Gelato… Со вкусом шоколада - Леля Иголкина

просто говорить, а смело, в открытую, во всеуслышание заявлять. Ее нижнее белье и все, что его касается в прямом и переносном смысле — пока, сегодня и сейчас, мое табу, неоспоримое и запрещающее действие! Тем более она их надевала не для меня, а для него. Хотела хвастануть невыдающимися прелестями? Чего я, в самом деле, лобковой вошью прицепился к адресату? Все равно «посылка» умело перехвачена на «почте» — у двух берез, в низине, на только-только зеленеющем черноземье, а то пошла бы ценность по чужим рукам, да не по прямому назначению.

— Трусы? — зачем-то переспрашивает.

— Извини, однако мне на глаза упали твои кружева, Антония. Определенно сверкали дырочки и шелковые нити! Ты, правда, особо не стеснялась, когда подхватывала свой кринолин. Сейчас со всей серьезностью заявляю, что это было очень круто, — задираю голову и гордо выставляю подбородок. — Я насладился тем, что увидел. И говорю сердечное «спасибо», отвешиваю нижайший поклон и, естественно, целую ручку, но, если ты позволишь. М?

— Ты точно не здоров! — пытается ударить меня и дать коленом со всей дури в незащищенный центр мужской силы и великой гордости.

— Прекрати.

— А что такое?

— Это будет очень больно. Запрещенный прием, понимаешь? Ниже пояса бить нельзя. Включи здравый смысл и прояви милосердие.

— Потерпишь, — шипит и ерзает между моих ног. — Для меня правила вообще не существуют! К тому же именно сейчас я холодна и безразлична к чужой боли, в особенности, когда страдают те, кого я люто ненавижу. Пусти меня! Р-р-р-р…

В последнем я ни капельки не сомневаюсь! Однако, ненависть, по чувственному восприятию и окраске ауры, все же круче, чем холодность, жалость или даже безразличие.

— Возбуждаешься, что ли? — подмигиваю и приподнимаю свое бедро, на котором Тоник в силу своего небольшого роста виснет, как на живом пилоне. — Так хорошо? — вожу конечностью, заставляя шавку, скользить на ней и ерзать, растирая киску, как на гигантском члене.

— Господи! — она подкатывает глаза и, стиснув зубы, почти загробным голосом мне отвечает. — У тебя в наличии определенные проблемы. Тебе следует обратиться к специалисту, Буратино.

— Подтверждаю! Посоветуешь кого-нибудь конкретного? Только, чтобы толкового, — озвучиваю важное, с моей точки зрения, требование. Пусть напряжет стервоза тонкие, но частые извилины. — За щедрым вознаграждением дело не станет.

Ох, как я ее сейчас, по всей видимости, на лопатки уложу, огорошив узким направлением врача!

— Чего?

— Ну, профессионала по соответствующим отношениям. С-е-к-с-о-л-о-г-а! Платного или бесплатного, не важно! Дошло? — подмигиваю ей и скалюсь недоразвитым уродом.

— Полюбуйтесь, люди, — пытается оглянуться, чтобы толпу в свидетели призвать. — Да тут диагноз налицо! Я о психиатре, Петя.

Она и в этой области сечет? Многопрофильная подготовка у Смирновой. Когда только все успевает?

— Озвучишь? Только на латыни.

— Ты неизлечим. Зачем калечить твою нервную систему неприятным сообщением, коверкая язык?

Типун ей пару раз на то, что она коверкать не желает! У меня прогресс, между прочим. Неидеально, но все же лучше, чем то, с чего я почти полгода назад начинал.

— Ты не стесняйся. И это вряд ли!

— Что?

— Не исковеркаешь, а я тебя пойму. Итак?

— Больной, — с сожалением смотрит и качает головой, добавляя, — бедненький! Это был не вопрос, Велихов, а скупая констатация и горькое сожаление. Как же ты…

А я и не отвечаю, не переубеждаю, не доказываю и не спорю, впрочем, как и недослушиваю одновременно. С чего она вообще взяла, что сейчас мне интересны ее «фа-фа, ля-ля», а также недалекие домыслы и язвительные замечания?

— Что с ногой, Тузик? — опускаю голову, изучая задранный подол ее платья и странно вывернутую стопу, на которую, как я успел заметить, она совсем не опирается.

— Жить буду, — смотрит в том же направлении.

— Болит? — пытаюсь заглянуть в ее лицо.

Лучше бы не спрашивал и не смотрел, ей-богу. Ишь, как нехладнокровно жаром окатила, словно пламенем лизнула и тут же остудила.

— Уже нет, — встряхивает ту конечность, о которой речь ведем, слабо кривится и громко выдыхает. — Че-е-е-рт!

— Сломала или просто подвернула? Вывих, да? Могу посмотреть? — немного ослабляю свою хватку, но лишь за тем, чтобы одной рукой обнять ее за талию, осторожно приподнять и окончательно оторвать Смирнову от земли, а вот второй рукой пытаюсь разобраться с никак не поддающимся воздушным бантом, который почти с мелкой задницы, испуганно рассиживающейся на поляне, одним неосторожным движением содрал.

— Какого черта? — уперевшись ладонями мне в плечи, шипит куда-то в покрывшийся мелкой испариной мой лоб. — Что ты делаешь?

— Закрой рот!

И так не очень-то выходит разделаться с этим, твою мать, жутко неудобным платьем, а тут еще под руку пищит комар о благопристойности и чистоте моих возможных помыслов и намерений.

— Уверена, что растяжение.

Ей лучше знать: она квалифицированный специалист. Уже неоднократно свою компетентность доказала. Похоже, шавка в беге не просто кандидат, а самый настоящий мастер — профи физкультурных наук.

— Ты убежала, убежала… Пизде-е-е-ц! — тихо прыскаю и прижимаюсь к ней, упираясь подбородком в колышущуюся от собственного дыхания женскую грудь.

Красотка с полотен эпохи Ренессанса — ни дать ни взять! М-м-м, зажиточная купчиха, маленькая госпожа, княжна или графиня, которая нагрела жениха, прокатив его перед всем честным народом, собравшимся поглазеть на неравный брак.

— Заткнись, придурок, — жалит, как оса. — Только грубость, ругань, матерные слова, да неуравновешенное поведение. Больной, больной… Мне искренне жаль тебя!

А мне тебя! Исключительно из-за того, что я сейчас намерен сделать. Но ей придется потерпеть. Ее красивое глубокое декольте, открывающее и демонстрирующее то, на что я совсем недавно мог смотреть, закинув свою руку за голову, отлеживаясь в собственной кровати, не дает покоя моим нервам и мужской половой системе, о которой я только вот на несколько минут, казалось бы, забыл. Кровь остановилась и прекратила наполнение. Я успокоился и выдохнул, даже стал остроты отпускать. Как на тебе — пожалуйста! Небольшая, но упругая и аккуратная, а сейчас призывно выступающая, словно транслирующая только визуальное наслаждение, сладенькая грудь раскачивается в такт Тонькиному поверхностному, оттого слишком быстрому, дыханию. Там, по-моему, тугой корсет, который надо бы снять, и формирующая вата для наполнения пустот, а