Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского - Антология

Люцерна

Расцветет по весне,Лето, будто в огне,Осень седая —Петь так хочется мне,О, как хочется мне! —Убеждая. Страдая.

Мы поем ввечеру,Песнь звенит на ветруЗадушевно и верно.Так мы грезим, дремля.Над покровом — земля,А покровом — люцерна.

Эпитафия для братской могилы

Кто жил, страдал и здесь погиб когда-то?Где высечены имя или дата?Отдельной — ни о ком не сыщешь вести.Страдали вместе и почиют вместе.Да будет вам венцом небесной славыВся эта ширь полей, ветра и травы.

Башня

И зорко, и ожесточенноТы, башня, ждешь в дали степной —Меня, ватаги обреченнойБойца, забытого войной.

Ты в милосердии сурова,Стоишь, как дольний мир, стара,И ты меня принять готова,И тьма твоя ко мне добра.

Тебя не защищают рати,Кто умер — сам к тебе придет,Молчанье здесь взамен печати,Для верного распахнут вход.

Переживут твои причалыАгонию тщеты мирской.И гость последний, запоздалый,Войдя в тебя, найдет покой.

Смерть в пустыне

Вдали посеяна судьбойСмерть над рекою голубой,И ястребы в лазурном поле —Ландскнехты смерти, и не боле;И месяц, проповедник старый,Спеша к воде, наводит чары;И сердце мается моеКак заржавелое копье:Там, в тростниках, клонясь ко сну,Воды иль пепла я глотну?

Час пепла

Израненный, усталый, слабый,В час пепла я сижу на пне,Внимая мудрый голос жабы —И утопаю в тишине.

О нет, меня будить не надо!Мне с каждым мигом все слышнейТрясины гулкая отрада,Последний сон последних дней.

Осеннее равноденствие

С теплом давно пора проститься,Плащ осени то бур, то ал;Ветрами воет смерть, как псица,День равноденствия настал.

Повсюду — лишь печаль и злоба,Дряхлеет плоть, душа болит.И осень, словно доску гроба,Туманами страну скоблит.

В стране бесцелья

В стране бесцелья, где мысль плететсяВкруг времени, то есть — вокруг колодца,Я питье подносил, подчиняясь закону,Порой — когорте, порой — легиону.И гунна, с коня безжалостно скинув,Я пить принуждал из тех же кувшинов, —В той стране, где не знали о времени люди,Пусть каплю его, но сберег я в сосуде.

Дакский кувшин

Обернись, коричневая глина,Круглым телом дакского кувшина, —На гончарном круге зреет чудо:В грубой персти — контуры сосуда.Жизнь и гибель в полость входят ныне:Гибнет мир, — жалеть ли о кувшине?Но хранит он, звонкий и нетленный,Тяготу и пустоту вселенной, —И в его глубины время вложитВсе, что было, — все, что быть — не может.

Черная церковь

Мастерку жестокому в угоду,Колокольня рвется к небосводу.Стрельчатые своды облеглиШпиль ее подобием петли,Ряд столпов, столетьям непокорный,Ввысь уносит кровлю Церкви Черной.Гром органа — и приемлет тьмаВечный свет единого псалма, —Глыба камня, грешная, благая,Дремлет, край родной оберегая.

Древние монеты

Горсть позеленевших медяков,Ты хранишь в себе следы веков:Лики Августов и Птоломеев,Идолов, пророков и злодеев, —И сверкает в неизменном светеВсе, что начеканил царь столетий.Фениксы пылают на кострах,Но по краю — прозелень и прах, —Ценности, упавшие в цене:Ярь-медянке не лежать в казне.

Черноморские ракушки

Данники зноя и стужи,Влажные монастыри;Известь коростой — снаружи,Ветер и небо — внутри.

Детища влаги бездонной,Гневом Нептуна больны,Согнуты в рог для тритона,В серп восходящей луны.

Слух истомленной ВселеннойВаши изгибы хранят;Белый Спаситель на пеннойВлаге — взнесен и распят.

Синего, древнего домаНе позабыть никогда.Нежно прибоем несома,К берегу рвется звезда.

Руки Дюрера

Навек разъединились руки,Любовь пришла, любовь ушла,Остался пепел от разлуки,Но песней ожила зола.

В наигорчайшей из агонийСердца уходят в забытье,Лишь Дюрер вновь сведет ладони,Благословить чело твое.

Родник Луны

В реки, в прудыЛейся, пьяня:Кладезь воды;Кладезь огня.

В море и в лесС черного днаВтуне с небесЛьешься, луна.

Минул закатКаплями рос —Звезды летятКаплями слез.

Тягость бедыОстанови —Клятвой воды,Клятвой любви.

Из поэтов Швеции

Эверт Тоб

(1890–1976)

Встреча в Муссоне

Мы шла в муссоне вдоль Сомали,при полном фрахте, натяжеле,и бриг «Тайфун» увидали вдали:он шел из Ост-Индии к Капской земле.

С желтым крестом лазурный стягмы немедля вскинули над собой;выбросил, нам отвечая, чужакфинский: на белом — крест голубой.

Мы пары спустили, чужак — паруса,как можно ближе сошлись корабли:почту возьмем, постоим полчаса, —мы в шлюпке на веслах к финнам пошли.

Мы подплыли; финны бросили трос,наш помощник четвертый отправился к ним.Вижу: на руслени — шведский матрос,Фритьоф Андерссон — сколько лет, сколько зим!

Плаваешь — то муссон, то пассат,чаще тропики видишь, чем берег родной.Я удивлен и, конечно, рад,что старый приятель передо мной.

— Я в Шанхае влип, я сидел без гроша,я заложником выкупа ждал много дней,но дочь у хунхуза была хороша,и, — сказал Фритьоф, — я женился на ней.

Она в Сингапур мне сбежать помогла,я без паспорта вышел на рыночный торг,вдруг подходит ко мне — ну и дела! —шведский консул, Фредрик Адельборг!

«Старина Фритьоф Андерссон, привет,ты зачем в Сингапуре?» — спросил Адельборг.«Я с Желтой реки, — отвечаю, — нетни гроша у меня, хочу в Гетеборг!»

Ну, одели меня — не прошло и дня,справили паспорт, дали взаймы,жена Адельборга поила менячаем — и славно болтали мы!

Тут палубным взяли меня как раз,было с фрахтом в Сиаме немало возни:львы, тигры, слоны — Гагенбеков заказ,в Гамбурге будешь, к нему загляни.

Только в рейсе вовсе пришлось тяжело:южней Цейлона мы влипли в циклон,клетки звериные поразнесло,шторм, представляешь, а на палубе слон!

Смешались волны, звери и мы,капитанскую рубку смыло к чертям,слон поспихивал буйволов с кормы,мачты порушил — амба снастям!

Гагенбековских служащих съели львы,шимпанзе механику вышиб мозги,и пока я не снес ему головы,мерзавец все дергал за рычаги.

Не обезьяна, а бог судьбы!Ну, в живых остались лишь я да слон.Не видать Малабара бы нам, если быне подул юго-западный муссон.

Ну, прощаться пора — выбирают трос.— Слон-то, приятель, достался кому?— Видишь ли, это — особый вопрос,встретимся снова, вернемся к нему.

Паруса обрасопив, они пошли,поди-ка, успей про все расспроси!Лишь песня в муссоне летела вдали:— Rolling home, rolling home, across the sea!

Расстаемся, но я сосчитал спервапаруса: вот бом-кливер, вот контр-бизань, —круглым счетом их было двадцать два,а кругом — синева, куда ни глянь.

Баллада о Густаве Блуме из Буроса