Время и боги. Дочь короля Эльфландии - Лорд Дансени

«Нет; ты истерзала этого человека».

Тогда душа завопила, требуя, чтоб я выпустила балку, а я и без того уже соскальзывала, узел-то был завязан кое-как, – но я вцепилась в балку своей тюремной хваткой и повторила:

«Ты истерзала этого человека».

Чего только не наговорила мне душа второпях, но я не отвечала; и наконец душа, что докучала человеку, мне доверившемуся, отлетела и оставила его в покое. Но больше я не могла уже ничего связывать, ведь все мои волокна поистерлись и порвались, и даже мое безжалостное сердце ослабело в той борьбе. Вскорости меня выбросили сюда, на свалку. И труды мои завершились.

Все это время, пока текла на свалке беседа, нависала над прочим хламом старая лошадка-качалка. Горько сетовал деревянный скакун, приговаривая:

– Я Благдаросс. Горе мне, выброшен я за ненадобностью и лежу здесь среди всех прочих почтенных, но малых вещиц. Увы дням минувшим, и увы Великому, что был моим хозяином и моей душою: дух его ныне умалился, и знать меня не хочет, и не стремится более на поиски рыцарских приключений! Я был Буцефалом, когда он был Александром, я нес победителя до самой Индии. Вместе с ним я бросал вызов драконам, когда он был святым Георгием; я был конем Роланда в битвах за христианскую веру; случалось мне побыть и Росинантом[11]. Я сражался на турнирах и отправлялся в дальние странствия, я встречал Одиссея, и героев, и фей. Или поздно вечером, как раз перед тем, как в детской потушат свет, хозяин мой вдруг вскакивал в седло и мы галопом неслись через всю Африку. Под покровом ночи проезжали мы тропические леса и добирались до темных стремительных рек, где тут и там повсюду блестят глаза крокодилов и дрейфует по течению гиппопотам, а из тьмы появляется вдруг загадочный корабль, и неслышно проходит мимо, и исчезает снова. Проехав через подсвеченную светлячками чащу, оказывались мы на открытой равнине и галопом мчались вперед, и разлетались от нас алые фламинго во владениях смуглых царей с золотыми коронами на головах и скипетрами в руках – цари выбегали из дворцов полюбоваться, как мы скачем мимо. Тогда я внезапно заворачивал назад, вздымая пыль всеми своими четырьмя копытами, и галопом неслись мы обратно домой, и хозяина моего укладывали спать. А на следующий день снова выезжал он на поиски приключений, и штурмовали мы магические крепости, охраняемые чарами, и в воротах сокрушали драконов, и неизменно возвращались с какой-нибудь принцессой, что прекраснее моря… Но хозяин мой возрастал телом и умалялся душою и в походы выезжал все реже. Наконец он познал власть золота и забыл про подвиги, а меня выбросили сюда, к малым сим вещицам.

Мы галопом неслись через всю Африку

А пока деревянный скакун рассказывал свою повесть, из домика на краю пустыря украдкой выбрались два мальчугана, ускользнув из-под родительского надзора, и зашагали через пустошь в поисках приключений. Один из них прихватил с собою метлу; завидев лошадку-качалку, он, не говоря ни слова, отломал от метлы рукоять и воткнул ее между подтяжками и рубашкой с левого бока. А затем вскочил в седло, и выхватил рукоять от метлы, заостренную на конце подобно копью, и воскликнул:

– В сей пустыне рыщет Саладин со всеми своими язычниками, а я – Ричард Львиное Сердце![12]

Спустя какое-то время второй мальчуган попросил:

– А теперь чур я убью Саладина!

И Благдаросс возликовал в деревянном сердце своем, предвкушая битву, и молвил про себя: «Я все еще Благдаросс!»

О том, как безумие поразило город Андельшпруц

Впервые я увидел город Андельшпруц ясным весенним днем. Солнце сияло во все небо, я шел через поля и все утро твердил себе: «В блеске солнечных лучей впервые откроется взору моему прекрасный покоренный город, о славе которого так часто грезил я наяву».

Внезапно над полями воздвиглись его крепостные стены и башни, а за ними – колокольни. Я вошел в ворота, и при виде домов и улиц великое разочарование постигло меня. Ибо каждому городу присущ свой, особый дух и свой, особый настрой, по которым гость сразу же отличит один город от другого. Есть города, исполненные счастья, и города, исполненные наслаждения, и города, исполненные уныния. Есть города, обращающие лик свой к небесам и обращающие лик свой к земле; одни словно бы смотрят в прошлое, а другие – в будущее; одни уделят вам внимание, другие лишь скользнут по вам взглядом, третьи просто не заметят. Одни питают любовь к соседним городам, другие милы равнинам и пустошам; одни открыты всем ветрам, другие драпируются в пурпурные плащи или в бурые, а третьи облачены в белое. Одни рассказывают древнюю повесть о своем детстве, другие скрытничают; одни города поют, другие бормочут; есть такие, что гневаются, а у иных разбито сердце; и каждый город привечает Время на свой лад.

Прежде говорил я: «Я увижу надменный град Андельшпруц во всей красе его». И еще: «Увижу я, как завоеванный город оплакивает свою свободу».

Я говорил: «Андельшпруц споет мне» и «Город не выдаст своих тайн»; «Андельшпруц облачится в парадные одежды» и «Красавица-крепость явится во всем великолепии наготы своей».

Но окна городских домов безучастно глядели на равнину, точно глаза мертвого безумца. Каждый час с колоколен раздавался нестройный и резкий перезвон, одни колокола звонили не в такт, а другие треснули; мох не затянул голых крыш. Вечером на улицах не слыхать было отрадного гула. Когда в домах зажгли огни, таинственные струйки света не растеклись в сумерках; просто-напросто видно было, что внутри горят лампы; не ощущалось в городе Андельшпруц никакого особого духа или настроя, присущего ему и только ему. Когда же наступила ночь и опустились жалюзи, я осознал то, что не приходило мне в голову днем. Я понял, что город Андельшпруц мертв.

И обратился я к светловолосому горожанину, что сидел в кафе и потягивал пиво, и спросил его:

– Почему город Андельшпруц мертв, почему душа покинула его?

– У городов не бывает души и нет жизни в кирпичах, – ответил он.

И сказал я:

– Очень верно подмечено, сударь.

И задал я тот же вопрос другому встречному горожанину, и он ответил мне то же самое, и я поблагодарил его за любезность. Но вот увидел я человека хрупкого и черноволосого: слезы проложили глубокие борозды на щеках его. И спросил я его:

– Почему Андельшпруц мертв и куда девалась его душа?

И