Горе побеждённым - Ольга Сухаревская

 Год назад я встретил девушку, простую воспитанницу из одного почтенного семейства. Она была чиста и простодушна и, когда я понял, что ей небезразличен, то твёрдо решил жениться. Возникла надежда  на то, что создав семью, у меня появится, наконец, смысл жизни, а ответственность за близкого человека, заставит отказаться от игры. Словом - моя жизнь упорядочится. В этот раз я был осторожнее  и не сказал матери кто невеста, а только, что она -  бесприданница. И что вы думаете? Она быстро отыскала мой предмет.  И, поскольку, хорошо знала это семейство, то накоротке наговорила девушке обо мне всякие гадости: и безответственный я, и игрок, который не создан для семейной жизни, и попиратель морали. А потом, уговорила  главу семьи, выдать воспитанницу за его сына.  И денег не пожалела на приданое для молодой - отвалила тридцать тысяч. Всё это случилось за какие-нибудь  две недели, пока я ездил по её поручению в наше имение под Рязанью. Тогда я ничего ей не сказал, но посчитал, что руки у меня развязаны и только ждал случая. Вскоре моё внимание привлекло «Чёрное сердце». Я убедился, что оно не приносит денег, но, похоже, убивает близких своего владельца. В этом я убедился на примере князя Глебовского и полковника Ушинского. Мне запала мысль его приобресть любой ценой. Тогда без всякого яда моя мать умрёт и я, наконец, избавлюсь от этого ярма. Правда, тут я совершил ошибку: как-то в пьяном виде рассказал всё  Поливанову и попросил одолжить мне кольцо. Он сказал, что я ненормальный и хочу сделать его соучастником очередного преступления. С него, мол, достаточно семьи полковника. А совсем недавно он пригрозил что, если я откажусь с ними мошенничать в картах, он всё расскажет моей матери. Видите ли, Поливанов уже не мог жить без этих махинаций. Они ему были нужны, как воздух и дело было вовсе не в деньгах. Он ведь не играл. Поливанову наше мошенничество заменяло азарт игры.  Короче говоря, тогда я окончательно решился завладеть кольцом и придумал план. Чтобы избавиться от Алексея, я решил незаметно подлить ему яд в еду где-нибудь в общественном месте и выбрал Английский клуб. Там его за столом всегда обслуживал один и тот же официант. С Пасхи он пошёл на повышение – стал старшим служащим и, в связи с этим, ему было предписано переодеться из ливреи во фрак. Я сразу подумал, что, одевшись во фрак, можно будет улучить момент и отравить Поливанова, допустим, вином за поздним ужином, когда в клубе будет почти пусто. И, если меня кто-нибудь увидит, то подумает, что я – официант. Главное – постараться, чтобы меня видели только со спины. С тех пор я стал по вечерам одеваться во фрачную пару и ждать удобного случая. Он не замедлил представиться. Поливанов клюнул на петербургского промышленника Санина, которого я в тот вечер обещал привезти в клуб для знакомства. Алексей задумал «посадить» толстосума  на большие деньги. Я наврал, что Санин любит игру и вскоре собирается в Москву не только по делам, но и кутнуть.  Чуть не смешал карты Мозен. Я действительно накануне много играл – так вышло. Дома у Поливанова мы сговорились, что он поедет в клуб, а я – на вокзал, встречать Санина, который, конечно же, ни сном, ни духом не собирался приезжать в Москву. Выхожу от Алексея и  натыкаюсь на  француза. Как будто он за мной следил! У него навязчивая идея заполучить «Чёрное сердце». Таких людей вокруг Поливанова крутилось довольно много, но этот был самым настырным. Иностранец в очередной раз стал канючить, чтобы я  уговорил «месье Поливаноф» продать ему кольцо, предлагал деньги. И всё же, уже в клубе я от него отвертелся и пошёл во «фруктовую». И по пути, на лестнице, увидел того самого старшего официанта. Меня он не заметил. Ну, думаю, Алексей услал его за чем-нибудь в буфетную – самое время. Вошёл в залу, там кроме Поливанова – никого.  Я, как и задумал, за стол не сел, а встал спиной к двери.  Алексею объяснил, что петербургский гость почему-то не приехал,  и предложил выпить вина. Тут кто-то от дверей стал с ним раскланиваться, но к столу не подошёл. Я нарочно не оборачивался, но по разговору понял – это был Видякин, который говорил Алексею про какую-то охоту. Пока они разговаривали, я отравил его вино.

 В этом месте рассказа Лавренёв закрыл лицо руками и замолчал, потом справился с волнением и продолжил:

 -  Когда собачник ушёл, мы выпили, Поливанов сразу потерял сознание и стал заваливаться на стол. Я его поддержал и попытался снять кольцо, но это мне не удалось. Тогда я обракинул подставку с приправами и в разлитое масло опустил его руку. Пока стягивал кольцо, он открыл затуманенные глаза, но говорить не мог. О, Господи! До конца жизни буду помнить его взгляд!  Думаю, что тогда он понял, что я его отравил. Не зная, слышит он меня или нет, но я сказал, что пойду за врачом, положил его руки на стол для устойчивости тела и быстро вышел. На моё счастье, по пути вниз я никого не встретил: было уже поздно. Официант, должно быть, вернулся назад по другой лестнице. В общем – повезло. На первом этаже я зашёл в туалетную комнату и отмыл руки и кольцо от масла. Вот тут-то меня и заметил кто-то из прислуги, а потом об этом каким-то невероятным образом узнал Мозен и стал меня шантажировать. Но это было потом, а в тот вечер я беспрепятственно ушёл из клуба. «Чёрное сердце» было у меня. Через две недели, как я и ожидал, мать уже не вставала с постели, а врачи сказали, что дни её сочтены: скоротечная чахотка. Правда, она и раньше прихварывала, но не так сильно. Это время стало для меня адом. За два дня до смерти я не выдержал, пришёл к ней и всё рассказал. Она долго молчала, а потом произнесла: «Не заводи детей – пусть всё кончится на нас».

 Наступила долгая тишина. Нарушил её Собакин:

 - Как вам удалось так спрятать кольцо, что его никто не смог обнаружить?

 - Хотите на него взглянуть?- не отвечая на вопрос, спросил Лавренёв.

 Вильям Яковлевич кивнул.

 Иван Николаевич вышел из комнаты и вернулся с длинной палкой с железным крючком на конце. Он поднял её к большой хрустальной люстре. Подвески дзынькнули и на крючке повисло кольцо.

 - Я держал его здесь всё это время и одевал лишь изредка, когда никто не видел.  А кольцо искали - перерыли  весь дом. Видно кто-то из прохвостов-слуг сговорился с Мозеном, а может и ещё с кем – не знаю. Но, наверх задрать голову не сообразил никто.

 Лавренёв протянул сыщикам «Чёрное сердце». Когтистые золотые лапы держали алмаз величиной с большой фундук.  Сквозь его прозрачные грани было хорошо видно объёмное пепельно-чёрное пятно.

 Собакин повернул кольцо и на мгновение в глаза Ипатову брызнул ослепительный свет и тут же пропал. Сначала Александр Прохорович тоже хотел подержать в руках диковину, но потом поостерёгся.

 - Скажите, - вдруг спросил Вильям Яковлевич, – что вы собирались делать после того, как отдали бы кольцо Мозену?

 - Вчера я распорядился подготовить опись и все документы по своему имуществу и капиталу с тем, чтобы, вступив в наследство, отписать всё  в городские больницы и сиротские приюты, особенно в дальних губерниях. У меня и человек есть, наш управляющий, который проследит за исполнением. Если бы вы не появились, я, после всех формальностей, уехал  на Валаам.

 - На Валаам?!

 - Я твёрдо решил уйти в монастырь. Там монашествует мой старый гимназический товарищ – единственный друг моего детства. Я и лепту на монастырь приготовил, –  Лавренёв указал на стол, где лежала большая пачка ассигнаций, перевязанная бумажной лентой.- Вам должно быть это странно, господа: стать убийцей ради свободы и денег и тут же отказаться от всего. Последнее время я видел в этом единственный для меня выход, чтобы не сойти с ума. А может, я уже сумасшедший?

 Собакин взглянул на Лавренёва, помолчал и произнёс:

 - Нет, вы не сумасшедший, Иван Николаевич, вы –  хуже. Не знаю, что будет с вами дальше, но пока, вы - нераскаявшийся преступник. Что ж, Бог вам судья. Вы ещё молоды, попробуйте. Валаам – суровое испытание. Не думаю, что там вам будет легче, чем на каторге, но спасительнее – это точно. У меня к вам просьба: поставьте условие Мозену купить «Чёрное сердце» у клуба официальным путём. Как это сделать? Не волнуйтесь, мы что-нибудь придумаем. Скажите французу, что я помогу всё организовать.

 Иван Николаевич кивнул.

 - Я скажу, что это непременное условие.

 - Прощайте, Лавренёв, и помните: если я вас увижу или узнаю, что вы оказались где-нибудь заграницей, в тёплых краях или в наших столицах – пеняйте на себя. Я это восприму как личное оскорбление моему к вам доверию. Надеюсь, что вы меня не разочаруете.

 Сыщики встали, чтобы уйти.

 - А письмо?!

 - Ах, да…

 Собакин отдал письмо полковника и внимательно смотрел на убийцу, пока тот читал.

 - Вы знаете, где его похоронят? – не отрываясь от письма, спросил Лавренёв.

 - Нет, но он человек военный, заслуженный, хоть и в отставке: и отпоют, и похоронят с честью.