Завет воды - Вергезе Абрахам

Как получилось, что всего несколькими карандашными штрихами Юная Мисс сумела передать все это, даже прохладный ветерок, дувший ранним утром, от которого онемела одна сторона лица? Слава богу, что он не стал выдумывать никаких баек и рассказал ей правду. Потому что она же видит его насквозь.

А внизу приписка:

Побит и сломан, но стал лучше. Удачи.

Всегда,

Э.

Жизнь назад школьница по имени Элси нарисовала Филипоса, когда он впервые в жизни ехал в «шевроле» ее отца. В тот день он был слишком занят собственными мыслями, очень волновался, понимая, что из-за внезапного наводнения его мать будет бояться самого страшного. Юная Мисс, тогда гораздо более юная, сидела рядом на заднем сиденье и прикоснулась к его руке, к той руке, что чудом помогла младенцу выжить. Тот свой ранний портрет Филипос прикрепил к внутренней стороне дверцы гардероба, и это было гораздо более точное отражение, чем в зеркале на внешней стороне.

Если Юная Мисс и есть та самая дочь Чанди, повзрослевшая и теперь еще искуснее владеющая карандашом, тогда определенно их свела вместе сама судьба. Филипос перебирает в памяти их диалоги в поезде и то, как она выглядела… ее безмолвное «прощай», ее последняя улыбка, неизгладимая в памяти.

Автобус резко останавливается, и шофер пулей несется в кусты.

— «Надо выйти», да? — ворчит женщина. — Если бы мужчины знали, как мучаются женщины! «Надо выйти» означает, что остальным приходится ждать!

Запах его попутчиков — кокосового масла, древесного дыма, пота, листьев бетеля и табачных палочек — душит и возвращает к реальности. Христиане Святого Фомы — сравнительно небольшая община, и они редко заключают браки с кем-то из внешнего мира. Тем не менее у Чанди, с его «шевроле», обширными чайными плантациями и образом жизни в стиле рекламы сигарет «Стейт Экспресс 555», наверняка много, очень много кандидатов на роль жениха его единственной дочери, и все они мальчики чрезвычайно богатые и невероятно образованные или как минимум чрезвычайно богатые. По меркам Парамбиля их семья — очень обеспеченные люди, но это не идет ни в какое сравнение с кругом Тетанатт-хаус.

Автобус трогается, и это движение дает толчок изменению в его взглядах, им овладевает вновь обретенная решительность. Я не намерен сдаваться. Элси красивая, талантливая, волевая. Она наверняка почувствовала, что между ними существует связь, что у них больше общего, чем какой-то нюхательный табак. Она, должно быть, сразу узнала его, хотя открылась только в самом конце путешествия. Элси, я создам себе имя. Я буду достоин тебя, взволнованно думает Филипос. А потом отправлю Большую Аммачи к свату Анияну с предложением о свадьбе. Худшее, что может случиться, это если твоя сторона скажет «нет». Но я по крайней мере попытаюсь, и ты узнаешь об этом. Но, Элси, умоляю, дождись. Дай мне хотя бы несколько лет.

Сидящая впереди пара оборачивается к нему — должно быть, последние слова он произнес вслух. Мужчина обращается к жене:

— Ава́неу ва́тта.

Да, я сумасшедший. Чтобы достичь цели, нужно быть немного безумцем.

глава 43

Возвратись в дом твой[171]

В отсутствие Филипоса в Парамбиле все идет через пень-колоду. Самуэль упал, взбираясь на пальму, на которую ему совсем ни к чему было лезть, теперь у него лодыжка размером с кокосовый орех. Седой призрак в погребе уронил горшок и издает шумные стоны. Большая Аммачи, уже и без того раздраженная, спустилась туда, готовясь, если потребуется, вступить в бой. Но на этот раз в душном, затянутом паутиной пространстве погреба не обнаруживается никакого ущерба — горшок был пустым и даже не разбился. Аммачи понимает, что призраку просто одиноко. Она садится на перевернутую посудину и принимается тараторить, в точности как торговка рыбой, описывая череду недавних бедствий:

— С тех пор как он вернулся из Кочина, Мастер Прогресса днем — человек надежный и солидный, а как только солнце садится, напивается до одури. А наша Благочестивая Коччамма поскользнулась в кухне и сломала запястье и давай костерить Долли-коччамму, что та, мол, пролила жир на их общий пол. А Долли возьми да и скажи, миролюбиво, как всегда: «В следующий раз, Бог даст, ты шею сломаешь».

Выбираясь из погреба, Большая Аммачи напоследок обещает заглядывать почаще.

Днем она по привычке все еще ждет, что услышит, как Филипос кричит «Аммачио!», возвращаясь из школы. «Аммачио!» означает, что в голове его, как головастики в луже, плавают новые идеи. Сколько же всего она узнала о мире от своего сына! Нарисованные от руки карты покрывали стены его комнаты, а на них — схемы сражений, где воевала и погибала индийская армия. Триполи, Эль-Аламейн — от одних названий дух захватывает. Они с Малюткой Мол и Одат-коччаммой скучали по вечерним чтениям, когда они втроем сидели на плетеной койке, как скворцы на бельевой веревке, не сводя глаз с Филипоса, а тот важно расхаживал перед ними. В прошлом году он представлял для них два рассказа В. Т. Бхаттатхирипада[172] на малаялам. И эта незабываемая английская пьеса, где он выступал в каждой из ролей — убитого короля, его брата, который женился на жене короля, призрака покойного короля. Когда прекрасная Офелия сошла с ума, плела венки, чтобы развесить их на ветвях, а потом упала в ручей, женщины Парамбиля испуганно вцепились друг в друга. Ее платье, раскинувшееся по воде, как сари, задерживало воздух, еще некоторое время удерживая девушку на плаву. Но потом, несмотря на отчаянные молитвы из Парамбиля, она утонула. Когда Филипос уехал, Одат-коччамма объявила: «Я пойду навестить сына. Без нашего мальчика здесь скучно». Но у сына хватает ее только на неделю.

С отъезда Филипоса прошло меньше месяца, как-то ясным солнечным утром Аммачи присела почитать «Манораму».

ЯПОНСКИЙ САМОЛЕТ БОМБИТ МАДРАС, МАССОВОЕ БЕГСТВО ИЗ ГОРОДА.

Заголовок царапает глаза, в горле внезапно начинает саднить, будто глотнула щелочи. Аммачи вскакивает, готовая бежать к сыну.

Тут же подскакивает и Малютка Мол с криком: «Наш малыш идет!»

В газете сказано, что бомбежка произошла три дня назад. Одинокий японский самолет-разведчик пролетел над городом, уже темным из-за отключенного после проливных дождей электричества. Он сбросил три бомбы над пляжем. Никаких сирен воздушной тревоги не включали, и потому никто не понял, что это за взрывы; в течение двух дней жители не знали о бомбежке, потому что на радиостанции не было электричества и военные не хотели провоцировать панику. А когда слухи все же распространились, страх перед вторжением японцев вызвал лихорадочное бегство из города.

Господи, помоги мне найти сына.

Малютка Мол взволнованно подпрыгивает на месте, отвлекая и раздражая Большую Аммачи. Вдобавок к дому с грохотом подъезжает воловья упряжка. Что там еще? Затравленный вид животных вполне отражает выражение лица одинокого пассажира, который слезает с телеги и обращается к ней с приглушенным: «Аммачио…»

Она крепко прижимает ладони к глазам. Неужто галлюцинация? А потом они с Малюткой Мол кидаются навстречу и приникают к нему так крепко, словно стараются удержать, чтобы он больше никуда не ушел. Сын похудел и осунулся.

Филипос обрадован, но и озадачен.

— А вы не хотите спросить, почему я вернулся?

Большая Аммачи, так и не выпустившая из рук газету, прижимает ее к груди, словно соизмеряя реальность с печатным словом.

— Я увидела это и чуть не умерла. Господь привел тебя домой, чтобы спасти тебя и пощадить меня.

Филипос читает. А он и не знал.

Вечером, когда Малютка Мол и Одат-коччамма уснули, Большая Аммачи приносит к нему в комнату два стакана горячего чая-джира. Мать и сын садятся рядышком на кровати, как было у них заведено. Без всяких предисловий Филипос рассказывает, что его отчислили из колледжа. Не скрывает ничего: встреча с профессором на Центральном вокзале — предзнаменование. Потом оплошность во время лекции, когда он не услышал, как его вызывают. У матери сердце разрывается — как бы она хотела спасти мальчика от таких унижений.