Народная Русь - Аполлон Коринфский

Об одиннадцатом августа в Рязанской губернии записано И. И. Сахаровым любопытное предание, идущее от времен татарщины. В этот день, по словам старых рязанцев, в селах-деревнях, что стоят по берегам рек Вожи и Быстрицы, на так называемых «перекольских могилках», воочию совершается чудо-чудное. Слышен бывает на болоте свист, доносится с болотины песня: «а и кто свистит, а и кто поет — никто не ведает». Происходит диво-дивное. Выбегает из болота на «могилки» белая лошадь, — выбежит, все могилки обегает, к речам Матери-Сырой-Земли прислушивается, земь копытом бьет-раскапывает, над зарытыми в ее недрах покойничками плачет. «Зачем она бегает, что слушает, о чем плачет, никто не знает, не ведает»… Погасает вечер, темень ночная опускается на грудь земную; появляются над могилками огоньки блудящие, с могилок на болотину перебегают. «Как загорят они, так видно каждую могилку, а как засветят, то видно, что и на дне болота лежит, да уж так видно — что в избе лавка!..» Выискивались смельчаки, пытливым умом-разумом наделенные, — выискивались, пытались подкараулить-поймать дивного коня белого; находились и охотники — изловчиться-уловить огонек с могилки, дознаться-доведаться: чей свист раздается, что за песня звенит-разливается по затишью вечернему. Не тут-то было! Коня белого и ветер не догонит, не то что человек: если и можно подобрать этому незнаемому-неведомому коню какое прозвище, так разве одно — «Догони-ветер». Но конь в руки не дается; а от свисту да от «песни» — только оглохнешь, коли дознаваться станешь — кто да что; за огнем пойдешь — в трясину заведет, в трясину-болотину, в топь невылазную. Ходит по вожским да по быстрицким деревням старый сказ, хорт — что клюкою, старой памятью людей, в старине сведущих подпирается. И ведет этот рязанский сказ староскладную речь, не сказку, не песню, а быль-побывальщину. Было в давние времена на перекольских могилках за трое суток до Успения Пресвятой Богородицы, четверо суток спустя после Спаса-Преображения, кровавое побоище. Бились не на живот, а на смерть, сражались русские христианские князья со злым басурманином, с татарами. Длилась битва, лилась кровь — с обеих сторон. И вот, начали ломить-одолевать басурманские рати силу русскую. Но, откуда ни возьмись («как ни отсюдова, ни оттудова») — взялся, выехал на белом коне богатырь облика нездешнего, неведомого вида незнаемого, а за богатырем — сотни-рати богатырские. Начал-почал бить-колоть богатырь зло татаровье — «направо и налево и добил их чуть не всех». И добил бы всех, да «тут подоспел окаянный Батый», — подоспел, богатыря наземь свалил-убил, а коня загнал в болотину. С той стародавней поры, по словам вещего предания, «белый конь ищет своего богатыря, а его сотня удалая поет и свищет, авось — откликнется удалой богатырь»…

Остается три дня до Успения: Никитин, Максимов да Михеев. На Михея (14 августа) дуют ветры-тиховеи — к ведреной осени; Михей с бурей — к ненастному сентябрю, — гласят деревенские приметы. Михеев день Успенский пост кончает, осеннему мясоеду навстречу идет, бабьим летом бурей-ветром перекликается.

Успение Пресвятой Богородицы — великий праздник, изукрашенный в народном представлении целым рядом особых поверий, примет и сказаний (см. гл. XXXIV).

«Большая Пречистая», — как зовется в народной Руси этот день, — «август-месяц на два полена рубит»: делит пополам. За Успеньем -16 августа, Третий Спас — «Спожинки».

С Успенского заговенья вплоть до «Ивана-Постного» (29-го августа, дня усекновения честныя главы св. Иоанна Крестителя) идет пора «молодого бабьего лета», время осенних хороводов. «Кому работа, а нашим бабам и в августе — праздник!» — замечает деревня по этому поводу, кивая устало головушкой победною на бабью беззаботность веселую, никаким потовым-«страдным» трудом никогда не крушимую.

Спожинки пройдут, через день — вслед за ними — «Досевки»:18-е августа, память святых Фрола и Лавра. Начинаются вечерние бабьи «засидки». Памятует трудовой люд старое присловье о том, что «с Фролова дня засиживают ретивые, а с Семена (1-го сентября) ленивые», — памятуя, не хочет попасть в разряд последних. В Симбирской губернии, да и в некоторых других на Флора и Лавра — лошадиный праздник. В этот день крестьяне прикармливают лошадей с утренней зорьки свежим сеном да овсом, убирают-заплетают им гривы пестрыми лоскутками. В обедню гонят коней к церковной ограде, — скачут во всю прыть верхами на них ребята малые, пыль столбом вьется вдоль по улице. Отойдет обедня, отпоют попы молебен чествуемым святым покровителям коней, — выходят за ограду кропить приведенных лошадей «свяченой» водою. Это, по уверению благочестивых людей, держащихся старинных преданий, охраняет коней ото всякого лиха. «Умолил Фрола-Лавра — жди лошадям добра!» — катится по дорогам прямоезжим, перекатывается и путями окольными-проселочными, из конца в конец всей великой Руси вещая молвь — крылатое слово народное: «Фрол-Лавер до рабочей лошадки добер!» Конеторговцы-табунщики твердо помнят старинный наказ-обычай — «до Фрола-Лавра не выжигать молодым коням тавра (клейма)».

«На Феклу (19-го августа) дергай свеклу!» — примечают огородники: «на то она, матушка, и прозывается свекольницею!» В степных местах следят в этот день за тем, с какой стороны ветер дует. «Если с полуден на Феклу тянет — пошли овсы наспех, с теплых морей подул ветер на овес-долгорост!» В старой Москве гулял честной люд православный в этот день под Донским монастырем; туляки, о которых сложились в народе прибаутки — «Живет в Туле да ест дули!», «Бей челом на Туле — ищи на Москве!», — ходили на предосенней Феклиной гулянке веселыми ногами «у Николы за валом».

20-е августа — свят-Самойлин день (память св. пророка Самуила): «Самойло-пророк сам Бога о мужике молит». За ним следом — апостолу Фаддею честь. «Кто Фаддей — тот своим счастьем (в этот день) владей!» — приговариваютречистые краснословы-бахари: «Баба Василиса, со льнами торопися — готовься к потрепушкам да к супрядкам!» 22-е августа в глазах деревенского суеверия является днем, в который следует на гумнах, находящихся невдалеке от леса, оберегать снопы от потехи Лесовика. «От этой нежити не оберечься — так пропадешь!» — гуторит народ. Где только их нет? «Был бы лес — будет и леший!». Не будь Лешему ворогом Домовой — не было бы с ним сладу: не сидится лесному хозяину на одном месте. Слывет он немым, да голосист на диво: недаром, — по рассказам знавшихся с ним людей — поет без слов, бьет в ладоши, свищет, аукает, хохочет, плачет, филином-птицей гукает. Попадается ему навстречу мужик-простота, — обойдет его Лесовик, собьет с дороги, заведет в трущобу непроходимую, если тот не догадается вывернуть на себе рубаху наизнанку. Остороголовый («голова клином»), мохнатый, с зачесанными налево волосами, без бровей и без ресниц, надев серый кафтан, застегнутый на правую сторону, подкрадывается он по лесной опушке к гуменникам и начинает развязывать и раскидывать снопы: все перекидает с одного гумна на другое, никто и не разберется после, — если не принять надлежащих, особо на этот случай полагающихся предохранительных мер. В сахаровском «Народном дневнике» рассказывается, что в старину в Тульской губернии выходили старики на караул к гуменной загороди. Снаряжаяся в ночное стоянье, надевали они тулуп, выворачивая его шерстью наверх; голову устрашители лесного хозяина обматывали полотенцем; вместо обыкновенного подога-посоха бралась в руки кочерга. Перед тем, как начать береженье гумна, знающие люди с молитвою ко св. Северьяну, памятуемому в этот день, очерчивали кочергою круг и посредине садились наземь. Это, по народному слову, заставляло Лесовика чуть не за версту обходить стороной оберегаемое место.

23-е и 24-е августа — «Евтихеевы дни». Церковь Православная чествует в эти дни двух Евтихеев — преподобного да священномученика. Посельщина-деревенщина примечает, что, если об эту пору доспеет ягода-брусника, то и со жнитвом овса надо торопиться. На 23-е августа, кроме Евтихия, падает, между прочим, память святого Луппа-мученика. «На Луппа льны лупятся!» — гласит народная молвь. По примете сельскохозяйственного опыта, лен две недели цветет, четыре недели спеет, а на седьмую — семя летит. «Хорошо, — замечает деревня, — коли Евтихий будет тихий, а то не удержишь льняное семя на корню: все дочиста вылупится!» В Сибири с Луппова дня начинаются во многих местах первые заморозки — «лупенские», за которыми идут вслед и другие: покровские, катерининские да Михайловские. За шесть суток до конца августа-«соберихи» приходит на Русь Титов день. «Святой Тит последний гриб растит!» — говорят в среднем Поволжье. «Грибы грибами, а молотьба — за плечами!» — приговаривают в Симбирской губернии, напоминая, к слову, об известном прибаутке: «Тит, Тит! Иди молотить! — Зубы болят! — Тит, Тит, иди кисель есть! — А где моя большая ложка?..» С Титова на Натальин (26-е августа) день варят ввечеру бабы овсяный кисель. День Адриана и Наталии зовется «овсяницами»; с этой поры начинают дружно косить в полях овсы: «Ондреян с Натальей овсы закашивают». В старые годы в этот день ввечеру носили мужики сноп овсяный (связанный из первого скошенного овса) на барский двор. При этом пелись впроголос особые песни. Теперь этого обычая нигде не соблюдают, но — по старой памяти — кое-где еще ставится наособицу первый сноп: захватывается сиоля в избу, где и помещается в «большой кут», под образа. Возвратившись с работы из поля, хозяйка поспешно собирает ужин, приготовленный заранее. Садятся за стол православные и начинают угощаться толокном, замешенным на кислом молоке («дежень»), да овсяным киселем или блинами. «Ондреян толокно месил, Наталья блины пекла!» — приговаривает хозяйка. — «Спасибо за сладкий дежен, за сытые блины!» — вставая из-за стола, обращаются к ней угощавшиеся: — «А нет ли еще грешневой кашки?» — «Грешневая не выросла, не хотите ли березовой!» — отвечает она смешливым ребятам-подросткам, убирая со стола. С этого дня толокно уходит из домашнего обихода запасливых хозяев. «В овсяной покос — толокном паужинай!» — говорят они, на красные словца не скупяся: «Скорое кушанье толокно — замеси да и в рот понеси!», «Хвалился пест, что толокно ест!», «Толокном Волги не замесишь!», «Поел пест толокна, да и не хвалит: нынче толокно, завтра толокно, все одно — прискучит и оно!», «Было бы толоконце, а толоконнички-то всегда найдутся!» и т. д.