Одиссей Полихроніадесъ - Константин Леонтьев

Несториди мрачно взглянулъ на него изъ-подъ густыхъ бровей своихъ, попросилъ его подождать и продолжалъ:

— Разница, однако, та, что турки слабы, уступчивы и не бдительны. А Бунины только притворяются скиѳами, въ самомъ же дѣлѣ они Меттернихи въ образѣ скиѳскомъ… Хорошо ли это для пашей греческой будущности? Вотъ о чемъ я думаю и вотъ единственная точка зрѣнія, съ которой мы, греки, должны смотрѣть на всѣхъ и на все во вселенной.

Выслушавъ все это, Дели-Пе́тро снова всталъ, простеръ руку, прося вниманія, и продолжалъ такъ свои разсужденія:

— Я не люблю французовъ. Англичане мнѣ нравятся больше. Я люблю, чтобъ у націи было что-нибудь свое, мѣстное, ей собственно принадлежащее. Мнѣ нравится, что у англичанъ есть многое, только имъ однимъ свойственное. Какія-то любопытныя и даже безсмысленныя вещи. Чрезвычайно я это люблю! Но я не люблю, что англичанинъ всегда аристократъ… Это глупо. Другое дѣло — русскій. Сейчась онъ аристократъ самый гордый и грозный… «Пошелъ ты вонъ, такой-сякой!.. кюпекъ-оглу (сынъ собаки!)» — Хаджи-Хамамджи топнулъ ногой и крикнулъ на весь домъ сильнымъ голосомъ. — А потомъ…

Тутъ Хаджи-Хамамджи пріостановился, осмотрѣлся, какъ бы отыскивая кого-нибудь, увидалъ меня около себя, обнялъ меня одною рукой за плечо, нагнулъ ко мнѣ голову довольно нѣжно и совсѣмъ измѣнившимся голосомъ съ необыкновенною тонкою и вѣрною выразительностью представилъ немного угрюмую ласку русскаго солдата или даже офицера, говоря не совсѣмъ чистымъ русскимъ языкомъ

— Ну, здравствуй, братъ! Какъ ты, братъ, поживаешь? Пойдемъ водочки выпьемъ.

Это было такъ вѣрно, этотъ внезапный переходъ отъ брани къ добротѣ до того былъ похожъ на манеру тѣхъ русскихъ военныхъ, которыхъ я еще такъ недавно въ дѣтствѣ моемъ видѣлъ въ Тульчѣ, что я забылъ всю скромность, надлежащую моему возрасту при старшихъ, и воскликнулъ съ восторгомъ:

— Что́ за правда это! Что́ за правда! Такіе они! такіе!

Несториди взглянулъ на меня подозрительно и, ни слова не говоря, показалъ мнѣ рукой, какъ будто человѣкъ погружается куда-то, ныряетъ во что-то.

— Это я, учитель? — спросилъ я. — Куда это? я не понимаю хорошо…

— Tu quoque, Brute! — сказалъ Несториди печально. — Куда? еще ты спрашиваешь? Въ потокъ панславизма…

Я не нашелся отвѣчать на этотъ укоръ. Дели-Пе́тро, однако, не умолкалъ.

— У русскихъ есть нѣчто, — продолжалъ онъ, — и властительное и примиряющее!.. Посмотрите у насъ здѣсь. Грекъ ненавидитъ турка; турокъ ненавидитъ грека и араба; автохтонъ Эллады не хочетъ признавать одинаковыхъ правъ за грекомъ, внѣ свободной Эллады рожденномъ; болгаринъ тѣхъ странъ, гдѣ я живу, какъ мнѣ кажется, презираетъ болгарина-шо́па; Сербія и Черногорія въ антагонизмѣ; друзы и марониты пылаютъ другъ противъ друга звѣрскою враждой… А русскому все равно. Ему всякій братъ. «Э! братъ! братъ!» Только не бунтуй противъ государя. Этого русскій требуетъ… Я вижу тутъ нѣчто глубокое. Я вижу тутъ не притворство, а естественное свойство русскаго духа. Во-первыхъ, я скажу и самъ про себя: я не дипломатъ; я политикъ. Je ne suis pas diplomate, mais je suis grand politique. Mon coeur ast très large! Je n’fi pas un coeur de Metternich, mais ma teste (такъ говорилъ онъ вмѣсто tête) ma teste est de grand politique! Итакъ я вижу здѣсь нѣчто глубокое! Я вижу, что русскіе могутъ одинаково дѣйствовать съ успѣхомъ и на мусульманъ, и на православныхъ, и на буддистовъ, и на послѣдователей Конфуція… Тутъ можетъ быть сокрыты гигантскія предначертанія историческихъ судебъ. Былъ графъ Амурскій — будетъ графъ Заамурскій, будетъ графъ Брамапутрскій… Это вѣрно! «Пошелъ ты вонъ, такой-сякой! Сынъ собаки!» А потомъ — «Ну, какъ ты, братъ, поживаешь? Не выпить ли водочки?» А можетъ быть… а можетъ-быть и наоборотъ… т.-е. прежде: «не выпить ли, братъ, намъ водочки?» И потомъ: «пошелъ вонъ!» И это вѣдь способъ недурной. А?

Тутъ уже всѣ, и Иссакидесъ, и я, и самъ Несториди засмѣялись громко.

Несториди тогда еще былъ далеко отъ мысли о союзѣ съ турками, да и теперь, когда онъ склонился, подъ вліяніемъ греко-болгарскаго дѣла, къ подобному союзу, его мысли были вовсе другія, почти противоположныя мыслямъ Дели-Пе́тро. Не изгонять правительство съ Босфора, не бунтовать противу него, вступая въ союзъ съ недовольною партіей мусульманъ, стало теперь цѣлью его; напротивъ того, хранить султана на Босфорѣ до той минуты, пока эллины выждутъ себѣ удобнаго случая самимъ завладѣть наслѣдіемъ халифовъ. Такъ думаетъ теперь Несториди и всѣ передовые люди подобные ему.

Тогда онъ еще не дошелъ до этой мысли; славянское движеніе не казалось еще очень сильнымъ и опаснымъ; и не всѣ послѣдствія его можно было предвидѣть; церковнаго разрыва еще не было у насъ съ болгарами; а турки были въ то время гораздо суровѣе и смѣлѣе84…

Тогда политическая мысль была труднѣе и запутаннѣе для такихъ людей, какъ Несториди, и единомышленниковъ его.

Однако онъ возразилъ на краснорѣчивыя рѣчи Дели-Пе́тро очень обдуманно, тонко и глубоко, хоть и съ односторонностью.

— Если русскіе, — сказалъ онъ, — имѣютъ въ себѣ тѣ два свойства, о которыхъ вы говорите, рѣдкую личную доброту и государственную строгость… то это-то и есть наше величайшее несчастіе. Они все возьмутъ! Иго ихъ будетъ легче всякаго другого ига, и нашего имени греческаго не останется…

— Греческое имя пропасть не можетъ! — съ жаромъ перебилъ Исаакидесъ. — Греки сохранились подъ нѣсколькими вѣками такого ужаснаго и дикаго ига, что имъ больше нечего бояться за свое будущее…

Несториди усмѣхнулся презрительно и, не возражая ему прямо, продолжалъ свою ясную и твердую рѣчь, въ которой каждое слово рѣзало какъ алмазъ:

— Греческое имя погибнетъ безслѣдно подъ давленіемъ стомилліоннаго славянства. Дружеское давленіе единовѣрцевъ опаснѣе вражескаго ига мусульманъ. Мусульмане не сливаются съ побѣжденными; они лишь одну частъ ихъ претворяли прежде въ себя насиліемъ, посредствомъ обращенія христіанскихъ дѣтей въ янычарство, посредствомъ пропаганды, очень рѣдко удачной, посредствомъ браковъ съ христіанскими дѣвицами, которыхъ дѣти тотчасъ же и отдѣлялись вовсе отъ родной націи, ихъ мать произведшей. Черта разграниченія оставалась глубока и понятна всякому. Но славяне? Но русскіе? Они будутъ ходить въ одну церковь съ нами, они какъ Бунинъ будутъ сами съ лопатой строить наши храмы; они будутъ вѣнчаться съ нашими дочерьми; они добры и ласковы; а начальство ихъ строго и искусно…

— Грекъ хитрѣе русскаго, — сказалъ Исаакидесъ.

— Да! Но Россія несравненно мудрѣе Греціи, братъ ты мой! — возразилъ Несториди. — Мы всѣ, разъ освободившись отъ турокъ, не хотимъ терпѣть никакихъ стѣсненій… И я первый таковъ. Мы всѣ аристократы, и каждый изъ насъ хочетъ быть первымъ. А въ Россіи люди покорны, и машина государства идетъ твердо и спокойно, раздробляя въ прахъ предъ собою все, что́ противится ей.

Дели-Пе́тро, который во время этого спора глупаго Исаакидеса съ умнымъ Несториди, сидѣлъ и наклонялся то туда, то сюда, приставляя руку къ уху своему и стараясь не проронить ни одного слова ихъ, всталъ тогда, взялъ шляпу, трость свою и сказалъ:

— Прежде чѣмъ пожелать доброй ночи гостепріимному хозяину, я требую еще одного слова… Выслушайте меня. Греки пропасть ни въ какомъ случаѣ не могутъ! Они вступили на историческое поприще еще за тысячу пятьсотъ какихъ-нибудь лѣтъ до Рождества Христова, и съ тѣхъ поръ ничто великое не можетъ свершиться безъ нихъ. Итакъ, возвращаясь къ русскимъ и къ ихъ всемірному владычеству, я скажу вотъ что́. Кто-то изъ французовъ сказалъ: «Opposez-vous au mouvement, il vous écrase; mettez-vous a sa teste, vous le dominez». Итакъ русскіе — великая завоевательная нація. Она завоевательна даже иногда вопреки себѣ. Она изъ семи-восьми милліоновъ, съ которыми началъ Петръ Великій, почти не замѣчая сама того, возросла въ теченіе двухъ вѣковъ до семидесяти и болѣе. Пораженная, хотя и со славою, но все-таки пораженная въ Крыму, она пріобрѣтаетъ Кавказъ и Амуръ.

Россія должна расти даже вопреки себѣ. Нравится ли намъ, грекамъ, это или нѣтъ, она возьметъ Константинополь. Большому дому нужна большая дверь! Но эта аристократическая, завоевательная нація не способна къ развитію наукъ и искусствъ… У нея нѣтъ великихъ философовъ и поэтовъ… и знаменитыхъ во всемъ мірѣ художниковъ и ученыхъ… У нея есть вотъ какіе люди: великіе политики и полководцы… Но гдѣ у нихъ лордъ Ви́ронъ? где у нихъ Платонъ и Сократъ? Гдѣ у нихъ о́ Не́втоносъ, о́ Ло́ккосъ?.. Вотъ назначеніе грековъ въ средѣ славянскаго океана: флотъ, торговля, искусство…

— Пусть будетъ и по-вашему, — сказалъ Несториди, провожая его въ прихожую…

— Что́ за дьяволъ! — вскрикнулъ вдругъ Дели-Пе́тро. — Теперь я вижу, что забылъ фонарь мой… И посадятъ меня турки въ кулукъ85 безъ него. Что́ мнѣ дѣлать!