Терн - Ник Перумов

Лето перевалило за середину, буйная зелень изо всех сил рвалась вверх, к свету и солнцу; сквозь толщу от века застывших скал сочилась мощь похороненных глубоко в земных недрах Камней Магии, огромных, исполинских, каких никогда не добыть ни одному человеку или даже гному. Эту рассеянную силу, с важным видом объяснял Ксарбирус Гончей, могут использовать маги различных рас. Долгое время «исток» волшебства оставался загадкой, кто-то считал его даром богов, кто-то – необъяснимым природным явлением, до тех пор пока Вашенред из Логрии, Деммет из Луала и Валлиомид из Эрштле независимо друг от друга не сформулировали теорию Великого Рассеянного. Она нашла подтверждение в натурных экспериментах. Собственно, после их работ Навсинай и начал клепать своих големов, снабжая каждого небольшим Камнем.

Но обилие выплеснувшихся в обычный мир Камней изменило и многое на поверхности. В первую очередь – беспечно игравшие с Камнями Магии первооткрыватели сожгли самих себя, постигая пределы отпущенного; оказалось, что Камни дают способность творить даже живые существа, вдыхать жизнь в мёртвое и изменять уже существующее. Так появилась добрая половина «новых рас», всяческие таэнги и иже с ними.

Гончая слушала как зачарованная.

Сидха отмалчивалась и вообще старалась держаться подальше от всех.

Предгорные кряжи, играя, выгнули крутые спины, тропинка змеилась и петляла, забираясь всё выше. Скалы недобро взглянули на пятерых путников и поспешно отвернулись, надвинув низкие капюшоны пришедших с моря Мечей тёмных, наполненных влагой туч.

Предгорья миновали под проливным дождём. Демон стенал и жаловался, Ксарбирус желчно корил его за малодушие и упаднические мысли, сидха ядовито издевалась над невыдержанностью как демонов, так и людей, а Тёрн с Гончей молчали. И всё чаще и чаще можно было заметить, как Стайни словно бы невзначай касалась мускулисто-шипастого плеча.

Дни складывались в седмицы, утекали прочь, таяли вместе с утренними туманами. Горная тропа поднялась совсем высоко, слившись с иными, что вели к перевалу.

Одиночество кончилось, здесь частенько попадались вьючные караваны, направлявшиеся от гаваней Вольных городов. Всякий раз Тёрну приходилось прибегать к Плащу Невидимости, дхусс, конечно, вполне оправился после Гнили и храма Феникса, но сложное заклятье давалось ему с немалым трудом.

Ближе к самому перевалу Вольные города в складчину возвели небольшую крепостицу, тотчас обросшую всеми атрибутами перевалочного пункта, как то: трактиры, постоялый двор и даже бордель.

Ксарбирус проводил выразительно-осуждающим взглядом компанию развесёлого приказного люда, слегка заплетающимися языками обсуждавшего сравнительные достоинства девиц из весеёлого дома.

Они не останавливались надолго, лишь пополнив дорожные запасы. Теперь дорога шла под уклон, к протянувшемуся далеко на восток заливу, чей берег густо испятнали города, городки и крохотные рыбацкие деревушки. Область, на официальных картах Державы и Некрополиса обозначавшаяся парой слов – Вольные города. Пещеры Дин-Арана остались по левую руку. От вечных снегов бежали сотни мелких ручейков, сливавшихся в реку Феан. Одноимённый город обосновался в речном устье.

Именно туда и предложил направиться высокоучёный доктор Ксарбирус, утверждая, что сможет пополнить там запасы эликсиров, изрядно поредевшие после их приключений в храме Феникса.

Земли Вольных городов не знали ничьей власти, кроме выборных, как и в Гиалмаре, городских голов, прозывавшихся тут позаимствованным из-за моря Мечей словечком «посадники».

Здесь жили ремеслом, свободным хлебопашеством, охотой. Кормило и море, хотя и не столь богатое рыбой, как холодные воды Тысячи Бухт. Казалось бы, живи да радуйся – ни тебе мрачных Мастеров Смерти, ни Высокого Аркана с его железными болванами; ан нет, нигде в Старом Свете, к востоку от моря Мечей, не водилось столько мелких ссор и свар, как среди Вольных городов.

Граждане славного Феана почитали обитателей горного Ирча варварами, вчера спустившимися с оных же гор, «и что же они понимать-то могут?»; Ирч, в свою очередь, презирал «в грязи утопших» скирингсальцев, а те, не оставаясь в долгу, избрали объектом насмешек феанских «рыбоедов». Не переставая велись тяжбы об охотничьих и рыболовецких угодьях, о том, кому где валить лес, кому где тянуть дорогу или копать шахту. Всякая ярмарка служила не только местом торга – там с завидным постоянством встречались драчуны всех городов и под дружное улюлюканье сотоварищей наминали друг другу бока. Не проходило и года без настоящей войны, пусть и небольшой по меркам Навсиная или Некрополиса: наемные терции сходились возле пограничных столбов, сталкивались и отступали, унося убитых, после чего межевые камни переносились на лигу-другую в пользу «победителей» – с тем чтобы через год, весьма вероятно, вернуться на прежние места. Никому из городов так и не удалось объединить под своей властью все земли от моря до Вилосского хребта – хотя многие посадники пытались.

Толкались боками и деревни, даже «принадлежа» к одному и тому же городу. Здесь также весьма рьяно охотились за «ведьмами», не потому, что эти края так уж сильно страдали от Гнили (она правила бал большей частью в пределах густонаселённого Навсиная), а в силу, как заявил объяснявший всё это Ксарбирус, «извечной склочности обитателей сих мест».

Алхимика оспорил Тёрн, заметивший, что никакой «извечной склочности», равно как и «извечной добросердечности», быть не может, а складывается всё из неких обстоятельств, совершенно особенных для каждого города, каждой страны и каждого народа. Мэтр Ксарбирус поджал губы и менторским тоном объявил, что отрицать наличие предрасположенностей различных народов и рас к тем или иным поступкам может лишь «персона, недостаточно осведомлённая в сравнительной племенологии».

– Ибо где можно найти невысокомерного сидха, миролюбивого дхусса, честного маэда, трезвенника-гнома или человека, отказавшегося от соития, «потому что это непорядочно»?

Тёрн только улыбнулся.

– Не ожидал встретить такого у столь уважаемого и многомудрого мэтра. Всё зависит от обстоятельств. Вот я, к примеру. Я не дхусс, но в это никто не верит. Однако вы назвали б меня воинственным?

– Тебе, шипастый, не помешал бы чуток воинственности, – буркнула сидха.

– Почему? – повернулся к ней Тёрн. – Воинственность проистекает из внутренней пустоты. Из неуверенности. Из потребности постоянно подтверждать самому себе – да, я могуч, меня боятся.

– Уклоняющийся от вызова – трус, – презрительно бросила сидха. – Боящийся схватки и прикрывающий это красивыми словесами – не только трус, но и подлец. Такому нет веры, кто пойдёт с таким, кто протянет ему руку?