Трудный переход - Иван Машуков

Демьян помолчал, как бы давая своим слушателям возможность оценить положение, в котором он оказался.

— Кого же, паря, второго-то выбрать? — продолжал Лопатин, прищурившись. — Выберешь такого, что, как прижмёт его, он тебя и бросит? Нет, надо человека надёжного. Чтобы дал слово вместе быть — так держись! До самого конца вместе! Убьют али что — об этом не думать! Ну, таких ребят у нас много было. А я всё же выбрал Алёшку Беспрозванных, самого хорошего своего товарища. Мы с ним такие товарищи были, что как братья. В одной деревне росли, и всё у нас вместе. У Алёхи, паря, ни кола, ни двора, и у меня тоже. Но зато уж в праздник выйдем на улицу, поплясать, попеть — наше дело. Эх, и песни пел Алексей! Да, видно, была ему тогда не судьба…

Только успели мы выбежать из лесу, нарвались на японцев. "Хлоп, хлоп, трах, трах!" Бьют, сволочи, по коням. Потом видим: гонят за нами казаки, человек пять или семь.

Положение… Я впереди бежал, свалился с лошади набок, будто меня убило. Смотрю, и Алёхи тоже в седле нету. "Хорошо, думаю, кажись, прорвались, теперь бы нам до реки доскочить, а там, за рекой, нас не возьмёшь. Да и не побегут так далеко казаки". Только, паря, я это успел передумать, а тут вот она и река. Но как посмотрел я на неё — сердце у меня оборвалось. Разлилась — страшное дело!

У нас ведь тут как — что на Дальнем Востоке, что в Забайкалье? Давеча мы речонку переезжали, ручей. Мелкий ручей, и больше ничего. Камни видно. А если бы мы с вами до завтра в Кедровке остались, то нахлебались бы воды, это уж и на бобах не ворожи. Сейчас мосточек сорвёт, надуется и пойдёт буровить. Это ручей, а там река после дождей из берегов вышла. Но всё бы это ничего, да под Алёхой коня убили. Прибежал он на берег пешком. "Что будем делать?" Двоим на одной лошади не переехать через реку, надо кому-то здесь оставаться. "Я останусь, — говорю Алексею, — а ты садись на моего коня и плыви". — "Это ещё почему? — вспылил Алексей. — Твой конь, ты и плыви". — "Алёха, — говорю ему, — у тебя, паря, жена, а у меня никого нету. Подумай". — "Чудак, — отвечает мне Алексей, — ты считаешь, на берегу опасней? Как бы не так! Река-то вон какая, тебя на ней кругом видно, а я в кустах буду, уйду. Вот увидишь, уйду!" Раздвоил он этими словами мои мысли, стал я думать, а он всё одно: "Плыви, скорее плыви, а то казаки близко. Чего ж ты молчишь?" — "Нет, говорю, Алексей, не поплыву, как хочешь. Давай вместе отбиваться, а потом и поплывём". — "Не отобьёмся мы вместе. А так они за тобой бросятся, им тебя интересно будет поймать или убить. Они же знают, что ты из отряда посланный. А я, покуда они тут канителятся, уйду". Уговорил меня Алексей, да лучше бы я его тогда не послушался!

Вскочил я на коня. "Ну, говорю, Алёха, прощай!" А сам думаю: "А ведь и верно, по кустам-то он скорее уйдёт. В крайнем случае до наших доберётся, если увидит, что меня убьют или я утону". Легче мне на душе стало. Тронул я коня. А он, паря, боится в воду ступить. Прямо трясётся весь, трусится. Озлился я. До сей поры никогда его не задевал, а тут в сердцах-то как хвачу талиной, он прыгнул, меня и понесло, и попёрло…

Страшное дело большая вода, и утонул бы я тогда, наверно. Сердце мне захватило и ноги свело. Не вода — лёд. Погиб бы я, да конишко молодцом оказался: голову задрал, хвост распустил и работает, как пароход! А я за гриву держусь, руки стынут. Боюсь, как бы мне от гривы-то не оторваться, и всё бормочу: "Ну, ну, милый. Выручай, милый". Вода кругом — поверите? — валами. На середине как хлестануло!. Ну, думаю, Дёмша, прощайся, паря, с белым светом". Когда гляжу — ничего. Гребемся. Вылез я, помню, на берег — мокрёшенек. Зубами стучу, а самому жарко. И тут, братцы, меня как пронзило: "А где же Алёха-то?" Слышу стрельбу. Это Алексей казаков отбивал, чтобы они меня не подстрелили. Потом, вижу, поднялся он на берегу. "Прощай, Дёма! — кричит. — Береги, паря, Маланью!"

Демьян сразу насупился и замолчал, словно в чём проговорился. Молчали и сибиряки. "Какая Маланья? — подумал Егор. — Откуда она взялась?" Но рассказчик на этом оборвал.

— Ну-ка, слезайте с телеги, в гору тут, не видите, тяжело кобыле, — сердито и даже с какой-то досадой сказал Лопатин.

И потом, когда уже все шли по дороге, он скупо обронил:

— Убили, сволочи, Алексея. А через японцев помог он мне прорваться. Известие нашим дали. Товарищей спасли… Вот как оно. Дал слово вместе быть — значит держись, а не то что! Он, Алексей-то, жизни не пожалел, а вы… Эх, паря! — и Лопатин сердито посмотрел на Веретенникова.

Егор, слсвно чувствуя себя виноватым, отвернулся.

Дождь не переставал. Сгорбившись, шли сибиряки по раскисшей дороге в тусклом свете неясного дня. Изредка перебрасывались словами:

— Эка непогода…

— Вот, язви её — погода!

Промокшие, усталые сибиряки пришли на Партизанский ключ. Клим Попов сразу же побежал домой. А Демьян Лопатин, сдав кладовщику лошадь и телегу, повёл мужиков в контору и сам представил их директору леспромхоза Черкасову. Демьян в мокрой папахе стоял позади сибиряков, когда они начали разговор с директором. Он слушал всё внимательно, готовый вступиться за своих спутников. А Черкасов говорил с сибиряками нехотя и даже недовольно. "Видать, капризный, — подумал о директоре Егор. — Ишь ты, как губу-то оттопыривает".

— Что же с вами делать? поглаживая белой рукой острую плешивую голову, тянул Черкасов. — Массовая вербовка у нас намечена с осени. Согласно плана. Удивляюсь, почему Притула об этом не знает…

Выходило, что сибирякам здесь вовсе и не рады.

— Паря, они уже на лесобирже работали, наши кадры! — сказал Демьян.

— Хорошо, — поморщился Черкасов и взглянул на молодого человека в галстуке, стоявшего тут: — Оформите их к Трухину.

Сибиряков временно поселили в старый барак. С осени в этом бараке жили трелёвщики, а теперь здесь было пусто, заброшенно: голые нары, разбитые окна, посредине — на крестовинах — длинный стол из целых дюймовых досок. Пахло откуда-то — то ли от земляного пола, то ли от нар или рубленых небеленных стен — давней, застоявшейся сыростью. Сверху падало колено жестяной трубы, но самой печки не было.

Лопатин сводил сибиряков в столовую — в такой же, как и другие, приземистый барак. В огромном, вытянутом в длину помещении от самого порога до окошечка в поперечной перегородке, через которое из кухни подавали блюда, стояло на тех же крестовинах до десятка столов. Они были поставлены в три ряда. Между ними — скамейки, такие же длинные, как и столы. Всё это деревянное стадо загромождало помещение. Людей не было. Впрочем, людские голоса раздавались за перегородкой. Спорили о чём-то женщины. Вот наконец фанерка, закрывавшая окошечко, поднялась Еверх. Показалось круглое девичье лицо.

— Вам кого? — спросила официантка.

— Люди, паря, пришли, надо накормить, — сказал Демьян.

В столовую вышла крепкая, здоровая девушка с сильными руками и смелым, даже несколько вызывающим выражением лица. Она с любопытством посмотрела на Лопатина с его лохматой папахой, на сибиряков. Спросила, откуда пришли. Демьян ответил.

— Чем же я вас накормлю? — сказала она. — У нас ничего нет. Ну хорошо. Садитесь. — И она пошла на кухню.

— Что же, ай отобедали? — обратился Тереха к Демьяну.

— Да нет, — сказал Лопатин, — кому теперь обедать? Зимой тут много народу столуется, а сейчас весна.

Девушка принесла сибирякам и Лопатину тарелки с жидким супом из ячневой крупы. Все стали есть. И только одному Никите Шестову не терпелось что-то узнать или спросить. Вот он отложил ложку и обратился к Лопатину.

— Демьян Иваныч, — сказал Никита, — давеча вы про товарища своего рассказывали, помянули какую-то Маланью. Это что за Маланья?

Лопатин взглянул на Никиту недоумевающе. Там, на телеге, задай ему сибиряк такой вопрос, он бы, пожалуй, обругал Никиту: не лезь в чужую душу! А здесь, после дороги, в тепле, с приятной теплотой в желудке, Лопатин продолжил свой рассказ.

— Маланья? — переспросил он Никиту. — А видишь, паря, гуляли мы с Алёхой вместе и ухаживали за одной девушкой. Её Маланьей звали. Малаша, — проговорил Демьян с нежностью. — Сперва-то я с нею начал гулять, а потом Алёха к нам пристал. Втроём, паря, ходили! Ходим и ходим бывало целый вечер и ночь прихватим. И тому уйти не желается и другому. Драки между нами или чего другого не было. Если бы Алексей богатенький был или ещё какой, я бы, паря, не утерпел. А тут свой брат, батрак. Пускай, думаю. А на сердце-то кошки скребут! Вот стал я замечать, что Малаша ближе к Алексею, а не ко мне. Слов-то никаких она не говорила, а всё же заметно. Тяжело мне, конечно, а уж держусь: насильно мил не будешь. Понемножку-понемножку отошёл от них. Вначале Алексей всё мне говорил: "Ты чего, Дёма, не гуляешь? Гуляй". Я молчу. Ну что тут скажешь? А потом, видно, он сам догадался. Один раз говорит мне: "Знаю я, любишь ты Малашу, да и я без неё жить не могу. Как же нам теперь-то?"