Gelato… Со вкусом шоколада - Леля Иголкина

одну перестройку и даже на моей памяти. Здесь достаточно высоко, к тому же очень неудобно укладывать себя на землю, укрытую сосновой щепой или острыми хвойными иголками. А впрочем, мне откровенно все равно. Собаке — собачья смерть и человеческий поделом за все, что он мне сделал. Нечего героя из себя строить или отъявленного домушника изображать.

«Не может быть!» — с открытым ртом смотрю на то, что вытворяет Велихов, цепляющийся за перекладины балкона, который выходит из моей комнаты.

— Я вызову полицию и заявлю, что не знаю, кто ты есть. Перестань! — шиплю в трубку и с глазами, обильно залитыми кровью, рассматривая то, что он творит сейчас, набычившись, иду к окну. — Я не впущу тебя, — прокручиваю дверную ручку и закрываю балконный разворот. — Убирайся!

— Помолчи, а-а-а! — скрипит недовольным и злым голосом.

Я странно замолкаю и слежу за тем, что он ваяет, изображая из себя престарелого Ромео.

Велихов перекидывает ногу через ограждение и заталкивает себя на смотровое пространство перед моим окном. Отряхивается, осматривается по сторонам, разминает шею, вытаскивает из нагрудного кармана смартфон и, подскакивая, изображая голубец ногами, в прыжке ударяя стопы, направляется к стеклу, от которого я отшатываюсь, словно вижу ожившее злое привидение.

— Я закричу.

— С чего бы? — прижав плечом к своему уху телефон, дергает балконную дверь. — Открой мне, стерва.

— Уезжай, — рычу и мягко добавляю, — Петя.

— Ты не ответила, Смирнова! — костяшками барабанит по стеклу. — Я сделал предложение…

— В туалете на полу?

— Не место красит человека, — парирует и приказывает. — Открывай чертову дверь. Считаешь, что сможешь скрыться от меня?

Он пьяный, что ли?

— Я все расскажу отцу.

— Он в курсе! — опирается плечом о стекло, из пальцев формирует козырек и смотрит в темноту, сканируя как будто лазерным лучом всю обстановку. — Я вижу тебя, Тузик. Испугалась? Переволновалась? Думала, что я не заберусь?

Пошел ты к черту! А вот то, что:

«Папа в курсе?» — откровенно говоря, я не поняла, что он сейчас сказал, и это сильно настораживает. Нажимаю на пластиковую ручку и возвращаю ее в положение «Открыто». Дверь тут же поддается, а Велихов заваливается в мою полутемную обитель.

— Привет, — шепчет, глядя прямо на меня, и тут же сбрасывает вызов. — Тонечка, — наступает, вытянув руки.

— Стоп! — откинув свой телефон на кровать, быстро выставляю перед ним свои ладони. — Петь…

— Привет, говорю, — подмигивает и, наплевав на мою преграду, обхватывает меня за плечи. Сжимает и качает, словно мы не виделись сто лет, а сегодня в первый раз, как разлученные грозными обстоятельствами влюбленные, снова встретились.

— Велихо-о-о-в, — стону ему в плечо, насыщая носовые пазухи знакомым запахом. — Ты! Меня! Задавишь! Больно! — шиплю и упираюсь лбом в его плечо. — Прекрати сейчас же!

— Мягкая и очень теплая, — он убавляет силу и практически снимает свою грозную осаду. — Круто! — вращает головой, то и дело задирая подбородок. — Почти охотничий домик. Запах обалденный, цыпа.

— Я тебе не цыпа! — последний раз толкаюсь и вырываюсь из его объятий. — Что хотел? Что там так сильно подгорало, что ты приперся аж сюда!

Не ближний свет, если честно. Это загородный поселок, почти тридцать километров от границы города. Здесь только скоростная трасса и свой личный автотранспорт задают погоду. И то, и то для взбалмошного и подвижного Петруччио, как известно, не проблема. Но все же это продолжительное время и длинный километраж. А у него, по-моему, полностью отсутствует личная жизнь, даже в слабеньком зачатке, иначе он не крутился бы бобылем на бабской карусели, которую ему периодически организовывают девчонки в магазине. К нему даже Шнурок подкатывала. Специально провоцировала, проверяла его стойкость, которой он при каждой встрече козырял. Они, конечно, родственники, но все же есть там маленькая лазейка в виде странной кровной составляющей. Так что этот факт позволяет Сашке Морозовой вертеть Велиховым, словно…

— Я предложил тебе кое-что, а ты мне до сих пор так и не ответила.

— То есть? — таращусь и слежу за его бесцеремонным передвижением по моей комнате. — Обувь сними. Какого черта изображаешь здесь хозяина?

— Обувь? — резко останавливается и, опустив голову, пялится на свои дорогие туфли, которыми топчет мой ковер с огромным, колышущимся, как степной ковыль, ворсом. — Хорошо, — поочередно поддевает пятки и отшвыривает то, что неаккуратно снял, куда-то в стороны. — Удовлетворена? — разводит свои огромные верхние конечности. — Ну?

— Уходи, пожалуйста, — перекрещиваю руки, прикрываю свою грудь, и свожу вместе ноги, дергаясь всем телом.

Я приготовилась ко сну, переоделась в легкую пижаму, сняла нижнее белье, смыла макияж, помыла голову. А тут он! Стою перед Велиховым, как раскрытая книжка с плотскими картинками, которые судя по дергающемуся кадыку сильно будоражат его нервную систему, отравляя гормональным всплеском мозг и стучащую по жилам кровь. Петька — точно бык, дожидающийся пикадора, а пока тот задерживается по неизвестной зрителям причине, голодное и взведенное животное раскапывает ямку, взлохмачивая копытом бурый песок на арене под незатихающие овации заинтересованного в кровопролитии скандирующего народа.

— Свеженькая! — он водит носом, как дворовый пес, сражающийся с собратьями за косточку. — Как дела?

— Ты выпил? — прищуриваюсь, пытаясь засечь какое-нибудь странное действие или выражение, какую-нибудь ужимку или кривляние, которые бы сообщили мне о том, что у него не все в порядке.

— Нет.

Нет! Черт подери! И вот подохла очень слабая надежда на спасение.

— Петь…

— Я сделал предложение, Ния! — он снова наступает. — А ты проигнорировала, словно я ничто! Какого хрена? — рычит, разглядывая меня исподлобья.

— Предложение? — отступаю, оглядываюсь, сверяюсь с обстановкой и понимаю, что бежать мне некуда, сзади зеркало и свадебное платье на плечиках. — Ты меня пугаешь…

— Детка?

А вот и помощь подоспела: мама топчется у моей двери, стучит и зовет случайного заложника.

— Тосик, ты уже спишь? Извини меня…

— Ма… — задушенно вякаю, словно с родным языком больше не дружу.

Петька делает стремительный бросок и накидывается на меня, крепко прижимает тело к зеркалу, погружая нас в чертов белоснежный синтетический подол, затискивает, сдавливает мою подозрительно похрустывающую грудную клетку и утыкается носом в мой висок.

— Скажи, что уже легла! — встряхивает и сплевывает стоячую белоснежную тряпку,