О чём молчит Ласточка - Катерина Сильванова

Так и случилось — увидев указатель Stadtzentrum и быстро сообразив, что значит это слово, Володя съехал на очередную заправку и разбудил Юру. Тот сверился с картой, а спустя десять минут вернул машину на правильный маршрут. Вскоре они прибыли домой.

Володя думал, что толком и не устал, но, стоило оказаться в уютной старенькой гостиной, как он понял, что сил у него попросту нет. Чего нельзя было сказать о Юре — тот бодро устремился на кухню готовить ужин. Володя же, беспрестанно потягиваясь, переоделся, вернулся на кухню и сел, заявив:

— Так, я либо на стуле, либо в кровать, больше никуда.

— Яишенки? — улыбнулся Юра, ставя перед ним тарелку.

— О, давай. Спасибо!

Юра уселся напротив и принялся уплетать яичницу за обе щеки.

— Мы так и не подумали, что будем делать завтра, — вспомнил Володя. — В Берлин?

— Ну почему не подумали? Подумали, даже решили. — Юра хитро сощурился. — Ты же говорил, что хочешь с моими друзьями познакомиться, так что завтра в клуб.

Об этом Володя забыл напрочь, а после проведённого с Юрой дня ему хотелось и дальше ни с кем его не делить.

— А на музейный остров? — спросил он, надеясь всё же поменять планы.

— Сначала туда, а вечером — в клуб, — уверенно произнёс Юра.

Делать нечего, пришлось согласиться:

— Ладно. А теперь что, спать?

— У нас есть целая бутылка рома, — заметил Юра. — Надо отметить… это, — посерьёзнев, он кивнул на пухлую папку, что лежала рядом на столе.

Володя узнал её — с ней Юра вышел из архива. Не хотелось снова об этом, но как не спросить?

— Что там внутри? Покажи.

Распаковывая её, Юра неожиданно заявил:

— Мне очень понравился Дахау.

— Серьёзно? — удивился Володя. — Ты не шутишь?

— Не шучу. Мне понравилось, что бараки снесли ко всем чертям. Мне было… — Он задумался и принялся подбирать нужное слово: — Злорадно? Мстительно?

— Приятно? — подсказал Володя.

— Пусть будет «приятно». И ещё мне понравилось, что сейчас там много людей. В кафе вон было так шумно, живо, все галдели и смеялись. Здорово, что всё так. Это место — не кладбище, оно не отдано смерти. Вернее сказать, оно у неё отобрано. Именно это мне и понравилось.

Володя был не согласен с последним в корне, его, наоборот, раздражала легкомысленность некоторых посетителей, но спорить он не стал.

Юра выложил перед ним на стол копии документов. Все на немецком, разномастные, некоторые рукописные, некоторые — напечатаны на машинке, и какие-то бланки. Володя ожидал встретить там имя и фамилию деда, но нет — имена, содержавшиеся в документах, очевидно, принадлежали офицерам и врачам. Володя присмотрелся к каждой бумаге, сравнил их между собой и нашёл единственное общее — номер.

Юра пояснил, разливая ром по бокалам:

— Статистики убийств у нацистов не велось, они учитывали, сколько прибыло в лагерь. Когда заключённые поступали туда, их записывали по именам и присваивали номер. И имена больше не употреблялись, только номера. А номера деда я не знал.

— Так вот почему вы искали его почти семьдесят лет… — пробормотал Володя.

— Да. Я отправил запрос в архив Дахау ещё лет пять назад, но нашли его только спустя три года. Ответили мне, что, возможно, это он, но не факт, нужно, чтобы я приехал лично, желательно с фотографиями. Но это не обычное положение дел, обычно заключённых находят через неделю-месяц.

Володя кивнул, глотнул рома и продолжил изучать документы. Каким бы циником он себя ни чувствовал, ему нравилось держать их в руках и рассматривать. Ведь он никогда не видел настоящих нацистских записей, только подделки в кино. А тут, пусть и копии, но копии подлинников.

Редко когда номер дела был единственным в документе, в основном он стоял рядом с другими именами-номерами.

Юра принёс небольшую коробку и стал убирать туда просмотренные Володей бумаги. Когда те закончились, Юра достал из сумки ещё одну папку, очень тонкую, и вынул оттуда несколько листов ксерокопии личного дела. Всё, разумеется, на немецком, Володя не понял ни слова. Наверное, оно и к лучшему — вспомнил, как неприятно стало, когда он читал истории совершенно чужих людей на стендах.

— Фотография… — растерянно пробормотал он, беря в руки копию снимка мужчины в полосатой робе.

— Едва похож на себя до лагеря, правда? — тихо произнёс Юра. — Хорошо, что бабка не видела его таким.

Он указал на другую фотографию деда, что лежала рядом на столе — ту самую, из кабинета. Человек в робе не был похож на себя с портрета — изменилось лицо и телосложение, волосы исчезли с головы. Пропало всякое сходство с Юрой. Лишь одно у них оставалось не просто похожим, а вне всякого сомнения одинаковым: руки.

— Присмотрись, — Володя показал на крупные кисти дедушки с длинными пальцами. — А ведь твоя бабушка оказалась права. Но, Юр, зачем тебе копии?

— Вдруг пригодятся когда-нибудь. Будь у нас в девяностых его личное дело, это многое бы упростило, — он грустно улыбнулся, положил копию личного дела в коробку и закрыл крышку. Указав на неё, произнёс: — Вот она — цена моего гражданства, а может, и вообще жизни. Всё, что осталось от человека.

— Нет, не всё! — воскликнул Володя, заключая Юрины ладони в свои. — Он живёт в тебе. У тебя его руки… — стоило бы сказать, что ещё у Юры его глаза и скулы, но мысли Володи спутались.

Он сжал его пальцы, поднёс к губам и поцеловал. Юра опешил. Володя поднялся с места, шагнул к нему вплотную и обнял. Юра не ответил на объятие, но уткнулся лбом в его грудь и прошептал:

— Спасибо, что съездил со мной. Один я бы, наверное, так и не собрался. И, вообще, спасибо, что приехал. — Он взглянул снизу вверх, искренне и открыто улыбнулся.

От его улыбки перехватило дыхание. Володя понял, что сил сдерживаться у него больше не осталось. О чём он беспокоился этой ночью — реальны ли его чувства? А может, плюнуть на всё? Может, наконец пришло время иррациональных поступков и журавлей в небе? Но даже если