Завет воды - Вергезе Абрахам

— Встань, мууни! — призывает она хохочущего Филипоса. — Голос из ниоткуда — это голос Господа!

Объяснения не слишком ее убеждают. Филипос нашел музыкальную волну, и Малютка Мол танцевала, пока не пришло время ложиться спать. Несколько часов спустя он все еще сидит, склонившись над приемником, ощущая себя Одиссеем, ведущим свою галеру по потрескивающему коротковолновому океану. Натыкается на театральную постановку и переносится из Парамбиля на далекую сцену, повторяя слова, которые знает наизусть: Если чему-нибудь суждено случиться сейчас, значит, этого не придется дожидаться. Если не сейчас, все равно этого не миновать. Самое главное — быть всегда наготове[177].

Большая Аммачи отказалась провести электрическое освещение в свою спальню и в кухню. Ее вполне устраивает старая масляная лампа, надежная верная подруга, вытертое основание которой так удобно устраивается в ладони и пальцах; Аммачи обретает покой, глядя на золотистый ореол, на пляшущие тени, которые лампа отбрасывает на пол и стены, вдыхая запах горящего фитиля. Этих зыбких спутников своих ночей она предпочитает оставить как есть.

Перед тем как отправляться в постель, Большая Аммачи всегда приносит сыну чай-джира. Эфирное сияние от панели приемника освещает его лицо. Мир заслуживает его любопытства, его доброго сердца, его статей, думает мать. Когда-то мальчик стремился в большой мир, такой большой, что она и представить себе не могла. Но удовлетворился своими книгами и радио. Мать надеется, что этого ему достаточно. Господь, просит она в молитве, скажи, что мой сын там, где он должен быть.

Филипос обернулся:

— Аммачио! — И радостно помахал ей, впервые за много часов оторвавшись от своего радио. Лицо его светится восторгом, но он отчего-то нервничает.

Мать собирается с духом, готовясь услышать, что за новая страсть настигла мальчика.

— Аммачи, — начинает он, — я хочу, чтобы ты послала за сватом Анияном. Я готов.

глава 45

Помолвка

Сват Аниян — человек представительный, его блестящие черные волосы гладко зачесаны на висках, придавая ему прилизанный аэродинамический вид, однако манеры его неторопливы. «Ания́н» означает «младший брат», его детское и христианское имя давно забыто. Он не улыбается и не выражает удивления, когда Филипос пересказывает историю своей встречи с Элси в поезде, но пристально смотрит на Большую Аммачи.

К удивлению Филипоса, Аниян отлично знает и кто такая Элси, и что она пока не замужем, «по крайней мере, позавчера не была». По сравнению с индуистами и мусульманами Траванкора и Кочина община Святого Фомы крошечная, но все же их сотни тысяч рассеяно по миру. Сваты вроде Анияна должны быть ходячими хранилищами семейных имен и родословных, восходящих к первоначальным обращенным.

— Хорошо, — говорит Аниян. — Я предложу стороне Тетанатт — то есть Чанди. Если его это заинтересует и поскольку вы с девушкой уже познакомились, в пе́нну ка́анал нет нужды. — Он имеет в виду смотрины будущими родственниками — событие, на котором жених обычно не присутствует.

— Я все равно хочу пенну каанал, — заявляет Филипос.

Лицо Анияна не дрогнуло. Его профессия не позволяет выдавать никаких чувств ни при каких обстоятельствах.

— Если у Чанди создастся впечатление, что ты ее еще не видел, тогда… это возможно.

— И я хотел бы поговорить с ней, — добавляет Филипос.

— Невозможно.

— Я настаиваю.

Вены на висках Анияна слегка вздуваются. Едва заметно улыбнувшись, он встает:

— Позвольте для начала обратиться к Чанди с предложением. Это первый шаг.

— Послушайте, Аниян. Я намерен жениться на ней. Давайте считать, что это будет пенну каанал плюс помолвка. Тогда уж точно можно обменяться с невестой парой слов.

— Помолвка нужна для окончательного решения о браке. А не для разговоров с девушкой.

К концу недели Аниян возвращается с ответом: Чанди предложение заинтересовало. Можно переходить к пенну каанал.

Но у Большой Аммачи есть вопрос:

— Они не спрашивали про ДжоДжо? Или про Малютку Мол? Про воду…

Аниян приподнимает бровь:

— А о чем тут спрашивать? Несчастный случай, ребенок утонул. Это же не сумасшествие, передающееся по наследству. И не припадки. Такого я никогда не скрываю. И знаете, Аммачи, в нашей общине гораздо больше Малюток Мол, чем вы можете себе представить. Это вовсе не помеха брачному союзу.

Большая Аммачи поворачивается к Филипосу:

— Если этот брак состоится, ты должен все рассказать Элси, слышишь? Никаких тайн.

Аниян терпеливо дожидается, пока она закончит.

— Итак… Аммачи, вы и кто-нибудь из старших родственников приедете в Тетанатт-хаус. Аах, и ты тоже можешь прийти, мууни, — якобы вспомнив, добавляет он. — Если не возникнет никаких препятствий, помолвка может состояться в тот же день, и мы назначим дату свадьбы и приданое…

— Мне нужно поговорить с Элси наедине, — говорит Филипос.

Аниян поворачивается к Большой Аммачи, но видит, что здесь не найдет поддержки.

— Хорошо, может быть, после молитв и чая…

— Наедине?

— Аах, аах, наедине, конечно. Но все остальные будут неподалеку.

Большая Аммачи сидит на бесконечно длинном белом диване в Тетанатт-хаус, сжимая в руках чашку с золотой каемкой и блюдце. Высоко на стене, чуть наклоненные вниз, висят фотографии уже умерших людей. Она считает эту новую моду зловещей. Покойная жена Чанди взирает на них сверху. Рядом с ней — правда, несколько утешающий — портрет Мар Грегориоса работы Рави Вармы.

Большая Аммачи тихонько обращается к святому: Дай знак, что мы правильно поступаем.

— Эна-ди?[178] Что ты там бормочешь? — сварливо ворчит Одат-коччамма. — Пей свой чай. — Старуха страшно довольна, что ее пригласили как старшую родственницу, наравне с Мастером Прогресса. Ее ничуть не смущают ни дом, ни торжественный повод; наливает дымящийся чай в фарфоровое блюдце («А для чего еще оно нужно?») и дует на него. — Аах, отличный чай, должна я вам сказать!

Сват Аниян не ест и не пьет, лицо его неподвижно, как стоячая вода, а глаза обследуют пространство, регистрируя будущих клиентов, даже если те пока еще в младенческих летах.

Большая Аммачи наблюдает, как Чанди, их общительный хозяин, беседует с Мастером Прогресса. Почему мой Филипос? Ее сын, разумеется, сокровище, самый достойный жених, и он наследник Парамбиля, в котором без малого пятьсот акров. Но это не сравнить с поместьем Чанди в нескольких часах езды отсюда, а там, как ей рассказывали, несколько тысяч акров чайных и каучуковых плантаций, да в придачу родовая усадьба и еще множество владений повсюду. Его богатство видно и в обстановке дома, и в двух автомобилях, стоящих снаружи, — один под навесом, гладкий и блестящий, с длинным носом и ребристыми плавниками, сияет, как сапфир, а другой, припаркованный у дома, — тот самый, на котором Филипоса привезли в Парамбиль много лет назад, — рабочий транспорт, с обнаженным нутром и торчащей позади платформой. Чанди мог бы присмотреть для Элси богатого наследника другого поместья, или врача, или налогового инспектора. Может, ему просто понравился школьник Филипос еще при первой встрече — тогда Чанди назвал его героем. С тех пор мальчик сделал себе имя литературным творчеством. Или Элси (которая пока не появилась) была столь же настойчива, как и Филипос, насчет их союза. Аммачи вздыхает, глядя на сына, как же он хорош собой, несмотря на волнение, — спину держит прямо, густые волосы волнами спадают вдоль щек, белая джуба лишь подчеркивает светлую кожу.

После общей молитвы юная девушка в сари, кузина Элси, вновь подала всем чай и палаха́рам[179], а затем вывела Филипоса на широкую веранду и усадила на одну из двух стоящих там лавок — прямо напротив открытого французского окна, на виду у всех гостей. Три древние тетушки со стороны Тетанатт, с ушами, оттянутыми тяжестью золота, тут же подхватились с мест и последовали за ним. Каждая складка на их подолах отглажена до остроты лезвия, а чатта их накрахмалены в рисовом отваре так крепко, что едва не трескаются, когда старухи плюхаются на вторую лавку. И поправляют расшитые золотом кавани, понадежнее прикрывая груди.