Я слышу все… Почта Ильи Эренбурга 1916 — 1967 - Борис Фрезинский

Абрам Григорьевич — двоюродный брат моей матери. Вместе провели детство, юность, начало молодости. К нам в деревню уехали они из Москвы в девятнадцатом.

До тридцать седьмого мы довольно регулярно переписывались. Из их писем знали о Вашей с ними дружбе. Маме и ее брату (я тогда была еще совсем малой) Абрам Григорьевич присылал изданные им Ваши книги. С Верой Лазаревной мама была, пожалуй, даже дружнее, чем со своим кузеном. Пишу так подробно, чтобы оправдаться, что-ли — объясняя, что заставляет меня Вас потревожить.

В прошлом году в Ялте я познакомилась с Савичем. Мы подружились, и от него я узнала правду, которую, каюсь, до сентября скрывала от стариков.

Дорогой Илья Григорьевич! От всего сердца спасибо Вам за теплые слова, сказанные Вами о наших Верочке и Абраше. В сентябре, прочтя девятую книжку «Нового мира»[968], хотела написать Вам, да постеснялась.

Сейчас все же пишу. В конце февраля и начале марта я буду в Москве. И вот решилась попросить Вас, если сможете, если захотите — разрешить мне к Вам приехать. Вы — единственный человек на свете, который может рассказать моим старикам о последних годах Веры и Абраши. Но старикам к Вам не добраться. Живем мы в Киеве. А они принадлежат к старшим в том поколении, которое хорошо помнит «Хулио Хуренито».

По моей просьбе Валентина Ароновна Мильман узнала у Вас о сыне покойных Жене[969]. Я хотела ему написать, но письмо не получилось. Уж очень мы далекие, чужие. Вы ближе. Так ведь?

Быть может, Вы не захотите или не сможете меня принять. Так позвольте воспользоваться этим письмом, как единственным случаем сделать Вам маленький подарок. Уезжая из Киева в эвакуацию, моя мать захватила с собой несколько «семейных реликвий» и среди них два проспекта издательства «Геликон». Один из них и посылаю Вам.

Если сможете меня принять — буду очень благодарна. Если же нет, то простите за это письмо. И спасибо Вам не только за Верочку и Абрашу, а и за все, что вы сделали и делаете, спасибо и за Вашу книгу «Люди, годы, жизнь».

Всего Вам доброго.

Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2263. Л.1. Писательница П.В.Утевская — дочь (от первого брака) давнего парижского знакомого ИЭ, скульптора В.А.Издебского (сообщено А.Е.Парнисом).

Париж, 23 июня 1962

Дорогой Илья Григорьевич, я позвонила в четверг вечером в Hotel Cayrès, как мы условились. Надеюсь, что там Вам передали мое поручение.

Поговорив с хирургом, который будет 10-го июля оперировать мою дочь, я выяснила, что операция не так проста, как я думала, — и что мне необходимо быть здесь.

Думаю, что Вы легко поверите, насколько я сожалею о том, что не могу ответить на приглашение, которым очень тронута и за которое искренне благодарю.

Надеюсь, что в следующий приезд в Париж Вы и Любовь Михайловна дадите мне об этом знать и что я смогу более гостеприимно принять Вас, чем мне удалось это сделать в тот раз, и, набравшись свежими силами и найдя Вам новых противников, угостить Вас спором, в котором Вам будет гораздо труднее победить!

С сердечным приветом Любовь Михайловне и Вам

Впервые — ДП, с.703. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2146. Л.1. Натали Саррот (Наталия Ильинична Черняк; 1900–1999) — франц. писательница, жившая во Франции с 1909 г.; с 1959 г. сотрудничала с иностранной комиссией Союза сов. писателей; дружески общалась с ИЭ (27 октября 1959 г., отвечая на присланные ей книги, писала сотруднице иностранной комиссии: «Мне кажется, заметки Эренбурга о Стендале замечательны»).

Париж, 30 июня 1962

Мой дорогой Эренбург!

Цитируемые Вами стихи Жоашена Дю Белле[970] изумительно передают тяжкое одиночество поэтов.

Первым движением души и тела было принять Ваше приглашение[971], по глубоко все продумав, увы, я хочу, чтобы мой пыл «отстоялся», как говорят виноделы красного вина.

Поездка в Москву остается чудесным сном.

Вы знаете о моем культе Вашей родины и как высоко я ценю человеческие контакты, они неповторимы. Однажды я прикоснулся к Вам пальцами слепца, и Ваш визит составляет часть моих не столь уж многочисленных сокровищ.

Думайте обо мне иногда с любовью и знайте, что я люблю Вас.

Я много говорил о Вас с Арагоном.

Впервые — ДП, с.701. Здесь — в переводе И.И.Эренбург. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1694. Л.1. Жан Кокто (1889–1963) — франц. писатель, художник, режиссер; ИЭ был знаком с ним с 1910-х гг.

<Латвия,> 15 июля 1962

Дорогой Илья Григорьевич! Пересылаю Вам Ваши — сорокалетней давности — письма маме[972]. Они переписаны ее рукой в маленькую записную книжку, очевидно накануне отъезда в СССР, году в 1938-39; кроме Ваших, там два письма Белого и неполностью переписанное пастернаковское (одно, первое). Записная книжечка озаглавлена «Письма друзей». Подлинники писем не сохранились; думаю, что не только в мамином здешнем архиве не сохранились, а пропали вообще, со всем парижским цветаевским архивом, оставленным на хранение Вл<адимиру> Ив<ановичу> и Марг<арите> Ник<олаевне> Лебедевым[973] и затопленным водою во время войны в подвале дома 18bis rue Denfert-Rochereau[974]. Теперь и улица эта переименована — что, впрочем, отношения к делу не имеет.

Переписала для Вас письма моя приятельница, которой Вы неск<олько> лет тому назад помогли выдраться из чрева китова[975] и получить реабилитацию et tout се qui s’ensuit[976]. Сидим с ней обе в Вашем избирательном округе[977] — т. е. Латвии, где погода переменная, осадки в виде того-сего и т. д. Городок Лиепая (б. Либава), утратив свое прежнее портовое и курортное значение, не стал от этого захолустным и провинциальным, нет — просто ушел в себя; не дай Бог, однако, чтобы вышел из. Каждое утро, отворяя окно в окружающую строгость, стройность и отчужденность, так и тянет задать захаянный современностью вопрос: «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе»[978]?

Впрочем, окраины городка новехонькие, в центре имеется также новехонький разухабистый памятник, на котором, вернее, на постаменте которого железобетонные матрос, рабочий и женщина неопределенных занятий размахивают гранатами, напоминающими пивные бутылки. Так и хочется вызвать наряд милиции. Редкие прохожие стыдливо опускают глаза.

В магазинах дополна тканей, изделий из янтаря и гончарных, редиски, творога, а также дамской обуви местного производства — фасончики всё какие-то лоцманские, боцманские, шкиперские; цены — доступные.

В местном музее — великолепная выставка прикладного искусства работы выпускников лиепайского худ<ожественного> техникума.

Море и ветер всё те же, о к<отор>ых Вы писали маме 40 лет назад[979].

Обнимаю Вас и Любовь Михайловну, А<да> А<лександровна> шлет самый искренний привет. Будьте здоровы!

Впервые — А.Эфрон, С.204–205. Подлинник — собрание составителя.

Эльва, 18/VII <19>62

Дорогой Илья!

Не знаю, получил ли ты мои письма. От тебя я имела только поздравление с новым годом и, правда, не могла на него ответить, только поздравила тебя с днем рождения.

Твои воспоминания в 5–6 номерах Нового мира[980] прочла поспешно, с замирающим сердцем. Это хроника нашего времени, которую ту пишешь, является жизнеописанием сотен людей, и ты успеваешь сказать о каждом все, что нужно, кратко и выразительно. О каждом из этих людей можно было бы написать большой роман, а может быть, еще и напишут. Но все действующие лица эпопеи нашего времени намечены тобой. То лирическое отступление «о себе», которое ты сделал, необходимо было мне особенно, потому что у меня сохранились твои письма из Парижа, Берлина, Бельгии довоенных лет, сохранились стихи, которые ты писал тогда, страницы стихов, напечатанные на машинке. Какая жизнь. Я смотрела на рисунок, сделанный на Конгрессе, где схвачено выражение твоего лица, такая усталость и решимость[981]. Дорогой мой. Я так желаю тебе много сил для того, чтобы ты мог сделать все, что задумал, и отдохнуть потом.

Целую тебя,

Если напишешь, сообщи о Кате[982]. Как ее здоровье? Когда я была в прошлом сентябре. Катя болела. Ты все ездишь по всему Земному шару. Может быть, попадешь в Эстонию. Приезжай повидаться ко мне в Эльву. В сентябре — октябре, быть может, буду в Москве, но увижу ли тебя? Эльва в 40 минутах езды от Тарту, машиной 30 минут.