Петр Чайковский: Дневники. Николай Кашкин: Воспоминания о П.И. Чайковском - Петр Ильич Чайковский

Во все время этой интересной прогулки я чувствовал какую-то особенную, должно быть старческую, отвратительную усталость. Попавши домой, я должен был дописывать еще статейку (о Вагнере) для Miss Jvy. А в 5 часов я уже стремился к г. Виллиаму von Sachs. Он живет в огромном доме, в коем могут нанимать нумера лишь холостые мущины. Женщин в этот странный американский монастырь допускают лишь в качестве гостей. И самый дом, и квартира Sachs’а очень элегантны и изящны. У него я застал маленькое общество, которое постепенно увеличивалось, и нас набралось порядочно. Это был 5 o’clock Tea. Играла пианистка Вильсон (вчера бывшая у меня), большая поклонница русской музыки, исполнившая, между прочим, прелестную Серенаду Бородина. Отделавшись от приглашения, я провел вечер один, и, Боже, как это было приятно! Обедал в ресторане Гофмана, по обыкновению без всякого удовольствия. Прогуливаясь по дальнему Broadway, наткнулся на митинг социалистов, в красных шапках. Тут было, как я узнал на другой день из газет, 5000 человек со знаменами, громадными фонарями и на них надписями вроде следующей: «Братья! Мы рабы в свободной Америке. Не хотим работать больше 8 часов!» Однако вся эта демонстрация показалась мне каким-то шутовством, да, кажется, так и смотрят на нее туземцы, судя по тому, что любопытных было мало и публика циркулировала совершенно по-будничному. Лег спать усталый телом, но несколько отдохнувший душой.

Мая 2/20. В 10¼ часов был уже в Music Hall на репетиции. Она происходила уже в большом зале при шуме рабочих, стуке молотка, суете распорядителей. Расположен оркестр в ширину всей громадной эстрады, вследствие чего звучность скверная, неровная. Эти причины скверно действовали на мои нервы, и несколько раз я чувствовал приступы бешенства и желанье со скандалом бросить все и убежать. Кое-как проиграл сюиту, кое-как марш, а фортепьянный концерт, вследствие беспорядка в нотах и усталости музыкантов, бросил в середине 1‐й части. Страшно усталый, вернулся домой, взял ванну, переоделся и отправился к Майеру. С ним опять завтракал в итальянском ресторане. Дома спал. Пианистка von der Ohe пришла в 5 часов и сыграла мне концерт, столь неудачно репетированный утром. Писал к Направнику (ответ на милейшее его письмо). Обедал внизу с отвращением. Гулял по Broadway. Рано лег спать. Слава Богу, сон не покидает меня.

Мая 3/21. Депеша от Юргенсона: «Христос Воскресе». Надворе дождь. Письма от Моди и Юргенсона. «Нет, только тот, кто знал» что значит быть далеко от своих, знает цену письмам. Никогда еще и не испытывал ничего подобного. Меня посетил г. Наррайнов с женой. Он высокий, бородатый, полуседой человек, очень грязно одетый, жалующийся на болезнь спинного хребта, говорящий по-русски не без акцента, но хорошо; ругающий жидов (хотя сам очень смахивает на еврея); она – некрасивая англичанка (sic, не американка), ни слова не говорящая иначе, как по-английски. Она принесла ворох газет, указывая в них на статьи свои. Зачем эти люди приходили ко мне – я не знаю. Он спрашивал, сочинил ли я фантазию на Красный сарафан. На отрицательный ответ он заявил удивление и прибавил: «Странно! Тальберг сочинил, а вы нет! Вы должны это сделать как русский. Я вам пришлю фантазию Тальберта, и вы, пожалуйста, сделайте вроде его!» Насилу я спровадил этих странных гостей. В 12 часов за мной зашел von Sachs. Этот изящный маленький человечек, превосходно говорящий по-французски, отлично знающий музыку и очень ко мне ласковый, – едва ли не единственный человек в Нью-Йорке, общество которого мне неотяготительно и даже приятно. Мы пошли пешком через парк. Этот парк, на месте которого еще не старый Майер помнит, как паслись коровы, теперь один из лучших парков в мире, хотя деревья сравнительно еще не стары. В это время года, с деревьями, покрытыми свежею зеленью, с газоном, отлично выхоленным, он имеет особенную прелесть. В 12½ мы по лифту взобрались на четвертый этаж колоссального дома, в квартиру г. Ширмера. Ширмер – здешний Юргенсон, т. е. обладатель наилучшего магазина и первоклассный издатель. Ему 63 г[ода], но на вид не более 50. Он в Америке с 12‐летнего возраста и хотя очень обамериканился, но сохранил много немецких привычек и вообще остался в душе немцем. Он очень богат и живет не без роскоши. При нем живут симпатичные дочь его, М-с White, с детьми и сын с женой. Жена с двумя младшими дочерьми живет уже 2‐й год в Веймаре, куда он и старших детей посылал учиться, боясь, дабы они не перестали быть немцами. За обедом кроме меня и Сакса были здешняя знаменитость капельмейстер Зейдль [801] (Вагнерьянец) с женой, пианистка Adele aus der Ohe, которая будет на фестивале играть мой концерт, с сестрой и семья Ширмера. Обеду предшествовало угощение какой-то смесью из виски, биттера и лимона – необычайно вкусное. Обед был обильный и очень вкусный. Ширмер по воскресеньям всегда обедает в 1 ч[ас] дня и любит при этом пропустить лишнюю рюмочку. Разговор сначала тяготил меня, но все семейство Ширмера, и особенно М-с White, так милы, просты и радушны, что в конце обеда мне стало легче. Капельмейстер Зейдль объявил мне, что в будущем сезоне они дают мою Орлеанскую Деву. В 4 часа мне нужно было быть на репетиции. Меня довезли до Music Hall в карете Ширмера в сопровождении von Sachs’a. Music Hall была сегодня впервые освещена и прибрана. Пока шла оратория Дамроша-отца Суламит, я сидел в ложе Carnegie. Потом спели скучную кантату Шютца: Семь слов. Настала моя очередь. Мои хорики [802] прошли очень хорошо. Довольно неохотно поехал я с фон Саксом опять к Ширмеру, взявшему с меня обещание вернуться. Здесь я застал большое общество, приглашенное для того, чтобы видеть меня. Ширмер повел нас на крышу дома, в коем он живет. Огромный 9‐этажный дом имеет крышу, устроенную так, что она представляет очаровательную и обширную прогулку с видами, открывающимися на все 4 стороны. Солнце в это время заходило, и нельзя описать всей роскоши величественного зрелища. Спустившись вниз, мы уже застали только интимный кружок, среди которого я, совершенно неожиданно, почувствовал себя очень приятно. A[dele] aus der Ohe сыграла весьма хорошо несколько пьес, а со мной концерт мой. В 9‐м часу мы сели ужинать. В 10½ нас, т. е. меня, Сакса, aus der Ohe с сестрой, снабдили великолепными розами, спустили по лифту, посадили опять в карету Ширмера и развезли по домам. Надо отдать справедливость американскому гостеприимству; только у нас можно встретить нечто подобное.

Мая 4/22.