Трудный переход - Иван Машуков

Вчерашнее собрание, захватившая его свирепая тоска по дому, да тут ещё вдобавок сон — всё сразу вспомнилось Веретенникову, как только он поднялся с кана и вышел на свежий воздух. "Пока тут хожу да езжу, а там, может, моей пашни не будет — колхоз заберёт", — тревожно думал Веретенников. Клим Попов уговаривал Егора:

— Не думай ни о чём. Пошли. Увидишь всё сам на месте. Понравится в леспромхозе — останешься, а не понравится — уволишься.

— "Уволишься"! — проговорил Демьян Лопатин иронически. Он запрягал лошадь. — Уволишься, — повторил он. — А договор? Он же, паря, подписал договор.

Тереха Парфёнов в раздумье держался за бороду. Возвращаться? На лесобирже они заработали порядочно… Никита Шестов по своей привычке улыбался, поглядывая то на Егора, то на Демьяна Лопатина. А Влас был просто изумлён. Пройти такую дорогу и повёртывать обратно? Да в своём ли уме Егор? Что касается Власа, то он и шагу не сделает назад. Ему бы только добраться до места — поесть плотно и вволю поспать после такой дороги…

Непримиримо держался в отношении Егора Демьян Лопатин. Хотя сибиряки, которых он принял от Притулы в Хабаровске и доставил в Иман, после заключения договора и почти целого месяца работы на лесобирже считались уже кадровыми рабочими леспромхоза и власть Лопатина на них больше не распространялась, тем не менее Демьян был возмущён. Он всегда с недоверием относился к большому бородатому мужику Терехе Парфёнову, а оказывается, главный-то зачинщик всей смуты Веретенников! Недаром он на лесобирже больше всех ломался, покамест подписал договор, И когда же это наконец выявилось? На последнем переходе до леспромхоза! Сейчас, сразу за Кедровкой, уже понемногу начнёт показываться тайга, а Веретенников не хочет идти!

— На тебя же государство потратилось, — говорил Демьян. — Да ты же, паря, слово дал! Вербовали тебя, как доброго, а ты вон чего. Сейчас вот корейцам обскажу, и те над тобой посмеются. Неужели, скажут, среди русских такая бессовестность есть?

Никто не поддержал Егора, и он подчинился артели.

Хозяева заметили его состояние. Поговорили между собой, и кореянка вдруг вложила в ладонь Егора пару оладий и ласково погладила его по руке.

— Жалеет тебя, — засмеялся Клим Попов. — Этот, говорит, наверно, первый раз на чужой стороне, а кто первый раз на чужбине, тот подобен ребёнку, выпавшему из люльки, — такая у них пословица.

Веретенникову стало так горько и стыдно, что его пожалела даже чужая кореянка, что, ни на кого не глядя, он вышел со двора на дорогу.

Утро выдалось пасмурное. Низкое, всё в клубящихся тучах, холодное небо висело над головой, давило на плечи. Демьян Лопатин уехал далеко вперёд, телега то тарахтела за кустами, то показывалась на взгорье. Влас шагал рядом с Егором.

— Скажи, чего со мною было, — говорил Влас. — Сон я видел. Будто лежу дома на печке, а баба блины печёт…

И Влас стал рассказывать, как во сне он ел блины.

Егор только взглянул на Власа. "Экие заботы! Вот младенец-то!" И он поделил с ним подарок кореянки.

Тереха и Никита шли вслед за Климом Поповым. А тот подвигался спорым армейским шагом. Тереха широко ставил длинные ноги, как две ровные подпорки. Никита, низкорослый, подвижной, стараясь сделать шаг побольше, высоко заносил ногу. Темнела впереди высокая, подбористая фигура Клима Попова, белел полушубок Терехи, под стёганой тужуркой двигались лопатки Никиты. Влас пыхтел, переваливаясь с ноги на ногу, как утка, и беспечальными глазами нет-нет да и поглядывал на сердитого Егора.

Дорога вилась, словно бесконечная лента, то широкая, то узкая, местами грязная, местами сухая. Тереха старательно обходил грязь. "Эх, бродни пропадают!" — жалел он. Надвинулись горы. Вдруг дорога нырнула куда-то вниз, в теснину. С обеих сторон её встали крутые холмы с каменистыми осыпями. Острые красноватые камни валялись на дороге, загромождали её. Всё глуше и глуше становилось вокруг. По шатким мосткам сибиряки перешли какой-то ручей.

— Теперь уж скоро дома. Пять вёрст осталось, — проговорил Клим Попов.

"Тебе-то тут, верно, дом. А нам-то?" — думал Егор мрачно. Забрызгали редкие капли дождя. Потом дождь стал расходиться. Дорога, только что бывшая кое-где на пригорках чуть пыльной, сначала стала пёстрой от дождевых капель, потом, когда дождь припустил, вмиг покрылась поблёскивающими лужами.

— Эх, эх, остановись, подожди! — закричали путники. — Э-эй! Демьян Иваны-ыч!

Согнувшись, все побежали догонять телегу. Только Влас невозмутимо шёл по лужам.

— Дядя Терентий, полушубок-то твой, смотри-ка, — смеялся Никита, показывая на Тереху, — совсем раскиснет. Тогда на пельмени его.

Но Терехе было не до шуток.

— Смотри, — прорычал он, — как бы из тебя пельменей-то я не понаделал. Враз на начинку хватит!

— Что ты, дядя Терентий! — испугался Никита.

— У тебя ж дождевик есть. Что же ты не Захватил его с собой из дому? — спросил Тереху Егор, когда все уселись на телеге, укрывшись кое-как от дождя.

— Да с чего ты это взял? — раздражённо заговорил Тереха. — Дождевик, дождевик! Откуда он у меня?

Егор усмехнулся. Ещё прошлой осенью, на пашне, он видел на Терехе новый дождевик. "Пожалел ведь взять-то, окаянная душа, — думал он, — а теперь казнится".

Демьян Лопатин искоса посматривал на Веретенникова, словно ожидая, не выкинет ли тот ещё какой-нибудь неожиданности. Никита Шестов донимал своей любознательностью Клима Попова. Он спрашивал, откуда Климу знаком кореец, у которого они сегодня ночевали.

— Ну, это дело давнишнее, — сказал лесоруб. — Несколько годов тому назад служил я на корейской границе. Ловили мы контрабандистов, и глаз у нас на разных перебежчиков выработался зоркий. Другой раз, смотришь, какой-нибудь этакий субъект идёт, вырядится, как в кино, — в пиджаке, соломенная шляпа, тросточкой помахивает. А растрясёшь, из него всё и посыплется. И брюха не станет. Оказывается, он весь товаром обмотался. Ну, то контрабандисты. А тут, глядим, вроде другие люди идут. Два молодых корейца да один пожилой. Задержали мы их, стали спрашивать. Толмачат: дескать, от японцев ушли, притесняют, житья нет. Пожилой кореец передаёт, что будто сестра у него здесь. Потом, когда проверили, всё правильно оказалось. Сестра эта и была Нина Пак. Она ещё в девятнадцатом году пришла из Кореи. Совсем молоденькая, а уж была там в коммунистической партии.

— Да разве в Корее тоже есть большевики? — усомнился Егор.

— Коммунисты везде есть, — сказал лесоруб поучительным тоном. — Они теперь по всей земле. Какая ни на есть самая маленькая страна, всё равно в ней коммунисты. Это от России пошло, с нас пример взяли. Также и в Корее. Поднялся там народ против японских завоевателей… Да что с голыми руками сделаешь? Словом, было большое восстание, да неудачно. После него много корейцев к нам перешло. Была тут и Нина Пак. Она к нашим партизанам не одна пришла, в корейском отряде была за начальника. Девка, а воевала с японцами. Они боевые, эти корейцы. Страна-то завоёвана, а народ не покорился, — добавил лесоруб. — Они ещё себя покажут! Дай срок…

Наступило молчание.

— Сколько драки кругом! — наконец хмуро проговорил Егор. — Послушаешь, там дерутся, в другом месте война. И когда всё кончится?

— Когда весь трудящийся народ всей земли вместе будет, — убеждённо ответил лесоруб.

— Ну, до этого далеко, — протянул Веретенников.

— С такими, как ты, конечно, далеко, — осуждающе сказал Демьян Лопатин. — Ты, паря, своего слова и то не держишься. Куда больше! Ты думаешь, слово — это что такое? Вот я тебе случай расскажу…

Демьян говорил уже без насмешливости, как давеча, когда Егор забастовал и стал отказываться идти дальше. Лопатину теперь казалось, что следует убедить этого несознательного, тёмного, на его взгляд, мужика каким-то уж очень ярким, исключительным примером, чтобы он понял всю непривлекательность своего поступка. Конечно, если бы Лопатин не был убеждён, что перед ним именно тёмный мужик, он бы этого не стал делать. А сейчас Демьян начал:

— Один раз, паря, прижали нас японцы… Вот тут толковали про корейцев, что они на своей земле воюют с японцами. И мы тоже воевали. До Сибири японцы небось не доходили, а у нас в Забайкалье была их страшная сила. И беляки с ними. "Союзники", — выговорил Демьян с отвращением и ненавистью. — Паря, я бы тех, которые на свою землю чужие войска ведут, вниз головой вешал. Ну ладно. Зимой в девятнадцатом году, помню, мы всё время япошек поколачивали. А весной-то они за нас и взялись. Зимой японец к морозу хлипкий, — пояснил Демьян. — Закутается весь — чурбан чурбаном. Бывало на посту стоит, закоченеет. Подойдёшь, думаешь, живой, а он уж готов, замёрз. Зато, паря, летом — всё бегом, всё бегом. Да быстро! — Демьян покрутил головой. — Летом с ими воевать трудно…

А тут застигли они нас весной в лесу. Ни туда, ни сюда нам не выйти. Зовёт меня наш командир — товарищ Шароглазов Никифор Семеныч. "Ну, говорит, паря Дёмша, беда. Выручай. Окромя тебя, послать некого". — "А что такое?" — "Сквозь японцев надо прорваться, записку передать или словесно нашим сказать, чтобы помогали, а то будет нам всем здесь погибель". Назвал Никифор Семеныч деревню, где наши же партизаны стояли. Прикинул я в уме. Задача. Одно то, что большая река на пути, а другое — кругом же японцы! Ну и товарищей надо же выручать! Говорю Никифору Семенычу: "Поехать, говорю, я поеду, это не штука. А вдруг не прорвусь — убьют?" Задумался Никифор Семеныч. "А ведь и верно, говорит, Дёмша, убить могут. Значит, вдвоём надо. А больше двух нельзя". — "С кем вдвоём?" — спрашиваю. "Сам выбирай", — отвечает.