Горе побеждённым - Ольга Сухаревская

 - Нам важно, чтобы кольцо было обнаружено официальным порядком, – начал Собакин, – и желательно, не криминальным. Так?

 - Ага, – хмыкнул Канделябров, – завалилось у покойника за подкладку.

 - А хоть бы и так. «Чёрное сердце» мы, положим, найдём. Но, узнав подробности дела, господа «англичане», скорее всего, придут в ужас. Огласки будет не избежать. В клубе у всех стен есть уши,  да и старшины в своих семьях тут же раструбят подробности. На другой день сплетни побегут по всей Москве. Газеты начнут зубоскалить: поверх правды насочиняют такое, что это аристократическое заведение будут обегать стороной, как чумной барак. А это значит, что надо придумать простенькую историю, которая всех устроит.

 - А как быть с Лавренёвым? – возмутился Ипатов. - Неужели ему сойдёт с рук преступление? И всё из-за престижа какого-то клуба для богачей?

 - Не какого-то, молодой человек, а первого клуба империи, – уточнил Собакин. - Ладно, давайте рассуждать здраво. Что у нас есть? Признательное письмо полковника? Его можно опровергнуть, как свидетельство психически больного пьяницы, в связи с личной душевной травмой. Свидетелей наберётся - десятки. Да и нет там никаких обвинений в адрес Лавренёва. Только намёк на личные обстоятельства. Теперь, о магических свойствах кольца. Полковник в письме отрицает причастность «Чёрного сердца» к обогащению своего приятеля. Понятное дело, что его второй сообщник, Лавренёв, тоже об этом знал. Спрашивается, зачем ему кольцо? Да и вообще, как вы себе представляете обвинение в убийстве человека, который стремится завладеть прямо-таки волшебным кольцом? Оно и хозяина своего в миллионщика превращает и, что ещё хлеще, способно физически расправиться с близкими ему людьми. Сумасшедший дом, да и только! Могу себе представить ажиотаж в зале суда. Теперь о Мозене. Я вам сказал, что он не сомневается в виновности Лавренёва и может это доказать. Но сегодня, в три часа он получит кольцо и замолчит навсегда. Более того, он иностранный подданный и чуть что – только мы его и видели.

 - Этот ваш Мозен обещал купить кольцо официально после окончания дела, – вставил Канделябров.

 - Да, но, при условии, что дело будет в наших руках. Как видите, стороны договорились без нас и теперь француз, должно быть, жалеет, что был со мной откровенен.

 - И как же теперь быть? – тоскливо спросил Ипатов.

 - Как? Нанесём визит Лавренёву до прихода месье Мозена. В конце концов, мы уже ничем не рискуем.

                                                                           ***

    Сыщики торопились на Пречистенку и посулили извозчику двойную плату за скорость. Именно из-за неё парочка чудовищно подпрыгивала в расхлябанной коляске, а на повороте к Охотному ряду их так занесло, что чуть не обракинулись. Это не мешало всю дорогу вести служебный разговор.

 - Я всё думаю, Вильям Яковлевич…

 - Похвально.

 - Нет, я серьёзно. Мне пришла в голову мысль.

 - А именно?

 - Кольцо видимо каким-то образом всё-таки влияет на близких своего владельца.

 - Вы  только сейчас об этом подумали? – удивился Собакин. – А я думал, что эта мысль посетила всех нас прошлой ночью под фонарным столбом, когда мы услышали о смерти матери Лавренёва.

 - У меня что-то крутилось в голове, но я никак не мог понять что. И только сейчас понял, что она умерла,  должно быть, из-за кольца.

 - Возможно, именно это имел в виду полковник, когда написал в письме о личной причине, которая была у Ивана Николаевича, чтобы завладеть кольцом: мать. Чем она ему так насолила? Интересно будет узнать причину её смерти.

 - Если Лавренёв задумал убить свою мать и у него есть папашин яд, который не оставляет следов в организме жертвы, то зачем ему было городить весь этот огород с «Чёрным сердцем»?

 Собакин пожал плечами.

 - Тут есть ещё вопрос. Если Ушинский обо всём догадывался, то почему не вмешался и не предотвратил смерть матери Лавренёва?

                                                                               ***

    - Приносим вам свои соболезнования, – подобающим тоном произнёс Собакин при встрече с Лавренёвым. 

 Ипатову показалось, что Иван Николаевич мало изменился: был  такой же холёный, надушенный и спокойный до меланхолии.

 - Мы к вам с тяжёлой вестью, – продолжал Собакин. – Этой ночью полковник Ушинский застрелился.

 Ипатову показалось, что Лавренёв вздохнул с облегчением, закрыл глаза рукой, а потом спросил:

 - Полковник оставил после себя объяснение?

 - Записку для полиции и большое разъяснительное письмо, которое он отправил мне перед самоубийством. Поэтому, мы здесь.

 - Что же вы хотите?

 - Правды.

 - Покажите письмо.

 - Не сейчас, Иван Николаевич. Не сомневайтесь, мы знаем о вашей «доблестной» картёжной шайке и о том, как вы совершили убийство Поливанова, но не знаем причины, которая объяснила бы, а может и, в какой-то мере, оправдала ваш поступок. Но, наше неведение точно помешает вам сегодня в три часа принять у себя господина Мозена. Я буду вынужден обратится в полицию.

 Такого удара Лавренёв не ждал. Лицо его искривилось. Он быстро отвернулся от гостей, чтобы справиться с эмоциями и подошёл к секретеру, на котором лежал портсигар.

 - Желаете курить? – спросил он, растягивая время.

 - Я жду от вас ответа, Иван Николаевич, – упорствовал Собакин.

  Лавренёв, наконец, справился с дрожью рук, медленно закурил и произнёс:

 - Будь, по-вашему. Это даже хорошо, что вы пришли. Мне надо выговориться. Я столько времени ношу это в себе. Кто такой Поливанов? Для меня – змей искуситель, но, в сущности, не в нём дело. Он мне порядком осточертел, как, впрочем, и свихнувшийся полковник, но дело не в них. При необходимости, я мог бы избавиться от этой парочки без крайних мер. В нашем общем деле, самое страшное – огласка. И пригрози я, что расскажу в клубе о наших проделках… Словом, они – мелочь, которая помогала мне получать недостающие средства для игры в карты. И не смотрите на меня так.  Я, как бы выразиться поточнее -  был богат условно. После смерти отца всеми деньгами распоряжалась  мать. Она заела мою  жизнь. Мне до недавних пор, как гимназисту, выдавалось помесячное содержание на карманные расходы. И это при капитале семьи в несколько миллионов, помимо недвижимости!  Что деньги! Родители всегда меня унижали. Отец вечно был недоволен, что я не разделяю его сумасшедших пристрастий к путешествиям и орал, что я не его сын, а мать всё время пичкала наставлениями и навязывала свою волю. Я хотел стать оперным певцом – у меня хороший голос – они костьми легли, чтобы из этого ничего не вышло. Я решил жениться – они убили мою любовь.

 - В каком смысле? – удивился Собакин.

 - В прямом. Я отчаянно полюбил девушку не нашего круга.  Мать узнала об этом и за деньги подговорила одного подонка соблазнить её и бросить. Вера начистила серы от спичек, растворила в стакане воды, выпила и умерла в страшных муках. Как я тогда сам остался жив, не знаю. Потом наступил черёд папаши. Вернувшись из очередной поездки, он привёз с собой негритянку, самую настоящую, из Центральной Африки и поселил в Лефортове, так сказать – для утех. Мать узнала через год, когда у этой зверушки родился ребёнок. Она нашла прибежище этой отцовской пассии и под видом дружеского знакомства накормила её и ребёнка отравой. У нас в доме  этой заморской дряни было – завались. Отец навёз со всего света. В его кабинете была целая коллекция. Вот мамаша и воспользовалась к случаю: впрыснула яд в персики и отнесла в Лефортово. Умерли все, кто были в доме: негритянка, ребёнок, нянька и кухарка. Потом мать всё рассказала отцу, а я подслушал. С ним сделался удар, он долго болел, потом пошёл на поправку, но внезапно умер. Его камердинер рассказал мне, что накануне смерти видел мамашу в кабинете отца: она перебирала склянки в шкафу с ядами. После похорон я взял из этого шкафа крохотную склянку. В описании значилось, что в ней отрава - сок какого-то растения с острова Ява.  После употребления он приводит человека к острой сердечной недостаточности и быстрой смерти, но не оставляет в организме никаких следов. Тогда я подумал, что мать именно этим ядом отравила отца. Я вынес пузырёк из дома и закопал на заднем дворе. Тогда я это сделал без задней мысли - просто так, на всякий случай. Через какое-то время мать обнаружила пропажу и потребовала, чтобы я вернул яд. Я наврал, что ничего не знаю, но во время разговора обвинил её в смерти мужа и ещё четверых человек. Тогда она объявила, что сожжёт всю отцовскую коллекцию, а если я вздумаю её отравить припрятанным зельем, то она напишет в завещании об этом яде и его действии. Так что, отравив её, я сам попаду на скамью подсудимых. В тот же день под руководством матери перебили все банки и распотрошили пакеты с ядами, запаковали их и вывезли в Лужники, где сожгли под присмотром нашего управляющего. Мне тогда было двадцать три года. С тех пор мы с ней ни разу не вспоминали прошлое. Я пытался всё забыть и даже уехал из дома, но без материальной поддержки, в которой мне было категорически отказано, долго не протянул и  вернулся домой. Да, у меня слабый характер, я не приспособлен к самостоятельной жизни, да и не имел желания трудиться, когда в семье столько денег. Я вообще ничего не хотел. Если бы не карты, то давно спился бы или пустил себе пулю в лоб, как полковник. Но, вот уже несколько лет не было дня, чтобы я не думал, как отомстить матери не за отца с его пассией и ублюдком, не за Верочку, которая променяла меня на хлыща, а за себя, за свою несостоявшуюся жизнь. И, если я - дрянь-человек, то в этом виноваты родители. Как сказано в Евангелии от Матфея: «Всякое худое дерево приносит и плоды худые».  У таких родителей, как мои, и ребёнок должен быть уродом.