Демон, которого ты знаешь - Айлин Хорн

ареста Яна представители социальных служб самым тщательным образом изучили вопрос о том, все ли сделала бедная женщина, чтобы защитить детей от домогательств отца-педофила. Возможно, кому-то это покажется бессердечным. Но когда я занималась групповой терапией еще в 1990-х годах и позднее, то сталкивалась с женатыми педофилами, которые растлевали не только своих детей, но и внуков, и в некоторых случаях делали это с согласия и даже не без помощи своих жен. Подобные пары не только отвергали саму идею, что мужчина, проявивший себя подобным образом, является педофилом, но даже не считали то, что он совершил, сексуальным преступлением. Оба супруга в таких случаях были убеждены в том, что мужчина, глава семьи, может делать со своей партнершей и своими детьми все, что захочет. С другой стороны, мне приходилось видеть и таких родителей, которые скачивают себе на компьютер детскую порнографию и отрицают, что у них имеются психические отклонения от нормы. При этом они искренне не понимают, когда им говоришь, что их собственные дети, находясь рядом с ними, подвергаются риску стать жертвами сексуального преступления – просто потому, что у них такие родители.

Встретившись с Яном для проведения заключительного сеанса, мы вернулись к вопросу о том, как быть с просьбой Хэмиша о встрече. Ян поначалу занимал неоднозначную позицию и не мог принять какое-либо определенное решение. Да, он говорил, что хочет, чтобы сыновья простили его, если такое возможно, но при этом отмечал, что даже если так случится, это не будет означать для него конец истории. Как он мог простить самого себя, даже если это сможет сделать Хэмиш? Но для чего в таком случае им встречаться? Он, Ян, уничтожил их общее будущее, когда сделал Хэмиша соучастником своего сексуального преступления. Яну была больше понятна позиция Энди, не поднимавшего вопрос о встрече с отцом. По словам Яна, он сам хорошо знал, каково это – быть на месте Энди и разорвать с отцом все отношения и связи. В общем, после небольшой дискуссии Ян заявил, что встреча с Хэмишем – это, пожалуй, будет для него чересчур. Он, Ян, не мог дать своему сыну то, что тому было нужно – по крайней мере сейчас. Я передала решение Яна Питеру. Тот вздохнул с облегчением и признался мне, что для всей команды медиков-профессионалов, задействованных в случае с Яном, это наилучший исход.

Конечно, Хэмиш будет разочарован, сказал Питер (мне показалось, что он вот-вот добавит что-то вроде: «Но у него в жизни случались разочарования и посерьезнее, и он с ними справился»). Может, когда-нибудь, когда Ян заживет новой жизнью, ситуация изменится, предположила я. Возможно, когда это произойдет, он сможет вернуться к идее о встрече с сыном. Питер посмотрел на меня – было видно, что в душе его борются природная доброта и опыт, приобретенный за долгие годы работы.

– Может быть, – сказал он.

Позднее мне вдруг вспомнился Ян, сидящий на старом диване у окна, наклонив голову и закрыв лицо руками, – павший духом, отчаянно борющийся со жгучим стыдом. Я подумала о том, как сложно бывает простить кого-то и как мало для этого возможностей существует в нашей системе правосудия. Затем мысли мои снова завертелись вокруг так называемой восстановительной юстиции и того, могла ли она сработать в случае с Яном и Хэмишем. Что, строго говоря, дало содержание Яна в тюрьме? Наше общество показало ему и всему остальному миру, какую сильную ненависть и отвращение вызывают у нас сексуальные преступления в отношении детей. Но десять лет тюремного заключения Яна обошлись нам минимум в 500 тысяч фунтов. Могли бы мы добиться того же или даже лучшего результата, если бы его держали в каком-нибудь специальном заведении для таких преступников, как он, и позволяли иногда выходить на улицу с электронным датчиком на шее? При этом, учтите, у нас была бы возможность выделить ресурсы для оказания Яну и всей его семье, вместе или по отдельности для каждого ее члена, психотерапевтической помощи. Такая терапия вовсе не обязательно должна была предполагать воссоединение семьи или прощение жертвой преступника. Но она бы в любом случае обеспечила получение сыновьями и отцом необходимой им помощи. А условия содержания Яна все же обеспечивали бы достаточно строгий контроль за ним и недвусмысленно означали бы, что общество осуждает его действия. Но все это – теория. На практике же приходится верить в то, что десятилетие, проведенное Яном в тюрьме, стало предупреждением, ограждающим его от повторения совершенных ошибок.

«Не беспокойтесь, я скоро буду мертв», – сказал Ян полицейским десять лет назад в ночь своего ареста. Он исполнил обещание через шесть месяцев после нашего с ним последнего сеанса. Ян арендовал комнату и устроился где-то работать в ночную смену. Это было расценено как добрый знак. Мне приходилось видеть людей, которые, оказавшись примерно в таких же обстоятельствах, как он, находили силы взять себя в руки и, перестав зацикливаться на прошлом, начать новую жизнь. Что же касается Яна, то он, хотя внешне и производил впечатление человека, идущего по этому, сравнительно благополучному пути, на самом деле пребывал в состоянии, которое Торо назвал «спокойным отчаянием». Однажды утром, отработав ночную смену, он, как обычно, отметил время своего ухода, а затем отправился на станцию и бросился на рельсы перед подходящим к платформе поездом. Питер связался со мной, как только узнал об этом. Ему предстояло сообщить о случившемся Хэмишу. Я знала, что он будет искренен, выражая молодому человеку сочувствие, и использует весь свой опыт, чтобы рассеять могущие возникнуть у Хэмиша мысли о том, что его просьба о встрече с отцом могла спровоцировать самоубийство Яна. То есть шаг, который перечеркивал все возможности для каких-либо встреч и разговоров. Мне было жаль, что Хэмиш потерял отца. И еще я сожалела о том, что этот честный и неравнодушный молодой человек никогда не сможет поставить точку в тяжкой для него истории, чего ему так хотелось.

В моей работе всегда есть опасность, что врач может быть ослеплен собственным представлением, будто он точно знает, что происходит в сознании его пациента. Было ясно, что работа тюремных служб условно-досрочного освобождения и психиатрической помощи подвергнется тщательной проверке – на случай, если мы что-то упустили. Но проблема состояла в том, что даже если бы у нас возникли какие-то подозрения по поводу того, что Ян может планировать самоубийство, было бы очень немного возможностей как-то поддержать его и заставить отказаться от своего намерения. Взять, к примеру, «секционирование» (в Британии этот эвфемизм означает насильственное помещение в психиатрическую больницу) ради сохранения его жизни. Если бы мы даже попытались прибегнуть