Время и боги. Дочь короля Эльфландии - Лорд Дансени
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Последний лондонский житель в старинном плаще, что некогда носили мои друзья, подошел к набережной и перегнулся через парапет – поглядеть, на месте ли я. А затем ушел, и больше я людей не видел; они сгинули вместе с Лондоном.
Спустя несколько дней после того, как исчез последний из жителей, в Лондон вернулись птицы – все певчие птицы до единой. Заметив меня, они поглядели на меня искоса, склонив головки, а затем отлетели чуть в сторону и защебетали промеж себя.
– Он согрешил против человека, – говорили они, – это не наша распря.
– Будем к нему добры, – решили они.
Перепархивая с места на место, они приблизились ко мне и запели. Рассветало; по обоим берегам реки, и в небе, и в зарослях, что некогда были улицами, пели сотни птиц. По мере того как свет разгорался все ярче, птицы пели все громче; все более густым роем кружились они над моей головой, пока не собрались целые тысячи, а потом миллионы, и вот наконец взгляд мой различал только плотную завесу трепещущих крыльев, озаренных солнцем, да тут и там – проблески небесной синевы. Когда же все звуки Лондона окончательно потонули в ликующей песне, душа моя покинула кости, лежавшие в яме среди ила, и стала карабкаться в небеса. Казалось, будто между птичьими крыльями открылась узкая тропка, уводящая все вверх и вверх, а в конце виднелись отворенные врата Рая – одни из малых врат. И тогда я узнал доподлинно, что ил меня больше не получит, потому что я вдруг снова обрел способность плакать.
В это самое мгновение я открыл глаза: я лежал в постели – дома, в Лондоне, под окном в ветвях дерева щебетали воробьи, приветствуя свет яркого утра; лицо мое было мокро от слез, потому что во сне человек собою не владеет. Я встал, и распахнул окно в садик, и простер руки, и благословил птиц, чья песня пробудила меня от тревожного векового кошмара.
Бетмора
В лондонской ночи разлита еле уловимая свежесть – словно шальной гуляка-ветер с кентских взгорий, сбежав от своих дружков, залетел в город. Влажно поблескивает асфальт. Издалека доносится слабый стук футбольного мяча: слух в эту позднюю пору особенно чуток. Глухие удары звучат все громче, заполняя ночной воздух. И вот фигура в черном проходит мимо и вместе со стуком мяча растворяется в темноте. Где-то кончился бал. Гаснут желтые огни, затворяются двери, музыканты умолкают, танцоры расходятся по домам и исчезают в ночи, и Время возглашает: «Все это кануло в прошлое и отошло к вещам, которых больше нет».
Но вот густые тени начинают таять, покидая места своих собраний. И так же неслышно, как тени, возвращаются домой кошки. У Лондона свои предвестники зари, которую в полях свободно возвещают птицы, звери и звезды.
И тут я понимаю – пока еще умом, а не сердцем, – что ночь окончательно низвергнута. Бледный свет уличных фонарей говорит мне, что улицы тихи и пустынны не потому, что власть ночи сильна, а потому что люди еще не пробудились ото сна. Так хмурые, растерянные стражи еще стоят с мушкетами у дворцовых ворот, хотя от владений их монарха осталась всего одна провинция, да и на ту пока никто не посягает.
Вид уличных фонарей, этих спутников ночи, не оставляет никаких сомнений в том, что вершины английских гор уже видят рассвет, что белые скалы Дувра розовеют в лучах зари и что морской туман, поднявшись, устремляется на берег.
А вот и дворник со шлангом вышел поливать улицу. Отныне ночь мертва. Что за воспоминания, что за фантазии роятся в голове! Безжалостной рукой Времени ночь изгнана из Лондона. Сотни обычных предметов облеклись на время в тайну, словно нищие в пурпур, и восседают на грозном троне. Четыре миллиона лондонцев спят и, быть может, видят сны. Какие миры они посещают? С кем там встречаются? Мои же мысли далеко отсюда, в покинутой Бетморе, чьи ворота раскачивает ветер. Ночью и днем скрипят ворота, качаясь на ветру, и некому их закрыть. Некому любоваться на великолепные медные ворота, позеленевшие от времени. Ветер пустыни засыпает песком их петли, но никто их не почистит. Страж не обойдет дозором высоких стен Бетморы, враг не возьмет их приступом. В домах не загорятся окна, на улицах не раздастся звук шагов. Она лежит за Холмами Судьбы, покинутая и мертвая. Я хотел бы увидеть Бетмору опять, но не смею.
Говорят, люди покинули Бетмору много лет назад. О бегстве из Бетморы рассказывают в тавернах, где собираются моряки и путешественники. Мне хотелось бы снова увидеть Бетмору. Говорят, много лет прошло с тех пор, как с виноградников, где я когда-то бродил, в последний раз собрали урожай – теперь там властвует пустыня.
Был яркий солнечный день, и жители Бетморы танцевали у своих виноградников под звон калипака. Кусты в садах были густо усыпаны пурпурными цветами, а на вершинах Холмов Судьбы белели снега.
За медными воротами давили в чанах виноград, чтобы затем приготовить ширабаб. Год выдался урожайным.
В маленьких садах на краю пустыни люди били в тамбанг и тит-тибак и мелодично дули в зутибар.
Повсюду веселились, пели и плясали, ибо виноград был собран и в зимние месяцы будет вдоволь ширабаба, а то, что останется, обменяют у купцов из Оксухана на изумруды и бирюзу. Горожане радовались урожаю, созревшему на узкой полоске земли между Бетморой и пустыней, которая на юге смыкается с небом. И когда дневной зной стал ослабевать и солнце спустилось к снежным вершинам Холмов Судьбы, чистый звук зутибара еще раздавался в садах и яркие платья танцовщиц мелькали среди цветов. Весь этот день люди видели, как три человека на мулах пересекают Холмы Судьбы. Они то приближались, то удалялись, следуя изгибам дороги, – три темные точки на фоне снегов. Впервые их заметили рано утром, у перевала Пеол Джагганот. Похоже, они ехали из Утнар-Вехи. Всадники двигались весь день. Под вечер, в тот час, когда меркнет свет и
