Я слышу все… Почта Ильи Эренбурга 1916 — 1967 - Борис Фрезинский

Если наша рукопись подойдет к Вам, то мы наверное получим заслуженную и правильную критику наших недостатков по рукописи, и это поможет исправить книгу при издании.

Желаю Вам, дорогой Илья Григорьевич, крепкого здоровья и еще больших успехов.

Искренне уважающий Вас

Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1262. Л.7–9.

1962

<Москва,> 19.I <19>62

Дорогой Илья Григорьевич!

Если бы я думал, когда писал эти стихи, что когда-нибудь осмелюсь Вам послать их[922], наверное, они были бы лучше и короче.

Ваша последняя книга[923] дала мне такое огромное художественное и человеческое наслаждение, что мне захотелось хоть как-нибудь Вас поблагодарить за нее. Некоторые главы я перечитывал сам и читал друзьям, как стихи, по многу раз. Книга будит совесть, спасибо Вам за это!

Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1629. Л.1. Ответное письмо писателю Ф.Искандеру (р. 1929) см. П2, №484.

<Париж,> 23/ I <1>962

Дорогой Илья Григорьевич,

Случайно из газет узнал, что ты в Париже и очень хотелось бы с тобой встретиться. Становлюсь стар, я ведь на 7 лет старше тебя, старый и больной, со времени последней войны сильно страдаю ногами, по временам не могу ходить. Стариковская болезнь: les ulcères variqueux[924], лечусь по мере возможности и это всё. Но духом крепок, это главное, и много работаю, мое счастье, что работа моя у стола в сидячем положении и не утрудняет моих ног. Привожу в порядок мою художественную продукцию за 50 лет моего проживания в Париже, не хочу уйти в вечность, оставив всё в беспорядке. Хотел бы знать от тебя: 1) Точный адрес Пушкинского Музея, чтобы послать моего «Золотого Петушка» в подарок, 2) Не встречал ли в Москве братишку Хентовой — Лельку (Семен Ростовский[925]) и его сестру Таню, со времени Liberation, последний раз, как он был в Париже, сгинул как булавка в стоге сена. А хотелось бы иметь от него известия. У меня лично, кроме болезней, живу по-прежнему, тяну черта за хвост, женат с 1939 г., имею мальчишку 13 лет, ходит в школу, жена работает секретаршей в бюро, чтобы сводить концы с концами материально. Старшему сыну пошел шестой десяток, живет и работает в Billancourt, почему вижу его очень редко. Работает в SNEGMA (национализированное предприятие) механиком, зарабатывает хорошо, но мне не помогает, имел свою жену и сынишку. Современная молодежь эгоистична, но бог с ней, я не претендую на ихнюю помощь. Живу воспоминаниями, по примеру других стариков, помню как мы с тобой в феврале 1916 г. по снегу оба в дырявых ботинках ходили на rue Vavin в русскую типографию печатать наше фаблио Jacques de Baisieux[926], с мокрыми ногами, для богача Цейтлина[927], который ушел на тот свет в Америке, не заплатив мне ни копейки, произведя расчет с Вольфом[928] в Москве. Прости, что пишу тебе много лишнего. Дорвался до пера и не могу остановиться. Обыкновенно очень редко пишу письма. Посылаю тебе несколько Ех-Libris’oв, моей продукции старого русского художника[929]. Целую, обнимаю и жму крепко твою руку.

Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1 788. Л.1–2. Иван (Жан) Константинович Лебедев (1884–1972) — художник и гравер, с 1909 г. — в Париже.

<Таруса,> 26 января 1962

Дорогой Илья Григорьевич! Только что получив выписку из протокола относительно «маминой» комиссии[930], собралась написать Вам, чтобы поблагодарить за согласие, — как узнала, что согласия этого никто у Вас и не спросил. Это я, собака, виновата. Я была у Воронкова[931] 5-го янв<аря> по поводу этой самой комиссии, Воронков был сплошная улыбка и спросил, кого бы я желала? Я, конечно, пожелала Вас. Тот еще пуще разулыбился и спросил — «а согласится ли он?» Я сказала, что если хорошенько попросить, то, думаю, согласится. Тот заулыбался до самых дверей и говорит — «а может, мол, Вы попросите?» Я пообещала попросить в свою очередь, это и была моя ошибка. Они Вас все боятся, поэтому и передоверили мне (молча!) обратиться к Вам и от их имени, видимо. А я, как видите, прособиралась и от своего-то. По правде только потому, что Наташа[932] мне передала свой новогодний грипп и я очень долго хворала и лыка не вязала. В общем, простите меня за всю эту кашу, пожалуйста.

А все же «они» — хамы. Но это до того не ново, что не стоило и писать. Я буду в Москве в марте верно недели на 3, специально по маминым делам, и надеюсь, что можно будет к Вам прийти (Вы знаете, что много времени не отниму); расскажу Вам всё про мамин архив и про то, что вокруг да около. Собрано уже немало. Главное, о чем хотела бы посоветоваться — это о том, что уцелело за границей. Я уже многое выяснила.

Орлов[933] обещает, что будет том в «Большой серии» Библ<иотеки> поэта[934]. Это уже очень хорошо, ежели Бог даст. Около 20 п<ечатных> л<истов>, которые, кстати, не так-то просто подобрать.

Вообще, дожив до пятидесяти, убеждаюсь, что всё не так-то просто! А уж связанное с мамой…

Обнимаю Вас, желаю Вам преодолеть неописуемость тех лет, к которым Вы подошли в Ваших воспоминаниях[935]. И всего доброго, что только есть на свете.

Сердечный привет Любови Михайловне.

Впервые. Подлинник — собрание составителя.

<Париж,> 28/I <19>62

Дорогой Илья Григорьевич.

Простите, пожалуйста, что я так пристала к Вам на выставке Пикассо и мешала Вам смотреть картины, мне было потом очень стыдно.

Посылаю Любе маленький пакетик и платье (которое я зажала, как могла) для Иришки Рачек[936]. Пакет, м.б., можно развернуть и, м.б., так будет еще менее encombrant[937]. Хотела Вам лично подарить картинку Пуни, но боялась, что будет трудно запаковать, привезу, когда приеду, — вероятно, летом.

Пока всего хорошего, привет всем.

P.S. Забыла, конечно, главное — поблагодарить за книгу[938], я была очень тронута. Теперь она ходит по рукам, и я все опасаюсь, чтоб не зажилили.

Впервые. Подлинник — собрание составителя. Ксения Леонидовна Пуни (Богуславская; 1892–1971) — художница, с 1913 г. жена художника И.А.Пуни; с 1924 г. жила в Париже.

Москва, 12 февраля 1962

Уважаемый Илья Григорьевич!

Я недавно прочел и продолжаю с большим интересом читать Ваши воспоминания о минувших годах. Они воскресили в памяти дни моей юности и некоторые эпизоды, связанные с Вами.

Это было в Киеве в 1919 году.

Если Вы помните, при Артистическо-Художественном клубе (на Николаевской улице) в течение недолгого времени существовала «Мастерская Художественного Слова», кажется, организованная Вами[939]. В ней вели занятия по литературе и поэзии Вы, поэт Маккавейский[940], литературовед Перлин и друг.

Вы читали лекции о русской поэзии, и все мы, тогдашняя киевская литературная молодежь, с большим интересом внимали необычным для нас словам, не похожим на все то, что раньше мы знали, слушали.

Вы вели также практические занятия по стиховедению, на которых каждый из нас, участников, читал свои стихи, подвергавшиеся тщательному разбору, а также поэтические упражнения на заданные Вами темы: сонеты, французская баллада на тему из Данте «Любовь, которая движет солнце и другие светила».

Из участников «Мастерской» Вы верно помните только Ник. Ушакова[941]. Остальные — забыты. Среди них я и моя жена, с которой познакомился в «Мастерской» и прожил многие радостные годы. Ее уже нет.

Мне пришлось раза два бывать у Вас дома. Не помню точно где (кажется, на Трехсвятительской улице[942]). Осталась в памяти большая комната с двумя окнами; многочисленные рукописи и бумаги, разбросанные на столе и на стульях; густой табачный дым.

Помню, в то время Вы рассказывали нам о том, как часто захаживаете в букинистические магазины, скупаете книги своих ранних стихов и уничтожаете их. Помню изданные в 1919 году сборник стихов «В смертный час»[943] и роман «В звездах»[944] (они хранятся у меня и сейчас).

Вспоминаю, как однажды Вы не пришли на лекцию и на следующий день рассказали, что были задержаны на улице и посмеялись: «Повели голубчика в Губчека, в Губчека!».

О тех днях у меня сохранились не только воспоминания. Сохранился и рукописный журнал, который мы издали в 1919 году: «Сборник Мастерской Художественного Слова». В нем стихи и литературные очерки участников. В нем и Ваша статья «О поэзии»[945].