как в детстве, когда мы поджигали полиэтиленовые пакеты, а потом капали с них огнем на мокриц, представляя, что устраиваем орбитальную бомбардировку инопланетянам. Иногда в пылу сражения мы бросали следить за состоянием оружия, и огонь поднимался до самых пальцев, намертво прижигая к подушечкам полиэтиленовую корку.

Страх покинул душу, и я бездумно наставил на квартирных мародеров игрушечный пистолет. Толстый сладко заулыбался. Тонкий молниеносно дернул руку под плащ. А мне вдруг представилось, что мое смешное розовое оружие идеально подходит для свежевания этого зверья – стройного оленя и раскормленного хряка. И я надавил на шкуросъемный спусковой крючок.

Несколько раз плеснуло пластмассовым огнем, словно горящий пакет из моих жестоких детских забав вдруг освоил горизонтальную капель. Мокрицы, пытаясь укрыться от орбитальных бомбардировок, обычно сворачивались в бронированные шарики, похожие на мячи из настольных игр. Но толстый и тонкий так не умели.

Отсекая – точно кулисы – финал огненного спектакля, передо мной сомкнулись створки лифта. Я несколько раз панически нажал на кнопку – они открылись вновь. И я увидел застывших в жутких полупоклонах толстого и тонкого. С них содрало вместе с волосами и кожей одежду, и они теперь напоминали медицинские манекены, демонстрирующие мускулатуру человека. Поверх красно-бурого рельефа шла едва заметная полиэтиленовая пленка, словно ошкуренных толстого и тонкого посмертно подвергли ламинированию.

Стоял резкий запах – такой, будто на гриле зажарили стейки, не вынимая из пакетов. Эта вонь въедалась в побелку, подмешивалась в зеленую краску стен, заглушала пропитавшую подъезд кошачью мочу многолетней выдержки, и я понял, что подарил толстому и тонкому бессмертие.

Кто-то вызвал лифт, и он, натужно покряхтывая, пополз по тросам вверх. Я поспешил выйти из подъезда, чтобы меня не застали возле ошкуренных трупов.

Снаружи было свежо и ветрено. Я продышался, хотел вызвать такси, но подумал, что глупо светиться там, где совершил убийство. И тогда меня посетила безумная идея. Я залез в пакет, достал похожую на старую дедову «Волгу» машинку из игры «За рулем». Сжал в ладони, дождался, пока она стала немного пластилиновой, а затем провел по предплечью другой руки – словно проехал по поросшему волосяными кустами кожаному бездорожью.

Через мгновение во двор беззвучно вкатилась такая же точно машина, но нормального размера. Я влез на заднее сиденье, попутно отметив, что номерной знак растаял, потек и не читается. Шофер со спины напоминал то ли коричневую гору пластика, то ли бесформенного карболитового уродца из игрушки «Катание с гор», и я порадовался, что не вижу его лица.

Машина остановилась ровно возле моего дома, хотя я не перекинулся с водителем и словом. Вообще не был уверен, что он способен говорить. Я поднялся к себе, упал на кровать и крепко заснул.

Разбудил меня телефонный звонок.

– Юра, – сиплым спросонья голосом начал я, – на заказе пистолет выкупил и игру «За рулем». Вряд ли они особо великие, нету, похоже, у меня чутья, но…

– Миша! Миша! – оборвал меня Кособуцкий. – Забудь, на хер, об игрушках. Надо валить. Я уже всем своим агентам написал, а тебе лично звоню, потому что эти тебя, походу, в чем-то подозревают. У них четырех человек убили, и, прикинь, ровно там, где были твои заказы. Какие-то, бля, разборки в стиле девяностых. Тут никто за нас не впряжется, всех в расход пустят. Я сам прямо сейчас беру жену и дую из города, пока не утрясется.

– Юр, а скажи мне, где они обычно сидят?

– Хочешь идти объясняться? Вообще не вариант. У них с двух полевых бригадиров кожу содрали. Кожу, Миша! Какие тут объяснения.

– А все-таки?

– Бля-я-я… В общем, они лет пять назад то ли

выкупили, то ли отжали завод пластмасс. Тот самый, да. Теперь там офисы, правление. Они ж не просто какие-то черные риелторы. Там солидные люди, группа компаний. Владеют жилыми комплексами, торговыми центрами, концертными залами. Я знаю, что ты и мокрицы не обидишь, но они-то не знают. Ладно, сам думай.

– Вообще-то я устраивал мокрицам буквальный геноцид, – сказал я, но Кособуцкий уже сбросил, как-то вдруг жалобно всхлипнув, звонок.

Я растерянно смотрел на стоящих вперемежку птичек и медведей и не знал, что делать дальше. Спросил:

– Мне бежать из города?

Игрушки промолчали.

Потом спросил:

– Сражаться?

В душе теплилась надежда, что медведи сейчас разом заведутся и закивают головами, а птички единодушно выдохнут из клювиков певучее «Да-а-а!» Но